Виховна година «Пошук найближчого»

- виховувати в підлітках вміння бачити в обранцеві(иці) майбутнього чоловіка або дружину, батька або матір своїх дітей, звертаючи при цьому увагу, перш за все, на красу душі, а не тіла;

- довести необхідність зберігати цнотливість;

- довести, що сім'я – це, по-перше, праця і відповідальність;

- спонукати бажання створити міцну сім'ю.

Обладнання:

- тести;

- DVD-програвач, телевізор, фільм фестивалю «Семья России» «Борис и Анна»;¹⁷

- диск Світлани Копилової «Ладан Сомали».¹⁸

Що може бути гірше повної самоти? Душа починає сумувати, якщо поруч немає того, з ким можна було б поділитися своїми радощами та бідами. Людині властиво не замикатися у собі, шукати, знаходити щось живе і спільне з іншими людьми. І в той же час, як важко знайти того, хто зрозумів би тебе у всьому до глибини душі, зберігав би всі твої таємниці і сам нічого від тебе не приховував. Тому кожен шукає друга. І не просто друга.

Хто скаже, звідки береться це дивне почуття, що раптом охоплює душу, приголомшує серце, що заставляє зовсім по-іншому дивитися на людину протилежної статі?
Практичне завдання

Як ми обираємо супутника(цю)? Розташуйте запропоновані якості вашого супутника(ці) в порядку їх значущості і поясніть свій вибір.

Добрий

Розумний

Красивий

Вірний

Веселий

своєї мети

Багатий
Для хлопців:

Добра

Красива

Скромна

Весела

своєї мети

Любить дітей
Читання історії Олени Деревськой «Лише разом»

з подальшим обговоренням¹⁹

Не так давно я была юной и оптимистичной, и будущее виделось исключительно в розовых тонах. Я мечтала про образцовый брак, идеально воспитанных детей; гармоничное существование казалось чем-то вроде милой песенки на пластинке — нажимаешь кнопку, и начинается идиллия…

Прошло немного времени — словно уплыло куда-то в направлении, противоположном вечности. Господь приоткрыл мне глаза: до меня стало доходить, что жизнь — вовсе не шоколад. Моими ближайшими друзьями были люди часто разочарованные, отчасти циничные и в основном эгоистичные. Они словно учили меня своим собственным примером, что жизнь — это грязь, а счастливая супружеская жизнь — сказка для наивных. Большинство из моего окружения не имело постоянных привязанностей; «пароваться» с кем-то одним сколько-нибудь длительное время по умолчанию принималось за дурной тон. Даже такой сомнительный вариант как гражданский брак был редкостью. Отношения между юношами и девушками напоминали, по меткому выражению одного парнишки, «перекрестное опыление».

Странное дело, я всегда поддавалась влиянию извне, но почему-то в вопросе — быть или не быть «как все», жить или не жить в том, что Евангелие прямо называет прелюбодеянием — я никогда не сомневалась. Черное никогда не казалось мне белым. Не знаю, что удерживало меня тогда на позициях сторонников жизни в браке. То ли воспитание родителей, людей хоть и не набожных, но нравственных; то ли факт, что — неисповедимы пути Господни — еще с юных лет я попала в рабочий коллектив людей церковных, и мне были привиты христианские взгляды на отношения мужчины и женщины, которые совпали с представлениями моей семьи. Благодарю Бога, что Он меня удержал от лишних искушений и не дал слишком уж разочароваться в жизни и в себе.

А потом Господь послал мне человека, которого сначала — каюсь — я не смогла оценить должным образом. Мне было трудно найти с этим парнем общий язык, я неуместно стеснялась его скромной одежды, его непрестижной профессии, его далеко не изысканных манер… Каюсь — я была слепа, но не настолько слепа, чтобы не видеть, что этот человек меня любит, что я для него важна. И вот, когда отчаянное «Господи, что мне делать?!» — вырвалось из моих уст, я услышала Его ответ в словах моей старой подруги. «Милая моя, — сказала она, — любовь — это тяжелый труд. Но он вернется тебе сторицей».

Вот так и случилось. Отпраздновали свадьбу, ссоримся и миримся, жалеем друг друга и заботимся о своей «половинке». Когда у меня проблемы на работе, муж всегда поддержит и даст дельный совет. Когда кто-то обижает, он защитит и успокоит. Когда у мужа нет работы и мы живем на последние копейки, я все равно верю в него и люблю его».

Чому буває, що людина, що здавалася спочатку найпрекраснішою в світі, при особистому, ближчому спілкуванні раптом втрачає свою красу; навпаки, дуже часто людина з вигляду непоказна, а в міру спілкування і пізнання його душі, стає все більш і більш красивою? (Відповіді дітей) (Ми часто дивимося на зовнішнє, не помічаючи внутрішньої краси)

Як на вашу думку, чи важливо зберігати цнотливість до шлюбу? (Відповіді дітей)

Слово вчителя²⁰

Зараз серед молодих дуже сильно поширюється гріх блуду, і часто втягують у нього свої ж друзі, подруги й приятелі. І це відбувається тому, що підсвідомо в людині все гризе його. Людині боляче усвідомлювати, що вона одна так низько пала, а інші — ні. Коли ж усі довкола нього зазнають падіння, тоді й вона заспокоюється.

Якщо хлопець і дівчина впадають у блуд, то дуже великий шанс, що вони незабаром розлучаться. Пройде півроку, вони поблудять і розбіжаться. Більшість зараз упадають у блуд, зовсім не думаючи про яку-небудь родину.

Людина складно влаштована. Вона складається з духу, душі й тіла. Закон духовного життя такий: спочатку чоловік і жінка дають зобов'язання вірності й закріплюють це шлюбом, потім — тілесна близькість. Тобто спочатку виникає духовний зв'язок, потім — тілесний. А що говорити про тих, за чиєю спиною досвід декількох близкостей з різними людьми? Апостол Павел з цього приводу говорить: «Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: два будут одна плоть» (1 Кор. 6, 16). Виявляється, кожне блудне співжиття не проходить безслідно для людини. Вона прагла з'єднатися тілом, а душею й духом зовсім не хотіла, а одержала усі відразу. Тілесний зв'язок розірвати легко. Переспав і втік, потім іди, шукай, де хочеш. Але духовний зв'язок залишається. І незрозуміло потім буде дружині: хоче всією душею полюбити свого чоловіка, а не може. Душа її, виявляється, уже пов'язана з іншими людьми, і ці зв'язки тягнуть її, не дають їй волі. Випадковий її коханець спивається десь далеко, а його туга й зневіра лягають і на її душу.

А тепер давайте подивимося на проблему з погляду простого здорового глузду, як слід поводитися дівчині, якщо вона стоїть на порозі гріха. Звичайно такі історії розвиваються за одним сценарієм. «У нас із ним почалися сварки. Він говорив, що я його не люблю, тому не поступаюся. Я хотіла його утримати... Але незабаром після того, як усе трапилося, він мене кинув остаточно». Дівчата, запам'ятайте ці історії! Найшвидший спосіб розстатися зі своїм хлопцем — це впасти з ним у гріх блуду. У такий спосіб ще ніхто нікого ніколи не втримував.

Давайте накреслимо таблицю й розглянемо наступні варіанти: він — гарний і він — негідник; ви - поступаєтеся йому й ви - зберігаєте своє дівоцтво.

Розглянемо перший варіант. Він — негідник, ви — поступаєтеся. Ставлю в клітці відразу два мінуси. По-перше, ви втратили своє дівоцтво, віддавши його якомусь негіднику, по-друге, незабаром він вас кине. У таких молодих людей від завоювання вашого тіла народжується тільки ще більший апетит. «Цю я уламав! А іншу зможу?» Ви втрачаєте для нього всякий інтерес, ваша фортеця упала, треба йти брати штурмом іншу.

Другий варіант. Він — негідник, ви не поступаєтеся. Малюю два плюси. По-перше, ви зберегли своє дівоцтво, не давши його якомусь пройдисвітові. По-друге, незабаром він кидає вас, а ви із цього бачите, що були знайомі з невартою вас людиною. Вам, може бути, від цього розставання смутно, але ви повинні радіти, оскільки ви розгляділи в ньому негідника. Адже, якщо він вас кидає тільки за те, що ви не дали йому те, що він так хотів, то хто він? Йому потрібні були не ви з вашим складним внутрішнім світом. Йому потрібно було тільки ваше тіло. Він його не отримав і пішов шукати місце, де одержить те, що шукає.

А якщо ви не поступаєтеся, а ваш хлопець не кидає вас, залишається з вами, виходить, ми попали на третій варіант: він — гарний. Малюємо плюс. Ви переконуєтеся, що ваш обранець ставиться до вас із повагою, він цінує ваше бажання зберегти чистоту до шлюбу й залишає свої домагання. Якщо парубок ще до шлюбу ставиться до вас із повагою, ви можете радіти. Імовірність, що чоловік буде вам вірний усе життя, дуже велика. Йому потрібні саме ви, а не одна ваша тілесна частина.

Варіант четвертий. Він — гарний, ви поступаєтеся. Отут я поставлю великий знак питання. Як будуть розвиватися ваші відносини далі, ніхто не знає. Шансів, що буде все добре, не так багато, тому що вже порушені закони духовного життя. Тут єдиного сценарію немає. Але дуже ймовірно, що після цього ваші відносини зіпсуються, можливо і не зруйнуються зовсім, але будуть іншими.

Скажіть, для чого ми обираємо собі супутника? (Для створення сім'ї)

Що, на вашу думку, є сім'я?

Вчитель записує на дошці визначення сім'ї, які формулюють діти.

Наприклад:

Сім'я – це:

• 
  спільне проживання;
  
• 
  відповідальність;
  
• 
  виховання дітей;
  
• 
  веселе і цікаве проведення часу;
  
• 
  спільне господарювання т.д.
  

В Біблії говориться: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей и будета два в плоть едину» (Быт. 2, 24). Віднині вже немає чоловіка і жінки, з'являється одне єдине ціле – сім'я. Наше тіло має дві руки і дві ноги, дії яких завжди узгоджені. Якщо одна рука або нога вийде з ладу, то інша несе подвійне навантаження. Так повинно бути і в сім'ї. Сім'я – це перш за все спільне подолання труднощів, турбота про іншого, прагнення дарувати йому радість.

Я запрошую вас в гості до сім'ї Бориса, Анни та їхніх дітей.

Як ви думаєте, у Бориса та Анни щаслива сім'я? Чому ви так думаєте?

Чи хотіли би ви мати багатодітну сім'ю?

Чи згодні ви з тим, що материнство – головне призначення жінки?

Родинне життя — це щоденна битва за любов, і тому, хто переміг в ній дається винагорода — родинне щастя. Я від щирого серця бажаю вам в битві за свою любов вийти переможцями. На закінчення уроку прослухайте пісню автора-виконавця Світлани Копилової «Венчальная».

- виховувати у дівчат цнотливість, вірність, жіночність, уміння співчувати і співпереживати як необхідні риси вдачі майбутньої дружини і матері.

Валентин Григорович Распутін - один з тих письменників, які завжди в центрі гострих проблем. У одній зі своїх розповідей він стосується і цієї теми. Розповідь так і називається – «Жіноча розмова». Починається розповідь так: «В деревне у бабушки посреди зимы Вика оказалась не по своей доброй воле. В шестнадцать годочков пришлось делать аборт. Связалась с компанией, а с компанией хоть к лешему на рога. Бросила школу, стала пропадать из дому, закрутилась, закрутилась... пока хватились, выхватили из карусели — уже наживлённая, уже караул кричи. Дали неделю после больницы отлежаться, а потом запряг отец свою старенькую «Ниву» — и, пока не опомнилась, к бабушке на высылку, на перевоспитание. И вот второй месяц перевоспитывается, мается: подружек не ищет, телевизора у бабушки нет, сбегает за хлебом, занесёт в избу дров-воды — и в кровать за книжку».

І ось ця сучасна дівчина опиняється в новій для неї обстановці, в глухому селі. Село, мабуть, невелике. У будинках пічне опалювання, телевізора у бабусі немає, треба принести води і сходити за хлібом. Електрика не завжди, хоча поруч Братська ГЕС. Люди рано лягають спати. Сюди батьки відправили Віку, сподіваючись відірвати її від компанії. До цього моменту ніхто не зумів підібрати ключик до душі Віки. Та і ніколи зробити це в загальному гоні.

Що ж вдає із себе Віка? Віка - це росла, налита діва 16 років, але з дитячим «умишком», «голова отстает», як говорить її бабуся Наталья, «задает вопросы там, где пора жить своим умом», «скажешь сделает, не скажешь – не догадается». «Затаенная какая – то девка, тихоомутная». Говорить вона мало, фрази короткі, рішучі. Часто говорить нехотя. Її важко витягнути на розмову, вона вся в собі. «Распахнутые серые глаза на крупном смуглом лице смотрят подолгу и без прищура, а видят ли они что — не понять».

Її співбесідниця, рідна бабуся Наталія, прожила довге і важке життя. У 18 років «перешила старое платье под новое» і в голодний рік вийшла невінчана заміж. І ось ці різновікові, такі, що живуть під єдиним дахом, рідні по крові жінки заводять розмову про життя.

«В этот вечер не спалось. Бывает же так: как из природы томление находит, как неоконченное что-то, зацепившееся не даёт отпущения ко сну. Вздыхала, ворочалась Наталья; постанывала, крутилась Вика, то принималась играть с котёнком, то сбрасывала его на пол…

Нет, не брал сон, ни в какую не брал. Истомившись, бабушка и внучка продолжали переговариваться. Днём Наталья получила письмо от сына, Викиного отца. Читала Вика: собирается отец быть с досмотром. Из-за письма-то, должно быть, и не могло сморить ни одну, ни другую.

— Уеду, — ещё днём нацелилась Вика и теперь повторила: — Уеду с ним. Больше не останусь.

— Надоело, выходит, со мной, со старухой?

— А-а, всё надоело.

— Ишо жить не начала, а уж всё надоело. Что это вы такие расхлябы — без интереса к жизни?

— Почему без интереса? — то ли утомлённо, толи раздражённо отозвалась Вика. — Интерес есть...

— Интерес есть — скорей бы съесть. Только-только в дверку скребутся, где люди живут, ауж надоело!.. В дырку замочную разглядели, что не так живут... не по той моде. А по своей-то моде... ну и что — хорошо выходит?

— Надоело. Спи, бабуля.

— Так ежели бы уснулось... — Наталья завздыхала, завздыхала. — Ну и что? — не отступала она. — Не тошно теперь?

— Тошно... Да что тошно-то? — вдруг спохватилась Вика и села в кровати. — Что?

— Ты говоришь: уедешь, — отвечала Наталья, — а мы с тобой ни разу и не поговорили. Не сказала ты мне: еройство у тебя это было али грех? Как ты сама-то на себя смотришь? Такую потрату на себя приняла!

— Да не это теперь, не это!.. Что ты мне свою старину! Проходили!

— Куда проходили?

— В первом классе проходили. Всё теперь не так. Сейчас важно, чтобы женщина была лидер.

— Это кто ж такая? — Наталья от удивления стала подскребаться к подушке и облокотилась на неё, чтобы лучше видеть и слышать Вику.

— Не знаешь, кто такая лидер? Ну, бабушка, тебе хоть снова жить начинай. Лидер — это она ни от кого не зависит, а от неё все зависят. Все бегают за ней, обойтись без неё не могут.

— А живёт-то она со своим мужиком, нет? — Всё равно ничего не понять, но хоть это-то понять Наталье надо было.

Вика споткнулась в растерянности:

— Когда ка-ак... Это не обязательно.

— Ну прямо совсем полная воля. Как у собак. Господи! — просто, как через стенку, обратилась Наталья, не натягивая голоса. — Ох-ох-ох тут у нас. Прямо ох-ох-ох...

Вика взвизгнула: котёнок оцарапал ей палец и пулей метнулся сквозь прутчатую спинку кровати на сундук и там, выпластавшись, затаился. Слышно было, как Вика, причмокивая, отсасывает кровь.

— А почему говорят: целомудрие? — спросила вдруг она. — Какое там мудрие? Ты слышишь, бабушка?

— Слышу. Это не про вас.

— А ты скажи.

— Самое мудрие, — сердито начала Наталья. — С умом штанишки не скидывают. — Она умолкла: продолжать, не продолжать? Но рядом совсем было то, что могла она сказать, искать не надо. Пусть слышит девчонка — кто ещё об этом ей скажет. — К нему прижаться потом надо, к родному-то мужику, к суженому-то. Прижаться надо, поплакать сладкими слезами. А как иначе: всё честь по чести, по закону, по сговору. А не по обнюшке. Вся тута, как Божий сосуд: пей, муженёк, для тебя налита. Для тебя взросла, всюю себя по капельке, по зёрнышку для тебя сневестила. Потронься: какая лаская, да чистая, да звонкая, без единой без трещинки, какая белая, да глядистая, да сладкая! Божья сласть, по благословению. Свой — он и есть свой. И запах свой, и голос, и приласка не грубая, как раз по тебе. Всё у него для тебя приготовлено, нигде не растеряно. А у тебя для него. Всё так приготовлено, чтоб перелиться друг в дружку, засладить, заквасить собой на всю жизнь.

— Что это ты в рифму-то?! Как заучила! — перебила Вика.

— Что в склад? Не знаю... под душу завсегда поётся.

— Как будто раньше не было таких... кто не в первый раз.

— Были, как не были. И девьи детки были.

— Как это?

— Кто в девичестве принёс. Необмуженная. До сроку. Были, были, Вихтория, внученька ты моя бедовая, — с истомой, освобождая грудь, шумно вздохнула Наталья. — Были такие нетерпии. И взамуж потом выходили. А бывало, что и жили хорошо в замужестве. Но ты-то с лежи супружьей поднялась искриночкой, звёздочкой, чтоб ходить и без никакой крадучи светить. Ты хозяйка там, сариса. К тебе просются, а не ты просишься за-ра-ди Бога. А она — со страхом идёт, со скорбию. Чуть что не так — вспомнится ей, выкорится, что надкушенную взял. Будь она самая добрая баба, а раскол в ей, терния...

— Трения?

— И трения, и терния. Это уж надо сразу при сговоре не таиться: я такая, был грех. Есть добрые мужики...

— Ой, да кто сейчас на это смотрит, — с раздражением отвечала Вика и заскрипела кроватью.

— Ну, ежели не смотрите — ваше дело. Теперь всё ваше дело, нашего дела не осталось. Тебе лучше знать.

И замолчали, каждая со своей правдой. А какая у девчонки правда? Упрямится, и только. Как и во всяком недозрелом плоду кислоты много.

За окном просквозил мотоцикл с оглушительным рёвом, кто-то встречь ему крикнул. И опять тихо. Наталья бочком подъелозилась к спинке кровати и отвела рукой занавеску. Ещё светлее стало в спальне — отцеженным, слюдянистым светом…

Не сразу, через молчание, через вздохи, совсем по-бабьи:

— А у вас как с дедушкой было?

Наталья далеко была, не поняла:

— С дедушкой? Что было?

— Ну, как в первый раз сходились? Или ты забыла?

Наталья вздохнула так, что показалось — поднялась с кровати. Пришлось во-он откуда возвращаться, чтобы собраться с памятью. И сказала без радости, без чувства:

— Мы невенчанные легли. Это уж хорошего мало. Повенчаться к той поре негде было, церквы посбивали.

Взяла я под крылышко свои восемнадцать годочков, перешила старое платье под новое — вот и вся невеста. Год голодный стоял. Выходили в деревне и в шестнадцать годочков, как тебе... Так выходили доспевать в мужних руках, под прибором... — Наталья сбилась и умолкла.

— Ну и что с дедушкой-то? — настаивала Вика.

— А что с дедушкой... Жили и жили до самой войны. У нас в заводе не было, чтоб нежности друг дружке говорить. Взгляда хватало, прикасанья. Я его до каждой чутельки знала.

— У вас и способов не было...

— Чего это? — слабо удивилась Наталья. — Ты, Вих-тория, не рожала... Как пойдёт дитёнок, волчица и та в разум возьмёт, как ему помогчи. Без дохторов, без книжек. Бабки и дедки из глубоких глубин укажут.

У людей пожеланье, угаданье друг к дружке должно быть, как любиться, обзаимность учит.

Тяготение такое. У бабы завсегда: встронь один секрет, а под ним — ещё двадцать пять. А она и сама про них знать не знала.

— Это правильно, — подтвердила Вика. А уж что подтверждала — надо было догадываться. — Женщина теперь сильнее. Она вообще на первый план выходит.

— Да не надо сильнее. Надо любее. Любее любой.

— Бабушка, ты опять отстала, ты по старым понятиям живёшь. Женщина сейчас ценится... та женщина ценится, которая целе-устремлённая.

— Куда стреленая?

— Не стреленая. Целе-устрем-лённая. Понимаешь?

— Рот разинешь, — кивала Наталья, — так и стрелют, в самую цель. Об чём я с тобой всюю ночь и толкую. Такие меткачи пошли...

Вика с досады саданула ногой по спинке кровати и ушибла ногу, утянула её под одеяло.

— Ты совсем, что ли, безграмотная? — охала она. — Почему не понимаешь-то? Целе-устрем-лённая — это значит идёт к цели. Поставит перед собой цель и добивается.А чтобы добиться, надо такой характер иметь... сильный.

Устраиваясь удобнее, расшевелив голосистые пружины кровати, Наталья замолчала.

— Ну и что, — сказала потом она. — И такие были. Самые разнесчастные бабы. Это собака такая есть, гончая порода называется. Поджарая, вытянутая, морда вострая. Дадут ей на обнюшку эту, цель-то, она и взовьётся. И гонит, и гонит, свету не взвидя, и гонит, и гонит. Покуль сама из себя не выскочит. Глядь: хвост в стороне, нос в стороне, и ничегошеньки вместе.

— Бабушка, ну ты и артистка! При чём здесь гончая?

И где ты видала гончую? У вас её здесь быть не может.

— По тиливизиру видала, — смиренно отвечала Наталья. — К Наде, к соседке, когда схожу вечером на чай, у ней тиливизир. Всё-то всё кажет. Такой проказливый, прямо беда.

— И гончую там видала?

— И гончую, и эту, про которую ты говоришь... целеустремлённую... Как есть гончая на задних лапах. Ни кожи, ни рожи. Выдохнется при такой гоньбе — кому она нужна? Нет, Вихтория, не завидуй. Баба своей бабьей породы должна быть. У тебя тела хорошая, сдобная. Доброе сердце любит такую телу.

— Всё не о том ты, — задумчиво отвечала Вика. — Всё теперь не так.

Котёнок спрыгнул с её кровати, выгибая спинку, с поднятым хвостом вышагал на середину комнаты и, пригнув голову, уставился на окно, за которым поверх занавески играло ночное яркое небо. Звёздный натёк застлал всю комнату, чуть пригашая углы, и в нём хорошо было видно, как котёнок поворачивает мордочку то к одному окну, то к другому, видна была вздыбившаяся пепельная шёрстка и то, как он пятится, как неслышно бежит в кухню.

— Не о том, — согласилась с внучкой Наталья. «Хочешь не хочешь, а надо сознаваться: всё тепери не так. На холодный ветер, как собачонку, выгнали человека, и гонит его какая-то сила, гонит, никак не даст остановиться. Самая жизнь гончей породы. А он уж и привык, ему другого и не надо. Только на бегу и кажется ему, что он живет. А как остановится — страшно. Видно, как всё кругом перекошено, перекручено...»

— Тебя об одном спрашиваешь, ты о другом, — с обидой сказала Вика, не отставая: что-то зацепило её в этом разговоре, чем-то ей хотелось успокоить себя.

— Про дедушку-то? — вспомнила Наталья. — Ну так а что про дедушку. Твой-то дедушка и не тот был, с которым я до войны жила...

— Как не тот? — поразилась Вика.

— Ну а как ему быть тому, если того на войне убили, а твой отец опосле войны рождённый? Ни того, ни другого давно уж нету, но сначала-то был один, а уж потом другой. Сначала Николай был, мы с ним эту избёнку, как сошлись и отделились от стариков, в лето поставили. Здесь дядья твои, Степан да Василий, родились, Николаевичи. Отсюда он, первый-то дедушка, на войну ушёл. А второго дедушку, твоего-то, он же, Николай, мне сюда послал.

— Как сюда послал? Ты что говоришь-то, бабушка? — Вика рванула кровать, как гармонь, и уселась, наваливаясь на спинку и подбивая под себя подушку. — Ты расскажи.

Что делать: заговорила — надо рассказывать. Наталья подозревала, что младшие её внуки мало что знают о ней. Одного совсем не привозили в деревню, Вика же была здесь лет пять назад, и неизвестно когда приехала бы снова, если бы не эта история. Знают только: деревенская бабушка; вторая бабушка была городской. Подозревают, что деревенской бабушке полагался деревенский дедушка, но его так давно не было, что о нём и не вспоминали. Легче было вспоминать того, первого, о нём хоть слава осталась: погиб на фронте.

— Как он мог прислать, если он погиб? — И голос звонче сделался у Вики, выдавая нетерпение, и кровать под нею наигрывала не переставая. — И как это вообще можно — прислать?

— Вот так, — подтвердила Наталья и покивала себе. — Чего только в жизни не состроится. Ко мне Дуся на чай ходит... знаешь Дусю?

— Ну.

Приходит позавчера ко мне: «Наталья, я в городу была, окрестилася. Потеперь спасаюсь». — «Тебе спасаться до-олгонько надо, — говорю ей. — Не андел».

— Бабушка! — вскричала Вика. — Тебя куда опять понесло? Мне не интересно про твою Дусю, ты про себя, про себя. Про второго дедушку.

— Ворочаюсь, ворочаюсь, — согласилась Наталья, вздыхая. — Я тоже стала — куда понесёт. Ну, слушай.

С Николаем я прожила шесть годов. Хорошо жили. Он был мужик твёрдый. Твёрдый, но не упрямый... ежели где моя правда, он понимал. За ним легко было жить.Знаешь, что и на столе будет, и во дворе, и справа для ребятишек. Меня, если по-ранешному говорить, любил. Остановит другой раз глаза и смотрит на меня, хорошо так смотрит... А я уж замечу и ну перед ним показ устраивать, молодой-то было чем похвалиться.

— И чем ты хвалилась?

— А своим. Всем своим. Чем ещё? Работой я в ту пору не избита была, из себя аккуратная, улыбистая. Во мне солнышко любило играть, я уж про себя это знала и набиралась солнышка побольше. Потом-то отыгра-ало! — протянула она, проводя границу. — Потом всё. Сразу затмение зашло. Отревела опосле похоронки, пообгляделась, с чем осталась. Двое ребятишек, одному пять год ков, другому три. А младшенький ещё и слабенький, никак в тело не мог войти, ручки-ножки как прутики...

— А папы, значит, тогда ещё не было? — пробовала Вика спрямить бабушкин рассказ.

— Папы твово не было. Он из другого замеса. Похоронку на Николая принесли зимой, вскорости война кончилась, а осенью, как поля подобрали, прихожу повечеру домой, какой-то мужик на брёвнышках под окошками сидит. В шинельке в военной, в сапогах. Меня увидал — поднялся. «Я, — говорит, — вместе с вашим мужем воевал и был при нём, когда он от раны смертельной помер. Я, — говорит, — писал вам, как было... получали моё письмо?»

Письмо такое было, оно и потеперь у меня в сохранности. Зашли мы в избу, давай я чай гоношить. А сама всё оглядываюсь на него, всё думаю: зачем приехал? И ехать не близко, из-под самого из-под Урала, гора поперёк земли так называется. Как снял шинельку — худой, длинный, шея колышком стоит, руки-ноги, как у мальчонки мово, у Васьки, болтаются. По всему видать, досталось солдатику. Один раз был раненный и другой раз контуженный. Контузия получилась хужей раны, он никак не мог её в докончательности снять.

— Ну и что? — не выдержала Вика. — Вы пили чай, и он сказал, что его прислал первый дедушка вместо себя?

— Не егози, — одёрнула Наталья. — Это у вас — раз, и готово. В первый день он только и сказал, что дал Николаю слово проведать нас. Я отвела его ночевать к старикам. Ты по воду ходишь по заулку... третья изба по правую руку, на углу, совсем уж старенькая, под тесовой крышей... это наш был дом, у меня там отец с матерью жили. Ну и я там жила, покуль мы с Николаем здесь не построились. Отвела я его туда, забрала ребятишек ... они, ребятишки, когда я на работе, у стариков оставались. Он ребятишкам гостинцы дал, по большому куску сахару. Приметила, как уходила: отец за-ради такого гостя из запасу бутылку достал, а он пить не стал.Мне, говорит, контузия не позволяет...

Набираясь сил, Наталья придержала рассказ. Тишина стояла такая, что словно бы потрескивание звёздочек доносилось с неба тонким сухим шуршанием. Спущенная с постели, болтающаяся рука Вики виделась несоразмерно большой и неестественно белой, окостеневшей. И уже не из левого, а из правого окошка смотрел на Вику запрокидывающийся серпик месяца.

— Ну другой день он пришёл с утра, — без подталкивания продолжила Наталья. — Я, говорит, вчера не всё сказал. Его Семёном звали, твой отец — Семёнович. Прошу, говорит, меня выслушать до конца и не удивляться, а дать свою волю. Я так и закаменела, в голову что ударило: живой, думаю, Николай, но сильно покалеченный и боится показаться. А он говорит... он вот какую страсть говорит. Будто просил Николай прийти ко мне и передать его пожеланию. Сильно, мол, любил он меня и дал мне перед смертью вольную от себя.

Какую вольную? Выйти за другого. Стоит в шинельке, я его и раздеться не позвала, голова дёргается... это у него от контузии... как за нервы заденет, голову поддёргивает... не так чтоб сильно, но заметно. И говорит... Мне, говорит, Николай сказал, что нигде, во всём белом свете не найду я бабу лутше и добрей, чем ты. А тебе от него завещания, что будет тебе со мной хорошо. Вот такая смертная воля. Я так и села...

— Но тебе же приятно было, что он тебе предложение сделал? — спросила Вика, неумело подтрунивая.

Наталья не стала отвечать.

— «И ты за-ради этого поехал?» — спрашиваю его.

«Поехал». — «Отец, мать есть у тебя?» — «Мать померла, отец есть». — «Что это за приказания такая, что от отца, от братьев, поди, от сестёр пошёл неведомо куда и про родню забыл?» Молчит. «Что за приказания такая лютая?» — «Что в ней, — говорит, — лютого? Ты Николая любила, а я ему верил. Я тебя не знал, ты меня не знала, а он знал и тебя, и меня. Он бы зря не стал нас сводить». — «Не-ет, ты голову, — говорю, — на место поставь и подумай: на что тебе брать чужую бабу с хвостами, когда теперь молодых девок невпересчёт? На что? Во мне уж теперь ни одной сочинки для любовей не осталось, я тебе совсем даже негожая. Я, поди, старше тебя». Стала спрашивать про годы — так и есть: на три годочка я старше. «Ты, видно, — говорю, — хороший человек, Николай плохого не подослал бы, но я твою милость принять не могу. Уходи, уезжай». Он постоял, постоял и ушёл.

— Ушёл?! — поразилась Вика. — Как ушёл? Откуда же он потом взялся?

— Ушёл, уехал, — подтвердила Наталья ровным голосом и перевела дух. — А недели через три или там через сколько, снег уж лёг, — с торбой обратно. Это он на зиму одёжу привёз. Ко мне не зашёл, встал на постой у моих стариков. Прямо родня. Начал ходить на колхозную работу. Я на него не гляжу, будто его и нету, и он не глядит, будто не из-за меня воротился.

Вика опять не удержалась:

— Ну, бабушка, какие же вы раньше были забавные!

А ты уж его полюбила, да?

— Да какая любовь?!

— У вас что, и любви в то время по второму разу не было?

— Слушай, — с досадой отвечала Наталья, недовольная, что её перебивают, как ей казалось, глупостью. — Любовь была, как не быть, да другая, ранешная, она куски, как побирушка, не собирала. Я как думала: не ровня он мне. Зачем мне себя травить, его дурить, зачем людей смешить, если никакая мы не пара? На побывку к себе брать не хотела, это не для меня, а для жизни устоятельной ровня нужна.

Наталья замолчала. Всё-таки сбилась она с рассказа, потеряла нитку, которую тянула, и теперь словно бы нашаривала её, перебирая торчащие прихваты.

— Ну, живёт, — повздыхав, повела она дальше. — Ребятишки там, у стариков, и он там. Стал их к себе приучать. Они уж и домой не идут. Сам же и приведёт, уговорит, что до завтрашнего только дня расстаются, а со мной разговор самый посторонний. Борьба у нас пошла — кто кого переборет. Я упористая, и он на войне закалённый. Вижу, он мою же силу супротив меня сколотил, ребятишки души в нём не чают, а там и старики его сторону взяли. Особливо мать. Пошло на меня нажимание со всех сторон. Бабы в деревне корят: дура да дура. А сам вроде и ни при чём, даже и не подступает.

Вика рассмеялась:

— А тебе уже обидно, что не подступает. Ты уж ревнуешь...

— Я не ревную, а обложили. Это бы ладно, это бы я выдюжила, я баба крепостная...

— С чего ты крепостная? Крепостные при царе были. Крепкая, что ли, ты хотела сказать?

— Я любой приступ бы выдюжила, это мне нипочём, — повторила Наталья не без похвальбы. — Но я говорю: он был контуженный, больной. А контузия такая: лягет — и весь свет ему не мил. Не слышит ничё и не видит, глаза страхом каким-то зайдутся. Кой-никак оторвёт себя от кровати, встанет, а идти не может. Потом опять ничё. Ну вот. Смотрела я, смотрела и высмотрела, что это я ему нужна, что без меня он долго не протянет.

— И ты его за это полюбила?

— Что ты всё: полюбила, полюбила... — без раздражения, спокойно ответила Наталья. — Это уж вы любитесь, покуль сердце горячее. А я через сколько-то месяцев, это уж вода побежала по весне, смирилась и позвала его. Без всяких любовей. Чему быть, того не миновать.

Он пришёл и стал за хозяина. Семь годов мы с ним прожили душа в душу, дай-то Бог так кажному. И в год потом загас. Не жилец он был на белом свете, я это знала.

Но мне и семь годов хватило на всю остатную жизню.

— Он что — лучше был первого дедушки? — спросила Вика, уже теряя интерес и сползая в постель: история кончилась.

— Отшлёпать бы тебя за такие разговоры, — слабо возмутилась Наталья. — Так я тебе скажу, внученька.

Я древняя старуха, столько годов прожила, что на две могилы хватит. Источилася вся от жизни. И отсюда, с высокой моей горушки, кажется мне: не два мужика у меня было, а один. В одного сошлось. На войну уходил такой, а воротился не такой. Ну так а что с войны и спрашивать? Война и есть война. Ты говоришь... молоденькая, без подумы говоришь... Когда он прикасался ко мне... струнку за стрункой перебирал, лепесток за лепестком. Чужой так не сумеет.

— Забавная ты, бабушка, — неопределённо сказала Вика и громко, со вкусом зевнула.

— Вот поживёшь с моё, и даст тебе Бог такую женочку поговорить со внукой. И скажет она тебе: забавная ты старуха. Не отказывайся: и ты будешь забавная.

Куда деться? Ох, Вихтория, жизня — спаси и помилуй... Устою возьми. Без устои так тебя истреплет, что и концов не найдёшь.

Наталья отлежала спину и со стоном повернулась на бок. Вика уже посапывала. Её лицо, большое и белое, лежало на подушке в бледном венчике ночного света, склонившись чуть набок, на подставленную руку. Наталья вгляделась: нет, неспокойно засыпала девчонка — подёргивались, одновременно вздрагивая, плечи, левая рука, ища гнезда, оглаживала живот, дыхание то принималось частить, то переходило в плавные неслышные гребки.

...С тихим звоном билась в стеклину звёздная россыпь, с тихим плеском наплывал и холодно замирал свет. Стояла глубокая ночь, ни звука не доносилось из деревни. И только небо, разворачиваясь, всё играло и играло мириадами острых вспышек, выписывая и предвещая своими огненными письменами завтрашнюю неотвратимость».

Чому Віка з'явилася в селі у бабусі? Чи добре їй в селі? Як складаються її стосунки з бабусею?

Проблеми, з якими Віка зіткнулася, сповна дорослі. Згодні? А чи доросла сама Віка?

Як ви розумієте стан Віки? Що вона має на увазі, кажучи: «Все надоело»? (По-своєму Віка переживає за себе, мабуть розуміє, що поступила не так. А як треба, не знає. Віка говорить про цілеспрямованість, але сама цілей і інтересу в житті не має. У ній, мабуть, щось зламалося, і вона не знає, як жити далі.)

Чи добре жилося Наталії з Миколою? Чи гарний він був чоловік? Як сама Наталія про це говорить? Чи любив Микола Наталію?

Як ви оцінюєте вчинок Миколи, коли він «прислав» замість себе Наталії в чоловіки Семена?

Як у Наталії складалися стосунки з Семеном? Чи любила вона його?

Якою, на думку героїнь, має бути жінка? (У бабусі та у внучки своя думка. Віка: «Жінка тепер сильніше. Вона взагалі на перший план виходить». ««Женщина теперь сильнее. Она вообще на первый план выходит». «Женщина сейчас ценится… та женщина ценится, которая целеустремлённая». Наталія: ««Да не надо сильнее. Надо любее. Любее любой» «Куда стрелёная?» «Самые разнесчастные бабы»)

Поглянете на цю картину. Над Святою Землею невблаганно піднімається пекуче сонце. Нестерпна спека хвилястим маревом колишеться над потрісканою землею. Виблискуючи під сонцем Сходу, стоїть перед нами величавий біблейський храм. Витерті ногами тисяч богомольців його щербаті ступені. Підіймаються в небо стрункі могутні колони. Примхливим східним орнаментом в'ється по кам'яних плитах древні священні вислови.

Промені полуденної спеки опаляють обличчя і руки. Хочеться сховатися від спеки у тіні розкидистого дерева, під яким навпочіпки сидять смугляві жінки і чоловіки, що вийшли з храму. Розташовані в лівій половині величезного полотна, всі вони занурені в глибоке мовчання. Але, здається, тут щось не так. Погляди тих богомольців, що сидять в тіні, спрямовані в одну сторону і видають загальне хвилювання.

По вузькій вулиці вируючим потоком ллється натовп людей, що здіймають в руках палиці і камені. Що тут сталося? Про що перебиваючи один одного, кричать ці смугляві люди з чалмами на головах? Чому така ненависть на їхніх обличчях? Куди тягне юну жінку розлючений натовп?

Она безмолвна и бледна,

В очах — тоска предсмертной муки,

Идет толпой увлечена,

Сжимая судорожно руки.

Она, едва переступая,

Толпе покорная, идет;

Идет, куда, — сама не зная,

И милосердия не ждет...

Перед нами — винуватиця міського бунту, тендітна юна жінка. З-під білої накидки вибилося чорне волосся. На блідому обличчі гарячково горять налиті жахом очі. Її безмовний крик про допомогу звернений до лівої частини картини. Там, у підніжжя старовинного храму в грубій простій накидці сидить Той, чиє тихе слово утихомирює бурю і воскрешає мертвих. Риси Його обличчя такі чисті і благородні, а проникливий погляд спокійних очей такий глибокий і ясний, що здається: ніщо не сховається від цього погляду, який наскрізь бачить людське серце. Він мовчки дивиться на перелякану жінку і чекає лише відповіді її совісті.

В его смиренном выраженье

Восторга нет, ни вдохновенья.

Но мысль глубокая легла

На очерк дивного чела.

Це картина Василя Дмитровича Полєнова «Христос і грішниця».

З Євангелія ми пам'ятаємо, як Спаситель владнав змальований на ній конфлікт, промовивши натовпу лише одну — єдину фразу: «...Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень». І натовп в глибокій задумливості, мовчки розійшовся. Закон любові і пробачення, а не кривавої помсти прийшов разом з Христом в жорстокий язицький світ, і це було на ті часи дивним!

Але є в цій історії, що відобразив художник, і інша сторона. Вона доносить до нас ті суворі, древні закони багатьох великих культур по відношенню до блудного гріху. Їхня сувора жорстокість говорить нам про те, з якою рішучістю і напругою захищало своє моральне здоров'я від розпаду будь-яке суспільство. У древній Іудеї чоловіка і жінку, що поганять свій шлюб зрадою, виводили на площу, де кожен, хто проходив повз них, згідно із законом зобов'язаний був шпурнути камінь. Суспільна кара закінчувалася для коханців трагічно: смертю.

Архієпископ Сан-Францизський Іоанн (Шаховський), роздумуючи над цією темою, пише: «Трудно предполо­жить, что люди наших лет, столь искренне и так религиозно стали бы возмущаться прелюбодеянием; этот грех теперь приукрашен, обвит всеми бумаж­ными лентами литературы, театра, фильма. Это область бесчисленных подражаний, особого тщесла­вия и особой героики. Разве возможно сейчас про­явление такого религиозного отношения ко греху, как у этой... иерусалимской толпы».

«Ви вільні!» — твердить сучасна масова культура. І ми ув'язли в брудному болоті пристрастей, тому віримо в цю солодку брехню. Ніхто не сидить вже в кінському хомуті за весільним столом (так відображали наші предки втрату невинності нареченої до весілля), давним-давно не мастять легковажним дівицям ворота і не водять їх по сміттєвих ямах — для науки тим, хто ще не посковзнувся на вузьких, обривистих стежинах гріху. Всю цю безглузду «старизну» ми сприймаємо нині як дикість, таємно потішаючись своєю обізнаністю. Так, вони - темні варвари-недотепи, а ми, звичайно ж, «просунутий», цивілізований народ. Лише незрозуміло при цьому, чому наше цивілізоване суспільство так нестримно докотилося до нової чуми - СНІДУ, блюзнірського осміяння дівочої честі «як комплексу неповноцінності», поголовного розпаду сімей, величезного кількості покинутих дітей.

Уявіть собі росяний луг раннім літнім ранком: сходить благодатне ласкаве сонечко. На кожній травинці — крапелька чистісінької води, і в кожній крапельці іскриться і переливається сонячний промінець. Незвичайна краса! Така ж сокровенна краса чистої жіночої душі, яка прославляє тих, хто з нею стикається.

Продовжуючи наше порівняння, уявимо, що проїхала вантажівка і розбризкала брудну воду з калюжі. Той же луг, та ж трава, але вже не ті крапельки, вони вже нічого не відображають. У наш час так мало молодих людей зберігає чистоту до шлюбу, тому так багато шлюбів розпадається. Сучасна людина шукає собі задоволень, не думаючи про те, що шлюб – це, перш за все, праця і відповідальність.

Повернемося до «Жіночої розмови».

Розповідь Наталії про своє життя — це розповідь про любов, як бути «любее любой». Що таке любов, на думку Наталії? (Любити — означає жаліти, піклуватися, терпіти, співпереживати, зберігати і зберігати, це здатність до старості «светить искриночкой, звёздочкой».

Яка має бути любов, на думку юної Віки? Чому нам важко відповісти на це питання? (У неї самої немає відповіді на це питання)

Як ви розумієте останні слова Наталії в розмові: «Устою возьми. Без устои так тебя истреплет, что и концов не найдёшь»? Що, з точки зору Наталії, повинно зберігатися в жіночій душі, не дивлячись на будь-які зміни?

Яка має бути любов, на думку юної Віки? Чому нам важко відповісти на це питання? (У неї самої немає відповіді на це питання)

Як ви розумієте слова Натальї: «Хочешь не хочешь, а надо сознаваться: всё тепери не так. На холодный ветер, как собачонку, выгнали человека, и гонит его какая-то сила, гонит, никак не даст остановиться. Самая жизнь гончей породы. А он уж и привык, ему другого и не надо. Только на бегу и кажется ему, что он живет. А как остановится — страшно. Видно, как всё кругом перекошено, перекручено...»?

Хочеться вірити, що Віка знайде свою дорогу, не дивлячись на життєві перешкоди. Що б ви порадили їй? (Відповіді дітей)