Феномен болезни в различных системах знания. Конфликт интерпретаций

кандидат психологических наук

(Ростовский государственный университет, РГУ),

вице-президент Ростов­ской психоаналитической ассоциа­ции (РПА)

Обзор различных, часто противоречащих друг другу интерпретаций и подходов позволяет также преодолеть стерео­типное представление о бо­лезни как без­условном зле, подлежащем искоренению. На мой взгляд, болезнь яв­ля­ется необходимым до­полнением здоро­вья, его тенью или обратной стороной, поэтому значе­ние бо­лезни не может быть однозначным – оно варьируется в со­ответствии с теми мо­делями здоро­вого существования, в рамках которых оце­нива­ется жизнедея­тельность субъекта. В XX веке научное толкование фено­мена болезни предполагает отказ от жесткой оппозиции «здоровье – болезнь» и от традиционного определения этих понятий относительно друг друга, как сущностно различных, противополож­ных по природе. В статье «Постановка вопроса о границах душевного здоро­вья» П.Б. Ганнушкин писал в этой связи: «Со времен Клода Бернара можно считать установленным, что никакой корен­ной разницы между явлениями здо­ровья и болезни не существует, что, наобо­рот, существует необходимая связь между феноменами того и другого порядка, что в области патологии действуют те же законы и силы, что и в норме» (Ган­нушкин, 1964, с. 97). Аналогичного подхода придерживался И.В. Давыдовский, по мнению которого, жесткое разграничение и противопоставление нормаль­ного и патологического в физиологии не выдерживает критики. Любой патоло­гический факт следует рассматривать лишь как компенсаторно-приспособи­тельный; это одна из вариаций адаптационной активности организма, а не слом, на­рушение естественного режима функционирования (Давыдовский, 1962, 1969). Отказался от понимания болезни как патологического отклонения и С. Гане­ман, предложивший гомеопатический принцип лечения. Он определял бо­лезнь в позитивном ключе, как «изменение в состоянии здоровья здорового ин­дивидуума» (Ганеман, 1992, с. 54). Гомеопатическое лечение, по Ганеману, это не излечение болезни, но лишь «изменение состояния здоровья пациента ради достижения более здорового со­стояния» (там же, с. 54 – 60). В наши цели не входит теоретическое осмысле­ние этой проблемы, т.е. обоснование или опро­вержение идеи природного соот­ветствия и сущностного единства здоровья и болезни. Для нас важно лишь отметить, что эти феномены интерпретируются согласно идентичным герменевтическим принципам, т.е. на основе одних и тех же эталонных представлений, концепций и моделей.

Впрочем, идея внутриличностного рассогласования, положенная в основу античной модели, допускает два равно­правных варианта интерпретации, кото­рые и получили развитие в западной культуре:

1) нарушение внутреннего рав­новесия «на совести» субъекта, ведущего беспо­рядочную или неправедную жизнь, и источник любого недуга – в его душе;

2) претерпевающий бо­лезнь есть жертва чужеродного вторже­ния извне – он страдает от деструктивного воздействия враж­деб­ных ему по природе сил, ввер­гающих его в состояние не­дуга; иными словами, главную угрозу здоровью и целостности следует искать вне субъекта.

Однако не менее распространена интер­претация болезни как следст­вия индивидуального греха или общей греховности человече­ской природы. Такое понимание сложилось в рамках христианской духовной традиции. Со­гласно данному под­ходу, болезнь идентична греху, и приносимые ею страдания должны побудить человека встать на путь ис­купления, духовного преобра­же­ния, всецело осоз­нав меру своей не искорененной греховности. Исцеление при этом равнозначно очи­щению души, её освобожде­нию от греха. Вот как рассуж­дает на эту тему священник и врач Валентин Жохов в книге «Христиан­ское от­ношение к болезням и врачеванию»: «С православной точки зрения, бо­лезнь является нормой земной жизни, поскольку в грехопадении прародителей Адама и Евы человеческая плоть изменила свои качества – стала не­мощной, склонной к болезням и старости, смерти и тлению. Болезнь – закономерное яв­ление еще и потому, что человек вольно или не­вольно впадает в грехи, которые также ведут к болезням» (Жохов, 1996, с.7). «Причина болезни – грех, своя соб­ственная воля, а не какая-либо не­обходимость» – утверждал преподобный Еф­рем Сирин. А пре­подоб­ный Иоанн Лествичник писал, что «болезни посылаются для очи­щения согре­шений, а иногда для того, чтобы смирить возноше­ние» (там же). Следуя той же христианской традиции, врач-психиатр Д.А. Авдеев в своей ра­боте «Духовная сущность психических рас­стройств. Раз­мышления православ­ного врача» пи­шет: «Грех, как ко­рень всякого зла, близок к невротическим рас­стройствам. Со­верша­ясь в глубине человеческого духа, он возбуждает страсти, дезорга­низует волю, вы­водит из-под контроля сознания эмоции и вообра­жение. Поэтому свя­титель Феофан указывал на то, что «внутренний мир человека-грешника ис­полнен самоуправства, беспорядка и раз­рушения». Глу­бокий нев­роз – показа­тель нравственного нездоровья, духовно-ду­шевного разлада» (Ав­деев, 1998, с.38).

Душевная болезнь может рассматриваться и как прямое след­ствие совер­шенного человеком преступления, как рас­плата за нару­шение нравственных императивов или за содеянное зло. Такая ин­терпретация нередко встречается в мировой литера­туре. Так, напри­мер, душевный надлом и безумие шекспиров­ского Макбета есть ни­что иное, как высшая кара за совершенные им зло­деяния.

В ряде учений болезнь интерпретируется как отражение нравствен­ного изъяна, несовершенства человека. Глобальные проблемы нрав­ственности опре­деляют тот контекст, в котором происходит осмыс­ление феномена болезни и даётся оценка как телесных, так и душев­ных недугов. Ясперс пишет в этой связи о «метафизической интер­претации болезни»: «Болезнь может пони­маться в терминах религии или морали – как вина и наказание… Она может толковаться как ис­пытующий вызов, как вечный знак человеческого бессилия, как по­стоянное напоминание о ничтожестве человека» (Ясперс, 1997, с. 929). Сход­ного взгляда на проблему придерживались и некоторые психиатры. Так «фон Вайцзеккер заявляет, что в здоровье есть нечто от правды, а в болезни – нечто от неправды. В данной связи нельзя не вспом­нить психиатров прошлого, полагавших, что невинный никогда не сходит с ума, а безумие поражает только виновного и что нравст­венное со­вершенство тождественно душевному здоро­вью: если вро­ждённое влечение к добру развивается свободно, никакое сомати­че­ское явле­ние не в силах вызвать к жизни душевную болезнь. В том же ряду стоит и концепция Клагеса, согласно которому психопатия – это страдание, причиняемое самообманом, имеющим для данной лично­сти жизненно важное значение» (там же, с. 940).

Из всего вышеизложенного можно заключить, что болезнь – сложная ан­тропологическая проблема, которая включает в себя ре­лигиозные, морально-этические и философские аспекты. Едва ли важно для нас, с чем свя­зывается первопричина болезни – с Перво­родным Грехом, прегре­шениями прошлых во­площений или с гре­хами, со­вершёнными и не искуплёнными в этой жизни, - главное, что в бо­лезни видится нару­шение целостности человека, состояние внутрен­ней дезинтеграции. Мэнли П. Холл, обозревая «герметиче­ские тео­рии возникновения болезни», вывел такое обобщённое оп­ределение: «расстройство со­гласования духовной и материальной природы: эти две природы, не будучи согласованы, производят ум­ственные и фи­зические отклоне­ния» (Мэнли П. Холл, 1992, с. 404).

Такой предстает болезнь во внутреннем плане ее рассмотре­ния, таков ее внутриличностный, интрапсихический аспект. Это, прежде всего, следствие че­ловеческого несовершенства, греха, не­воздержанности. Подлинное исце­ление требует не просто устранения видимой, внешней причины недуга; оно не может быть достигнуто без самосовершенствования, кропотливой духов­ной ра­боты над собой. Избавление от страдания может осуществ­ляться через упорядочива­ние собственной жизни и умеренность во всем (античная традиция), или как обращение души к Богу и ис­купление первородного греха (христианская тра­диция). Античный подход к проблеме оздоровления характеризу­ется наиболь­шим индивидуализмом: преодоление болезни связыва­ется в античной традиции с изменением образа жизни, что полно­стью опреде­ляется индивидуальной во­лей, тогда как в христианстве выздоровление тракту­ется как восстановление подлинных отноше­ний человека с Богом – здесь имеет место обращение к высшим, превосходящим индивида Силам (исцеление как благодать). Что же касается средневековых учений об одержимости и связанных с ними практик, то в них, при сохранении идеи внутриличностного рассогласования, индивиду­альная ак­тивность и ответственность страдающего субъекта полно­стью обесце­ниваются, уступая место интенсивному социальному воздействию. Но, так или иначе, во всех указанных подходах болезнь интерпретируется как проявле­ние зла, греха или хаоса, охва­тившего душу конкретного человека, как тра­гическая утрата внутреннего единства и гармонии. Она вскрывает некое глубинное неблагополучие, кото­рое должно быть преодолено. Феномен бо­лезни сущностно связы­вается с основ­ными духовными и нрав­ственными про­бле­мами человеческого существования.

Сложнее обстоит дело с душевными болезнями – всевозмож­ными психи­ческими расстройствами, охватывающими обширную и полную тайн область психопатологии. Безумие затруднительно про­возгласить естественным биоло­гическим процессом – слишком уж безжалостно и вероломно попирает оно ос­новы человеческой рацио­нальности и здравого смысла. Более того, оно дест­руктивно по от­ношению к обществу, ибо способно разрушать социальные связи личности, ставя под угрозу даже самые устойчивые нормы общест­венной жизни. Вследствие этого, безумие требует развития особой социальной прак­тики, направленной на его обуздание, и стимули­рует выработку специальных технологий, позволяющих социуму ре­гулировать, удерживать под контролем и подавлять эту неистовую стихию, бушующую в человеческой душе. Любое полноценно функ­ционирующее общество противопоставляет безумию некий рацио­нальный порядок социальной жизни и постепенно вырабатывает систему более или менее жестких мер, предотвращающих разраста­ние всего иррацио­нального и асоциального, что есть в человеке. Наиболее распространённая со­циальная практика обуздания психи­ческой болезни воплотилась в так называе­мом «институте изоля­ции». В монографии «История безумия в классическую эпоху» Фуко писал, что изобретение и внедрение в практику механизма изоля­ции, относимое к XVII веку, явилось поворотным моментом становления за­падноевропейского подхода к безумию и душевному нездоровью в целом. Это «момент, когда безумие начинает восприниматься в со­циальном аспекте, в со­отнесении с бедностью, с неспособностью трудиться, с невозможностью интег­рироваться в коллектив; момент, когда оно впервые вписывается в проблема­тику гражданского об­щежития… Зарождается новый тип социальной чувстви­тельности; и вот уже определен ее порог, обозначена граница, отобраны те, кто подлежит изгнанию. В конкретном пространстве классического со­циума остав­ляется некий нейтральный островок, некая белая стра­ница, на которой не запе­чатлена реальная гражданская жизнь; обще­ственный порядок уже не сталкива­ется с беспорядком лоб в лоб, и разум не пытается больше своими силами про­кладывать себе путь, сражаясь со всем, что может существовать помимо него или пыта­ется его отрицать. Теперь он царит в чистом виде, заранее обречен­ный торжествовать над буйной стихией неразумия» (Фуко, 1997, с. 93). Отгоражива­ясь таким образом от «безумного мира» психопа­тологии, общество защищает рациональные основы своего сущест­вования и, одновременно, более чётко обо­значает область приемле­мого, допус­тимого, нормального. Подверг­нуть безумца изоляции значит, с од­ной стороны, предельно минимизировать его возможное деструк­тивное влияние на общественную жизнь, а с другой – проти­вопоста­вить его ос­тальной части общества как негативный пример; это и нейтрализа­ция, и предостережение. Иными словами, клиническая проблема душевной патологии непосредст­венно соотносится с основной социологической проблемой управ­ления, нормирова­ния и контроля.

Несомненно, культурная среда в значительной мере форми­рует «внешний облик» душевного заболевания и определяет удельный вес тех или иных пси­хиче­ских расстройств в жизни конкретного сооб­щества. В силу этого любой фено­мен психопатологии может рас­сматриваться как социокультурное явление и имеет свою историю. Культурная среда, преобладающие воззрения и ценно­сти, отмечал К. Ясперс, важны по­стольку, поскольку они способствуют разви­тию одних разновидно­стей психических аномалий и предотвращают развитие других (Ясперс, 1997, с. 877).

Итак, бо­лезнь пред­стаёт как объективное, наблюдаемое и распознаваемое по внешним признакам, природное или социально детерминированное явление. Она предполагает не только внутреннее рассогласование и обуслов­лен­ное им страдание, но также диагноз – имя, превращающее забо­лева­ние в конкретный фиксируемый социальный факт. Социокуль­турный аспект болезни, связанный с ее медицинской интерпрета­цией, постоянно присутствует в современной за­падной культуре на­ряду с психофизическими и субъективно-личностными ас­пектами. Поэтому болезнь, согласно Лериш, может быть определена с трех раз­личных позиций: как некое состояние организма или изменение физического состояния тела; как точка зрения пациента или полнота осознания им болезни: от эмоциональной реакции до самостоятель­ной концепции; как интерпретация врача или клинический диагноз (Психолог в здравоохранении: во­просы диагно­стики, кор­рекции и супервизии, 1999, с. 18). Диагноз – это специфическое соци­альное отношение, оценка личности её социо­культурным окружением, которое персо­нифици­руется в фигуре ме­дика. Постановка диагноза приводит к от­чужде­нию болезни. В рас­чёт берутся, главным образом, факторы и при­чины, напрямую неза­висящие от личности, внешние по отноше­нию к ней. Так болезнь признаётся результатом генетической ошибки, деформирующего влияния внешней среды или чужерод­ного вредо­носного вторжения. Личность превра­щается в пассив­ную жертву объективных про­цессов, ожидаю­щую медицинской по­мощи – вмешательства извне. Отчуж­ден­ное отношение к болезни отражает устойчивую тенденцию в раз­витии запад­ного общества – болезнь становится искривленным зер­калом души, с которой утратили живую связь и сам больной, и его цели­тель. Это точно выразил Э.Фромм в статье «О пределах и опас­но­стях психологии»: «Современная пси­хология, психиатрия и психо­анализ вовлечены во всеобщий процесс отчужде­ния. Пациент вос­принимается аналитиком как вещь, как нечто, состоящее из час­тей. Некоторые части сломались и требуют замены, подобно деталям ав­то­мобиля. Существуют такие-то и такие-то по­ломки: их называют симптомами. Терапевт считает своей функцией заменить или отре­монтировать эти сломан­ные «детали». Он не рассматривает своего па­циента как цельное уникальное единство, которое можно понять полностью только в акте абсолютной связи с ним, в акте сопережи­вания и любви» (Фромм, 1998, с. 166). Так объективация болезни сопровожда­ется низвержением актив­ного переживающего субъекта и овеществ­ле­нием его страдающей души.

В то же время, очевидна эволюция представлений о болезни: от идеи одержимости злыми духами до включения в единую систему организма и пси­хики в качестве закономерного явления. Заложен­ный в основание медицины естественнонауч­ный подход предпо­лагает обуздание болезни посредством её рационализации. Болезнь также зако­номерна, то есть, подчинена законам при­роды, как и здоровое функционирова­ние, и, соответственно, знание её законов позволяет выработать со­циальную практику обращения с ней. Болезнь локали­зуема и если ещё не объяснена, то всё же подлежит чёткому описа­нию, инвента­ризации, входит в тот или иной класс, включается в систему. Обще­ству ясно, что в данном случае предприни­мать – изо­лировать, ле­чить принуди­тельно, подавлять, – индивиду ясно, чего следует избе­гать, дабы не идти на конфронтацию с социальным ок­ружением. Вследствие этого забота о себе сме­няется обеспокоенно­стью по по­воду своей нормальности и включенности в со­циум. Ра­циональное знание о заболевании открывает обществу путь к власт­во­ванию над ним. Такое рационалистическое обуздание болезни по­добно покоре­нию природы через познание её закономер­ностей. Медицинская модель имеет одно существенное преимущество: обра­щая смутные болезненные переживания в различимые и выраженные сим­птомы, медицина способствует преодолению пугающей неопределённо­сти, де­лающей человека безоружным перед лицом болезни. Бо­лезнь перестаёт быть необъяснимым кошмаром и суровой карой. Она становится объектом интен­сивного познания и преобразования.