Искусство психологического консультирования

Само собой разумеется, что в основе психотерапии лежит прин­цип индивидуальности. Объясняя свой метод, Ранк писал: "Одним словом, главная его цель — саморазвитие; т.е. индивидуум должен развить себя в то, что он есть на самом деле".

В определение понятия индивидуальности значительный вклад внес известный швейцарский психолог Карл Юнг. Его работа "Психо­логические типы", была так своевременна, что его термины "интро­верт" и "экстраверт" вошли в обыденный язык. Образ жизни экстра­вертов согласуется с объективными условиями или требованиями, ко­торые исходят извне. Подобно военным и деловым людям, они под­черкнуто активны. Интроверты, напротив, ориентируются на субъек­тивные данные. К этой категории относятся поэты, философы и уче­ные-исследователи. Граница между ними, конечно, зыбкая. Все мы, в той или иной мере, проявляем экстравертные и интровертные тенден­ции. Юнг понимал, что его система, которая гораздо сложнее, чем в нашем изложении, является лишь осью координат с весьма общими точками отсчета. Пытаться разложить людей по полочкам — занятие вредное и неплодотворное. Важно то, что сам Юнг как психотерапевт настаивал на индивидуальности личности. Создание определенной классификации помогает в работе, но следует помнить, что каждый индивидуум представляет собой единственную и неповторимую кате­горию.

В Америке принято отождествлять экстравертный тип со здоровь­ем, а интровертный — с болезнью. Мы, американцы, в основном счи­таем себя экстравертами, что объясняется историей наших предков, отважных первопроходцев, и нашей настоящей увлеченностью бизне­сом и промышленностью, а также недостаточным вниманием, особен­но в прошлом, к занятиям гуманитарно-культурного характера. Вот откуда проистекает простодушное заблуждение, что наш тип личности — самый здоровый тип. Попытка сделать преуспевающего дельца из юноши с артистической натурой, из задумчивого философа или из уг­лубленного исследователя может превратить их в нездоровых людей. Следует, конечно, предостеречь от чрезмерного ухода в себя и отме­тить, что опасность подстерегает скорее тех, кто слишком интровер-тен, чем тех, кто слишком экстравертен, потому что в последнем слу­чае уклонившегося наставит на истинный путь и удержит от эгоцент­ризма само общество. Но главная задача личности — определить свою уникальную роль в обществе.

Самая опасная ошибка, которую допускают профессиональные консультанты — это стремление втиснуть своего клиента в одну из из­вестных категорий, как правило, в ту, к которой принадлежит сам консультант. Допустим, консультант, который в годы учебы не всту­пал в студенческое общество, считает, что этого не следует делать и его подопечному. Или профессор, который сам работал как вол перед выпускными экзаменами, непременно порекомендует второкурснику забыть о всяких развлечениях и засесть за учебники. Примеры, конеч­но, упрощенные, но идея ясна: всегда существует опасность того, что консультант будет взирать на клиента со своей колокольни, т.е. руко­водствуясь своими взглядами, нравственными установками и своей личностной моделью, перенося все это на своего клиента и, тем са­мым, вторгаясь в его личностную автономию.

Таким образом, распространенный совет "будь самим собой" имеет весьма серьезное обоснование. Но от такого совета мало проку, если человек не знает, каков он на самом деле. Часто в человеке одно­временно сталкиваются самые противоречивые "самости". Поэтому совет быть самим собой может только усугубить путаницу в его уме. Сначала человек должен отыскать свое настоящее "Я", а помочь ему в этом следует консультанту.

С помощью консультанта клиент должен отыскать то, что Арис­тотель определил как "энтелехию", т.е. "ту единственную форму в же­луде, из которой неизбежно разовьется дуб". Как утверждает Юнг, "каждый из нас несет в себе свою форму жизни, ту неподдающуюся определению форму, которую невозможно вытеснить другой". Эта форма жизни, истинное "Я", охватывает глубины человеческого разу­ма, проникая далеко за пределы обыденного сознания, которое, как кривое зеркало, способно дать искаженное изображение истинного "Я". Отыскать самого себя можно, только соединив сознательное "Я" с различными уровнями подсознания.

Сейчас следует более четко описать и определить, что собой пред­ставляет царство подсознательного. Любой знает из собственного опыта, что в каждый данный момент осознанно работает только не­большая часть всего умственного потенциала личности. Наш разум проходит через сознание как поток, как кинопленка проходит через световой луч проекционного аппарата, чтобы отразить на экране по­стоянно меняющиеся картинки. Здесь, пожалуй, не избежать довольно избитого сравнения сознательной части разума с надводной частью айсберга, которая незначительна по сравнению с его подводной час­тью. Наш разум проникает в такие бесконечные глубины, до которых не достать никакой вспышке сознания. Мы даже не можем определить границы такого проникновения, ибо подсознательное значит "неизве-

21

В функциональном плане мы представляем себе подсознание как огромный склад, хранящий разнообразное психическое содержимое. Страхи, надежды, желания и разного рода инстинктивные побужде­ния. Но на самом деле это не склад, а скорее динамомашина, выраба­тывающая желания и побуждения, направляемые сознанием. "Великие решения, — как справедливо заметил Юнг, — как правило, скорее свя­заны с инстинктами и другими загадочными факторами подсознания, чем с сознательной волей и осознанной целесообразностью".

Подсознание можно рассматривать как ряд уровней. Такой под­ход соответствует реальному опыту, так как детские впечатления, на­пример, кажутся нам глубже, чем переживания вчерашнего дня. Тот уровень подсознания, который непосредственно следует за сознанием, Фрейд выделил как "предсознание". Мы можем назвать "личным под­сознанием" этот предсознательный материал, который легко всплыва­ет в сознании, плюс детский опыт и подавленные побуждения.

Чем глубже мы проникаем в подсознание, тем больше мы обнару­живаем материала, общего для многих индивидуумов. Для этих более глубоких уровней Юнг придумал удачный термин "коллективное под­сознание". Возьмем, например, французов или американцев. И те и другие хранят в своем подсознании много такого, что они сами непо­средственно не переживали, но усвоили из своей национальной куль­туры. Это в определенной степени связано с их национальной истори­ей, но попало в подсознание какими-то более сокровенными путями, чем через школьные классы и учебники. Опыт первых американских поселенцев и первопроходцев попадает каким-то образом в подсозна­ние современного американца, хотя их разделяют несколько поколе­ний. В примитивных обществах, где коллективное сознание сильнее, весьма сложно определить, где кончается опыт предков и начинаются

вновь приобретенные навыки. Знания, общие для всех представителей нашей расы, находятся на еще более глубоком уровне подсознания, а еще глубже располагается опыт, коллективно усвоенный всеми пред­ставителями западного мира.

И, наконец, в индивидуальном подсознании есть определенные структуры, общие для всего человечества. Юнг называет их "архети­пами", или "изначальными образами". Это мыслительные структуры, которыми люди владеют в силу того, что они просто человеческие су­щества. Архетипы имеют отношение к структурной основе разума. Здесь следует искать объяснение тому, что мифология разных наро­дов, рас и исторических периодов имеет много общего.

Откуда берется коллективное подсознание? Наследуется или впи­тывается с национальной культурой? Юнг дает четкий ответ: "Под коллективным подсознанием мы понимаем определенный психичес­кий вклад, созданный механизмом наследственности". Кстати, источ­ник коллективного подсознания не имеет отношения к основной про­блеме книги и интересует нас только в функциональном плане. С этой точки зрения, нельзя отрицать, что основополагающий опыт, выра­женный в детском мифотворчестве, является чем-то более глубинным и органичным, чем то, что дает индивидууму образование. Специфи­ческий опыт человек, естественно, получает из окружающей его сре­ды, и мы не собираемся утверждать, что все человеческие понятия яв­ляются "врожденными". Но ведь в структуре разума должно же быть заложено нечто, схожее с механизмом развития тела, что будет разви­ваться по определенной модели, даже если человека высадить на нео­битаемый остров, как Робинзона Крузо. Эту сложную проблему функ­ционирования коллективного подсознания пытался разрешить Пла­тон. Используя мифы, он пытался объяснить, что человек рождается с определенными представлениями, которые он приносит с собой из предшествующего небесного существования. Платон считал, что зна­ния — это процесс припоминания или извлечения из глубин подсозна­ния того, что там уже заложено.

Великая поэзия, искусство, философия и религия берут свое нача­ло в коллективном подсознании человечества. Такие гениальные ху­дожники, как Эсхил, Данте или Шекспир проникают в глубинные уровни человеческой тоски и радости, страха и надежды и, как из ар­тезианского колодца, извлекают на поверхность, облекая в художест­венную форму, вечные модели этих эмоций. Классическое произведе­ние литературы или искусства — это выражение психических образов, общих для всех отдельных представителей человечества. Позже мы обсудим место религии в коллективном подсознании. Отметим толь-

Вернемся, однако, к находящемуся в затруднении конкретному человеку, который пришел за советом к специалисту. Чтобы найти собственное "Я", этому человеку надо достичь определенной степени единства сознания с различными уровнями подсознания, которые включают опыт детства, коллективное сознание и, наконец, тот источ­ник его разума, что входит неотъемлемой частью в строение вселен­ной. Теперь становится ясным, почему выздоровление невозможно для невротика, который во всех бедах винит свое детское воспитание. Ведь, до некоторой степени, человек и есть продукт этого воспитания и, борясь с ним, он борется с самим собой. Точно так же люди, посто­янно воюющие с обществом, вряд ли улучшат свое личное здоровье, поскольку они воюют с определенными силами коллективного подсо­знания, которое является частью их собственного разума.

И, наконец, тот, кто восстает против всей вселенной, кто отрица­ет наличие в ней смысла и пытается отринуть ее, на самом деле восста­ет против самых сокровенных глубин собственного разума, которые связывают его со всей вселенной. Говоря иначе, коллективное подсо­знание отдельного индивидуума уходит корнями в созидающую структуру вселенной, т.е. в бесконечность. Вызывая на бой Бесконеч­ность, человек вонзает шпагу в самую глубину своей собственной ду­ши. Эту важную проблему мы обсудим подробнее в последней главе. Мы ограничимся выводом, что, когда человек обретает себя, он обре­тает общество и осознает свою неразрывную корневую связь с духов­ными источниками вселенной.

Исходя из второй составляющей личности — индивидуальности, профессиональному консультанту надо руководствоваться следующим: задача консультанта — помочь клиенту обрести свое истинное "Я" и найти в себе мужество стать этим "Я".

Невозможно понять личность вне ее социального окружения. Представленное сообществом других людей, это окружение является тем миром, без которого личность теряет смысл. Выражаясь метафо­рически, социальное окружение — это как бы те колышки, на которые натянуты нити основы личности. Мы знаем это по собственному опы­ту, ведь точками опоры служат для нас другие индивидуумы. Мы ут­верждаемся не только через наших друзей, но и через врагов.

Но если вникнуть в проблему, то для личности огромное значение имеет умение приспосабливаться к обществу, ибо человек вынужден жить в мире, состоящем из других индивидуумов.

Неспособность ладить с окружающими — главная черта невроти­ка. Его отличает подозрительность, общество кажется ему враждеб­ным, а по жизненному пути он движется, словно в броневике. Один мой собеседник недавно рассказал мне, что весь свой отпуск пытался улизнуть от родственников, добавив невзначай: "Я никогда никому не доверяю". Это, казалось бы, рядовое замечание на самом деле признак невротического отношения к обществу. Такой индивидуум обречен на одиночество, он сам выбирает для себя столь же изолированную и не­удобную позицию, как строчащий в одиночку пулеметчик, засевший на вершине горы.

В исследовании вопроса социальной интегрированности наиболь­шая заслуга принадлежит Альфреду Адлеру, еще одному венцу, кото-

В отличие от фрейдовского понятия либидо, Адлер считает дви­жущей силой индивидуума стремление к власти. Индивидуум (сердце­вину которого мы называем ego) движим побуждением добиться пре­восходства перед другими, добиться устойчивого безопасного поло­жения. Это схоже, но не идентично понятию "воля к власти" из науч­ного арсенала таких философов, как Ницше и Шопенгауэр. Но адле-ровская "воля" — это, скорее, "воля к достижению престижа". В осно­ве ее лежит побуждение, которое заставляет человека вырваться из те­нет социальных взаимозависимостей и с помощью честолюбия и тще­славия приобрести более высокий общественный статус.

Здесь мы подходим к понятию неполноценности, наиболее извест­ному вкладу Адлера в современную психологию. Чувство неполноцен­ности универсально (не стоит называть его "комплексом", пока оно не приобрело выраженный невротический характер). Будучи частью все­го человеческого, это чувство не чуждо любому индивидууму. Участ­вуя в каком-нибудь общественном мероприятии, Джон Доу чувствует себя ущербным рядом с коллегами и смущается (не ведая, что они ис­пытывают то же самое по отношению к нему). Браунам кажется, что

они "не дотягивают" до живущих напротив Джонсов, и поэтому они изо всех сил пыжатся, чтобы "быть не хуже Джонсов". Продавщица Блэк считает, что у нее недостаточно престижная работа, и поэтому завидует успехам других. Весь мир бизнеса, движимый стремлением людей взобраться выше, переступая друг через друга, превращается в рукопашную схватку безжалостных конкурентов. Можно только изумляться тем невероятным формам, которые приобретает чувство неполноценности. Недаром Эзоп говорил: "Самый злобный лай у на­пуганной собаки".

Это всеобщее чувство неполноценности коренится в действитель­ной неполноценности лишенного власти младенца, в то время как вся она принадлежит взрослым. Частично корни тянутся к первобытному обществу, чувствовавшему недостаток сил в борьбе с дикими живот­ными. Противопоставляя силе животных в основном только свою фи­зическую силу, люди были легкой добычей для последних. Отсюда не­обходимость восполнять недостаток сил хитроумием. Развитие циви­лизации — в известной степени процесс компенсаторный, т.е. резуль­тат стремления в масштабе всего человечества преодолеть чувство не­полноценности.

Поскольку это чувство присуще всем нам, не следует считать его чем-то ненормальным. В совокупности с волей к достижению прести­жа оно является для нас главным источником движущей силы. Задача заключается в том, чтобы использовать эту силу в конструктивных це­лях, для блага других людей, а не для разрушения социального созвез­дия, каким является общество.

Чрезмерное чувство неполноценности ведет к невротическому по­ведению, ибо исполняет ego непомерной жаждой власти. Чем сильнее выражена "недо-" или "минусовая" самооценка личности, тем отчаян­нее она пробивается "наверх". Чувство неполноценности и воля к до­стижению престижа — это лишь два аспекта одного и того же побуж­дения. Отсюда правомерен вывод, что за неуемными амбициями скры­вается глубокое (хотя, возможно, и неосознанное) чувство неполно­ценности. Многочисленные доказательства этого дает нам история. По тем же самым причинам то, что мы называем "комплексом превос­ходства", есть не что иное, как оборотная сторона чувства неполно­ценности. Чтобы преодолеть его, ego выступает под маской превос­ходства, стараясь именно в таком виде обратить на себя всеобщее вни­мание.

При такой схеме борьбы за престиж унижение других людей рав­нозначно подъему данного индивидуума. Падение одних автоматичес­ки означает рост превосходства для другого. Вот почему люди так лю­бят сплетничать. Каждый испытал это желание возвысить себя за счет

Главными человеческими пороками, постоянно разрушающими культуру и счастье человечества, Адлер считает тщеславие и честолю­бие, две формы самовыражения доминирующего ego. Возможно, аме­риканцам, считающим честолюбие добродетелью, трудно понять, по­чему оно называется пороком. На самом деле Адлер имел в виду "ан­тисоциальные амбиции". Мы вынуждены с ним согласиться в том, что чрезмерные амбиции, как видно на примере исторических завоевате­лей и современных промышленных лидеров, берут начало не в жела­нии служить человечеству, а в стремлении к власти.

Нужно понимать различие между нормальным стремлением к власти и невротическим. Нормальные амбиции проистекают из ощу­щения силы, являются естественной функцией живого человеческого существа и не обязательно направлены против общества. Невротичес­кое честолюбие порождается слабостью и неуверенностью, а его удов­летворение достигается за счет унижения и подавления других.

В связи с вышесказанным будет кстати отметить, что душевное здоровье требует мужества. Стоит подбодрить человека, и он избавля­ется от давящего чувства неполноценности и от стремления бороться с окружающими. Напротив, страх творит хаос в человеческих отноше­ниях. Достаточно придать отваги мизантропу, и он вмиг освобожда­ется от чувства неуверенности и обретает способность взаимодейство­вать со своим окружением.

Помимо мужества, Адлер считал высочайшими добродетелями общественный интерес и сотрудничество, которые присущи здоровым индивидуумам, осознающим и с готовностью принимающим на себя социальную ответственность. Находя социально-конструктивные спо­собы самовыражения, душевно здоровые люди способны успешно са­мореализоваться, в то время как невротики своим эгоцентрическим стремлением "спасти свою жизнь" практически разрушают ее. Здоро­вый индивидуум становится социально "интегрированным", т.е. в буквальном смысле достигает "целостности". Он "восстанавливает" себя как органическую часть сообщества, что было свойственно и первобытному человеку, и тем самым освобождается от невротичес­ких тревог, опасений и заторможенности. "Только тот способен прой-

ти по жизни без треволнений, — считал Адлер, — кто осознает свою принадлежность к человеческому братству".

Не противоречит ли индивидуальность, вторая составная личнос­ти, ее социальной интегрированности? В идеале — нет, не противоре­чит. Как сказал Шекспир:

Будь верен самому себе,

Сам следуй за собой, как ночь за днем.

И не слукавишь никогда ни в чем. На первый взгляд, вполне возможна некая нестыковка между ин­дивидуальностью и социальной интегрированностью. Чтобы ладить с соседями, человеку приходится подавлять некоторые внешние прояв­ления своей индивидуальности. Но если взглянуть на проблему глуб­же, нет никакой несовместимости между индивидуальностью человека и его существованием в обществе. Благодаря коллективному подсо­знанию, мы уже внутри самих себя образуем единое целое с другими людьми. Верно, однако, и то, что наличие эгоцентрической стихии в каждом человеке осложняет ему полное и открытое вхождение в чело­веческое сообщество, о чем мы поговорим позже. Эта эгоцентрическая стихия разрушительно действует на целостность самой личности. В практическом плане, для консультанта это значит, что чем более соци­ально интегрированным становится его клиент, тем больше у него возможностей реализовать свою неповторимую индивидуальность.

В отношении социальной интегрированности, этой третьей со­ставляющей личности, мы можем сделать следующий вывод для про­фессионального консультирования. Задача консультанта — помочь клиенту с готовностью принять на себя социальную ответственность, вдохнуть в него мужество, которое поможет клиенту освободиться от неотступного чувства неполноценности, и направить его стремле­ния в социально полезное русло.

В начале этой главы мы говорили о психоаналитическом понима­нии душевной болезни как нарушении целостности в сознании паци­ента, что сопровождается психологическими конфликтами. Мы тогда отметили, что целью психоаналитика является восстановление целост­ности умственной деятельности путем выведения конфликта из подсо­знания в сознание.

Этот упор психоаналитиков на душевную целостность был мно­гими понят в прямом смысле: чем полнее целостность личности, тем


28

29

Не подлежит сомнению, что невротик страдает от нарушения це­лостности умственных функций. Очевидно и то, что шагом вперед по пути к излечению будет помощь пациенту в достижении эффективной адаптации и, как результат, новой целостности. Но было бы ошибкой полагать, что простая предельная целостность личности является иде­алом. Дилетанты в психотерапии и та часть широкой общественности, что усвоила довольно поверхностно отдельные положения психоана­лиза, только искажают психотерапию и упрощенно понимают лич­ность, утверждая, что целью психоанализа является полная раскован­ность, когда человек свободно выражает на практике все свои ин­стинктивные побуждения и живет, как представитель племени, встре­ченного Одиссеем в своих странствиях, питаясь плодами лотоса и про­водя время в праздной неге, или как магометанский небожитель. Мно­гие склонны полагать, что цель психотерапии — переправить каждого в райский сад, где есть все, чего душа ни пожелает, гуляй себе, не ве­дая никаких нравственных и психологических конфликтов. Все это, конечно, далеко от реального человеческого существования, и подоб­ной цели не поставит перед собой ни один достойный уважения психо­терапевт.

Предельная целостность человеческой личности не только невоз­можна, но и нежелательна. Безделие в райских кущах или небесное блаженство, как известно, означают гибель для личности. Личность динамична, а не статична, ее стихия — творчество, а не прозябание. Наша цель — новое, конструктивное перераспределение напряжений, а не абсолютная гармония. Полное устранение конфликтов приведет к застою; нашей задачей является превращение деструктивных конфлик­тов в конструктивные.

Следует признать, что психотерапевты сами дали повод для по­добных заблуждений. Это сделал Фрейд своими естественно-научны­ми предпосылками и склонностью сводить все личностные проблемы к причинно-следственному детерминизму. Точно так же заблуждался Адлер, развивая свою рационалистическую идею, что знание ведет к добродетели. Именно эти рационалистические, романтические и нату­ралистические издержки исторического развития психотерапии послу­жили основанием для вышеизложенных упрощенных толкований. От-

сюда и искушение уподоблять личность растению, развивающемуся просто и естественно, что видно из замечания одного из последовате­лей Адлера, определившего задачу психотерапии следующим обра­зом: "Убрать все препятствия с пути личности, как вы убираете камни, мешающие росту цветка, давая ему естественно тянуться к солнцу". Такая романтическая вера в естественное развитие человеческого су­щества в сторону идеала напоминает нам Руссо, и, конечно, лишена достаточного реального основания.

Тенденция к упрощению проявляется и при обсуждении пробле­мы чувства вины. Некоторые психотерапевты стараются полностью стереть чувство вины, считая его симптомом заболевания, и упрекают религию за то, что у многих людей чувство вины приобретает патоло­гическую форму. Надо признать, что они правы в том, что чрезмерное чувство вины часто связано с неврозом, а также в том, что непросве­щенное религиозное чувство слишком часто порождает в его носите­лях болезненное чувство вины. Примером может служить один свя­щенник, который 27 лет мучился чувством совершенного греха, кото­рый оказался абсолютно надуманным и не имевшим места в действи­тельности. Вполне понятно, что Фрейд, сосредоточившись на пробле­мах пола, считал чувство вины нездоровым, поскольку девятнадцатый век довел до неимоверных размеров чувство патологической вины в отношениях полов. Психотерапевтам и консультантам следует объе­диниться в своем усилии избавить людей от патологического чувства вины.

Однако невозможно полностью истребить чувство вины, да и не следует этого делать. Часто это чувство является оборотной стороной духовного начала в человеке и как таковое может быть здоровым и конструктивным.

Чувство вины — это осознание разницы между тем, какова вещь, и тем, какой она должна быть. Тысячу раз на дню испытываем мы чув­ство вины: когда мы проходим мимо просящего милостыню инвалида или мимо валяющегося на улице пьяницы, когда по небрежности или сознательно обижаем другого человека, когда думаем о войне, идущей в чужой стране. Короче говоря, человек испытывает чувство вины каждый раз, когда понимает, что "так не должно быть", когда чувст­вует противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть, или между тем, что он делает, и что следует делать, между существующей ситуацией и тем, какой она должна быть. Это чувство не следует пу­тать с "совестью" — чувство вины гораздо более широкое свойство человеческого опыта, а совесть только одна из форм его выражения. В примере с просящим подаяние чувство вины не зависит от того, пода­дите ли вы ему или нет; бывает, что в социологическом плане даже