Лингвопрагматика и когнитивная лингвистика

1.3.3. Лингвопрагматика и когнитивная лингвистика

Когнитивная лингвистика, как и функциона­лизм исторически противопоставлены генеративной грамматике. Общей ха­рактеристикой обоих подходов можно считать исследование и описание языковой системы в неразрывной связи с определен­ной функцией и соответствующим явлением. Для функциональной лингвистики - это коммуникативная функция и коммуника­ция, для когнитивной лингвистики - это когнитивная (познавательная) функция и мыслительная деятельность.

А.А. Кибрик отмечает: «Когнитивная лингвистика в нынешнем контексте - ветвь лингвистического функ­ционализма, считающего, что языковая форма производна от функций языка. Однако разные направления функционализма сосредотачиваются на разных типах функций - например, семантических ролях, связности текста, коммуникативных установках и т.д. Когнитивное направление функционализма особо выделяет роль когнитивных функций и предполагает, что остальные функции выводимы из них или сводимы к ним (Кибрик 1994: 126).

Когнитивный подход к языку основывается на том, что языковая форма является отражением когнитивных структур, то есть структур человеческого сознания, мышления и познания. Как отмечает А.А. Кибрик, «когнитивная лингвистика - это отнюдь не то же самое, что психолингвистика, ибо последняя - по крайней мере, в современном понимании - чрезвычайно техническая, сугубо экспериментальная дисциплина, в принципе сов­местимая с любым теоретическим подходом к языку» (Кибрик 1994: 126).

В сферу интересов когнитивной лингвистики входят «ментальные» основы понимания и продуцирования речи с точки зрения того, как структуры языкового знания представляются и участвуют в переработке информации. Основная задача когнитивной лингвистики формулируется как описание и объяснение внутренней когнитивной структуры и динамики говорящего-слушающего. Говорящий (адресант) и слушающий (адресат) рассматривается как система передачи, восприятия и переработки информации, состоящая из конечного числа самостоятельных компонентов (модулей), внутри которой и «циркулирует» языковая информация. Цель когнитивной лингвистики, соответственно, - в исследовании такой системы и установлении важнейших принципов ее функционирования. Для исследователя важно понять, какой должна быть ментальная репрезентация языкового знания и как это знание «когнитивно» перерабатывается. Главные вопросы, на которые пытается «ответить» когнитивная лингвистика, следующие:

1. Репрезентация. Как взаимо­действуют ментальные механизмы освоения языка? Каково их внутреннее устройство и «принципы» функционирования?

2. Продуцирование. Основаны ли процессы продуцирования и восприятия на одних и тех же принципах или они различны? Происходят ли эти процессы параллельно или последовательно? Другими словами, выстраивает ли адресант сначала общий каркас высказывания, только затем заполняя его лексическим материалом, или же обе процедуры выполняются одновременно, и тогда как это происходит?

3. Восприятие. Какова природа процедур, регулирующих и структурирующих языковое восприятие? Какое знание активизируется посредством этих процедур? Какова организация семантической памяти? Какова роль этой памяти в восприятии и в понимании речи?

Когнитивно-дискурсивная парадигма сегодня может считаться новой парадигмой лингвистического знания. Другими словами, при описании каж­дого языкового явления необходимо учитывать две функции, которые ему присущи: когнитивную (место в процессе по­знания) и коммуникативную (роль в ак­те речевого общения). Как отмечает Е. С. Кубрякова, «каждое языковое явление может считаться адекватно описанным и разъясненным только в тех случаях, если оно рассмотрено на перекрестке когниции и коммуникации» (Кубрякова 2004: 11-12). Таким образом, лингвопрагматический анализ языкового явления в рамках коммуникативного события не будет исчерпывающим без учета когнитивных факторов, присущих процессу речевого взаимодействия коммуникантов. Особый интерес в этом смысле вызывает «информационная» основа вербального контакта как важнейшая составляющая интенциональности участников речевой ситуации.

Процесс когнитивной обработки информации можно описать в виде модели (модели переработки информации), иллюстрирующей логику протекания когнитивных процессов в ходе извлечения смысла из воспринимаемых информационных фактов на психологическом уровне. Данная модель предполагает, что процесс восприятия, интерпретации и «упаковки» информации мож­но разложить на ряд этапов, каждый из которых представляет собой некую последовательность уникальных операций, осуществляемых реципиентом. Такая модель описывает процесс усвоения информации, включающий следующие пять этапов:

1) Приобретение информации. На данном этапе новые данные поступают в оперативную память человека для дальнейшего распознавания и оценки их значимо­сти.

2) Распознавание (преобразование) информации состоит в проверке перцептивных гипотез относительно воспринятой информации, в результате осознается факт восприятия определенных известных адресату (либо незнакомых) сведений. На этом этапе происходит идентификация и сопоставление нового знания с имеющимся в памяти на основе первичных семантических операций ассоциативного характера.

3) Репрезентирование информации. На данном этапе воспринятая информация структурируется, связывается с уже имеющейся и «упаковывается» для дальнейшего хранения. Чело­век способен воспринимать информацию с помощью пяти органов чувств и, соответственно, кодировать ее в виде визуальных, слуховых, осязательных, вкусовых и обонятельных образов; при этом, сохраняя информацию в абстрактной форме, он кодирует ее с помощью языковых средств (на «вербальном» уровне).

4) Хранение информации позволяет человеку получать доступ к воспринятой ра­нее информации. Образное представление позволяет воспроизвести полученные ранее знания посредством идентификации «момента запечатления». Кодирование на вербальном уровне с логической обработкой информации (выделение главного, ассоциативные связи с уже известным, метафорическое представление и т.д.) «уплотняет» информацию, что часто делает невозможным ее «дословное» воспроизведение.

5) Воспроизведение информации позволяет получить доступ к искомой информа­ции в нужный момент времени. Невозможность воспроизвести нужную информа­цию часто не означает, что она навсегда утрачена (забыта): в более благоприятных условиях человек может восстановить связь с "потерянным кластером".

На всех этапах имеет место отсев значительной доли воспринятой информации, а также ее искажение. В итоге в сознании человека формируется субъективный «образ» реальности, представляющий собой информацию как «авторскую» реконст­рукцию окружающей действительности (см., например, Баксанский, Кучер 2005: 84-85).

Рассматривая проблему нетождественности окружающей реальности и образа мира, кото­рый на ее основе конструирует индивидуум, Р. Бэндлер и Дж. Гриндер указыва­ют на наличие трех типов фильтров восприятия: нейрофизиологических, социальных и индивидуальных (Бэндлер, Гриндер 2001).

Нейрофизиологические фильтры ограничивают человеческие возможности в восприятии стимулов внешней среды строением рецепторов, соответствующих стро­ению перцептивного аппарата представителей биологического вида homo sapiens. Например, визуально человек воспринимает в качестве видимого света относительно узкий диапазон электромагнитного излучения (примерно от 400 до 700 нм). Более короткие и более длинные волны человеческий глаз не фиксирует в качестве свето­вого стимула, хотя с физической точки зрения видимый диапазон не является по ка­кому-либо параметру выделенным: физические свойства электромагнитных волн изменяются непрерывно по всему спектру. Подобные различия между физической реальностью и ее частью, воспринимаемой человеком, можно показать для всех органов чувств.

На восприятие человеком мира ока­зывают существенное влияние социальные фильтры, под которыми понимается сис­тема социальных перцептивных стандартов, отличающих восприятие членов дан­ного социума. Важнейшим фильтром этой группы является язык. Объекты/явления, номинированные в некотором языке, с большей вероятностью могут быть представлены в опыте человека - носителя данного языка, чем «неназванные» предметы и явления окружающего мира. К социальным фильтрам можно отнести и культурные перцептивные стандарты. Объекты/явле­ния, представленные в языковой картине мира членов некоего социума или в окружающем их информа­ционном пространстве, с большей вероятностью будут представлены в их модели мира, чем не свойственные данной культуре. Это касается ритуалов и конвенций как на вербальном, так и на невербальном уровнях (поведение, жесты, эмоциональные проявления и т.д. часто неодинаково интерпретируются в различных обществах).

Кроме того, первичная информация «фильтруется» на индивидуальном уровне. Под персональными фильтрами понимается система ограничений, сформировавшаяся в личном опыте человека как результат его уникальной жизненной траектории. Такая «персональная» история личности обусловливает большую готовность воспринимать информацию в одних, более значимых областях, в ущерб другим (Брунер 1977).

Такая «психологическая» модель «игнорирует» лингвистическую природу когнитивных процессов, происходящих в момент коммуникативного взаимодействия участников интеракции. В частности, информационное пространство конкретной коммуникативной ситуации может быть объективно интерпретировано в контексте такого понятия, как фрейм взаимодействия, предусматривающий имеющийся прошлый коммуникативный опыт участников коммуникации, их «ментальную энциклопедию» (Recanati 1996). Считается, что совокупность «социокультурных» знаний организована в виде культурных когнитивных моделей, которые содержатся в сознании членов социума и являются «универсальными», сосуществуя с «личностными» моделями индивидуального опыта. Знания, содержащиеся в сознании и актуализируемые в дискурсивной деятельности индивида, составляют «прагматический» фундамент коммуникативного поведения человека и являются условием и средством осуществления речевой деятельности. При этом фреймы, являющиеся «зна­ниевыми» структурами и представляют интериоризованную действительность в упорядоченном (и упрощенном) виде.

Р. Шенк вводит понятие сценариев как когнитивных пакетов информации в личностном сознании, фиксирующих эпизодическую жизнен­ную ситуацию (Schank 1982), а Ван Дейк использует понятие эпизодической модели, «погружая» текст как последовательность пропозиций в коммуникативный контекст и считая, что именно модели контекстов (понятие, коррелируемое с дефиницией «речевой жанр»), активизируют в сознании реципиента определенные эпизоди­ческие модели, типичные для данных контекстов. По его мнению, контекстуальная модель является «управляющей системой», которая, используя информацию из эпизодической памяти и согласовывая ее с общим контекстом и целевой информацией, от­вечает за стратегическую реализацию ситуационных моделей в комплексе и «прогнозирует» необходимость использования той или иной модели для извлечения ее из памяти и адекватной активизации (Дейк 1989: 92-94). Таким образом, когнитивные модели включают наборы прототипических последовательностей пропозиций о событиях в «упрощенных идеальных мирах», в которых осложняющие факторы упорядочиваются и упрощаются посредством имплицитных пресуппозиций. Использование таких моделей индивидом позволяет оценивать любое коммуникативное событие более «экономно»: реципиент на основе антиципации использует отдельные пропозициональные схемы, не обращаясь к помощи более сложных, комплексных схем, включающих блоки пропозиций.

В современной лингвистике имеет место дифференциация когнитивных моделей на "модели для" (models for) - «оперативные» и "модели чего-либо" (models of) – «репрезентативные».

При любой классификации когнитивных моделей необходимо учитывать, что они многофункциональны: их реализация связана как с коммуникативным поведением индивида на основании вербализации личностного опыта, так и с его поведением вообще и интерпретацией поведения других. При этом вся совокупность когнитивных задач решается одновременно, но возникает проблема «соотношения» социального и индивидуально-психологического аспектов в культурно обусловленном знании о мире, которая коррелирует с проблемой «коллективного бессознательного» или «культурного бессознательного». Весьма вероятно, что большинство «бессознательных» знаний приобретается членами общества в процессе ранней социализации неосознанно и используется «автоматически». Это в большей степени свойственно знаниям собственно языковым (связанным с использованием языка в процессе коммуникации).

Сегодня можно говорить о том, что необходимо дифференцировать задачи, решаемые когнитивной наукой и лингвистикой. Это вызвано тем, что функции языка и его внутреннее строение, т.е. его положение относительно всей центральной нервной системы человека, характеризуются по-разному. Согласно одним теориям, язык репрезентирован в голове человека набором отдельных модулей (модулярная теория языка), каждый из которых относительно автономен и выполняет свои собственные задачи. В таком случае процесс понимания, например, аналогичен в какой-то мере интеграции данных, поступающих по разным каналам, к тому же - не только языковым. Согласно другим теориям, напротив, именно язык выступает как модуль, ответственный за обработку гетерогенной информации. В одних теориях язык считается особой независимой когнитивной системой, в других, наоборот, системой, демонстрирующей самые общие правила когнитивного поведения человека (Tanenhaus 1988).

Основными проблемами современной когнитивной лингвистики являются следующие.

1. В сфере языкового значения активно разрабатывается понятие прототипа, введенное Э. Рош. Оно является ключевым для описания семантических категорий и, соответственно, языковых значений.

Прототипическая организация значения обусловлена в первую очередь ограниченностью ресурсов человеческой памяти при том, что множество познаваемых и подлежащих категоризации объектов и ситуаций бесконечно. Прототипический подход позволяет си­стемным образом решить проблему полисемии. Полисемия опи­сывается с помощью понятия семантической сети, в центре ко­торой находится прототипическое значение. Прототипическое значение может быть абстракцией, которая никогда не реализу­ется в конкретном контексте. Его центральная роль обусловле­на тем, что именно оно связывает семантическую сеть. Конкретные значения языковой единицы возникают в результате применения к прототипическому значению определенных и ре­гулярных операций.

2. Особое место в когнитивной лингвистике, благодаря рабо­там Дж. Лакоффа, заняла теория метафоры.

Одна из наиболее фундаментальных идей Дж. Лакоффа состоит в том, что человеческая концептуализация (а следовательно, и языковая семантика) носит главным образом метафорический характер, то есть осмысление более или менее сложных объектов и явлений человеком основывается на переосмыслении базисных понятий человеческого опыта (физических, сенсо-моторных, анатомических и т.д.).

Дж. Лакофф рассматри­вает метафору как один из основных типов когнитивной моде­ли, т. е. механизма мышления и образования концептуальной системы. Метафоры концептуализируют различные области пу­тем переноса в них концептуальной системы из другой облас­ти. В этом случае говорится о переходе из области-источника в область-мишень. Область-источник, как правило, более знако­ма и привычна, более конкретна и понятна и описана через не­посредственный физический опыт.

Таким образом, метафора оказывается важнейшим позна­вательным механизмом, позволяющим познавать сложное через простое, абстрактное через конкретное, неизвестное через из­вестное. Метафорический механизм важен не только для лекси­ки, но и для грамматики. Теория концептуализации Дж. Лакоффа - выдающееся явление современной лингвистики, но когнитивная проблематика тем не менее не должна сводиться только к тем явлениям, которые находятся в центре внимания этой теории.

3. Наиболее последовательно когнитивные принципы приме­нительно к грамматике естественного языка реализованы в тео­рии Р. Лангакера, называемой когнитивной грамматикой. Р. Лангакер исходит из того, что язык не может быть описан как автономная система, независимая от когнитивных процессов. Кроме того, он полагает, что лексика, морфология и синтаксис и даже дискурсивные модели представляют собой континуум, единую связанную знаковую систему. Таким образом, лексические, морфологические и синтаксические единицы определяются как единицы символические, входящие относительно произвольно в различные образования. Отождествляются значение и концептуализация, указывается на возможность характеристики семантических структур лишь по отношению к элементарным когнитивным сферам.

Итак, в настоящее время сложилась такая ситуация, когда понятия "когнитивная лингвистика", "когнитивный подход" ассоциируются в основном с работой в области исследования категорий лексической семантики, метафоры и т.д. Фактически, подавляющее большинство исследований, появляющихся под рубрикой "когнитивная лингвистика", объединены не только общим постулатом когни­тивного подхода, но и следованием одной из двух наиболее известных школ, связанных с именами Дж. Лакоффа и Р. Лангакера.

Е.С. Кубрякова отмечает: «Принимая положение Ю. С. Степанова о том, что объектом лингвистики "является язык во всем объеме его свойств и функций, строение, функционирование и историческое развитие языка" и что предмет анализа в разные эпохи менялся из-за того, что изучались разные аспекты языка, почему бы не считать естественным, что и в настоящее время разные лингвистические школы могут ориентироваться на достижение разных знаний о языке? Логично одновременно считать, что чем больший объем свойств и функций языка, чем большее число его сторон, аспектов и т.п. будет адекватно описано, какие бы науки ни участвовали в этом процессе, это все равно идет на пользу дела и совершенствует наши представления о таком сложном феномене, как язык» (Кубрякова 1994: 45).

1.3.4 Лингвопрагматика и нейролингвистика

Развитие нейролингвистики как специальной дисциплины о системном строении высших психических функций и наличии корреляций между строением языковой системы и нейрофизиологическими нарушениями языкового поведения (афазиями) раскрывается в работах Т. Алажуанина, А. Омбредана и М. Дюрана, К. Конрада, К. Брэйна, Ф. Гревеля, Р. Юссона и Ю. Барбизе, К. Кольмайера, А. Лайшнера, П.М. Милнера, Александра Романовича Лурия (1902--1977), который опирается на работы Л.С. Выготского, И.П. Павлова и П.К. Анохина; в исследованиях В. Пенфилда и Л. Робертса, Е.Н. Винарской, Т.В. Ахутиной. Ими описываются различные фонологические, грамматические, лексические и семантические расстройств. Нейролингвистика проявляет также интерес к неафазическим формам расстройств языкового поведения (речевые агнозии и апраксии, дизартрии, алексии и аграфии).

В нейролингвистике изучаются психофизиологический механизм языкового отражения действительности (в том числе распознавания речи), механизмы интеграции знаковых комплексов, поступивших от разных анализаторов мозга, и процессы языковых обобщений. Изучаются механизм языкового поведения (в том числе порождения речи) и работа систем, сопряженных с реализацией устной и письменной речи. Учитывается функциональная асимметрия полушарий мозга, обусловливающей преимущественную локализацию языковых обобщений и мышления в языковых понятиях в левом (доминантном) полушарии, а конкретно-образного мышления - в правом (субдоминантном) полушарии. Проводятся наблюдения над языковым поведением билингвов и полиглотов, страдающих очаговыми поражениями мозга. Исследования осуществляются на материале английского, немецкого, французского, русского, чешского и японского языков, что доказывает общность нейролингвистических проблем.

На стыке нейролингвистики, психолингвистики, прагматики, когнитивной науки и психоанализа возникла теория и технология нейролингвистического программирования (НЛП), которая имеет целью изучение и применение способов оптимизации через речевое воздействие функционирования коры головного мозга, отвечающей за сознание, и центров, несущих ответственность за сферу подсознания. Применяется эта технология в целях мобилизации (посредством направленного речевого воздействия) глубинных резервов мозга, необходимых при психотерапевтическом лечении психических расстройств. Она используется при необходимости изменить в оптимальную сторону поведение человека; при ведении ответственных переговоров, предполагающих не тактику "удара", а методику податливого следования действиям оппонента и незаметного его привлечения на свою сторону (дипломатия, бизнес, политическая дискуссия); при подготовке публичных выступлений; в тестировании способностей человека; при необходимости переубедить человека, не поддающегося логическим доказательствам, с помощью "метафоры" (введение в подсознание пациента, погруженного в транс, некой картины фрагмента мира, где больному предлагается "навести порядок"). Нейролингвистическое программирование преподается во многих зарубежных бизнес-школах. Довольно близка к этой дисциплине психолингвистическая суггестология.

1.3.5. Основные единицы лингвопрагматики

Выделение категорий дискурса должно быть обосновано с позиций того направления коммуникативного языкознания, которое избирается основным для анализа дискурса в рамках данной теории.

Как отмечает В.И. Карасик, «различные подходы к изуче­нию языка являются не взаимоисключающими, а взаимодопол­няющими» (Карасик 2002: 287). Это следует учитывать и при моделировании дискурса: если стремиться к максимально точной фиксации каких-либо параметров в рамках избранной модели, то неизбежно «страдают» другие, связанные с первыми.

Коммуникативно-когнитивный и лингвопрагматический подходы к изучению дискурса должны основываться на учете категорий прагмалингвистики, выделенных в работах основоположников различных направлений коммуникативного языкознания, таких, Р. Белл, В. Г. Гак, Дж. Серль, И. П. Сусов, Д. Хаймс и др.). Любое общение реализуется, по крайней мере, в диаде адресант - адресат. Более того, большинство исследователей, как правило, не ограничиваются только субъектами активного взаимодейст­вия, а включают в структуру коммуникативного акта от трех-че­тырех (Н. С. Трубецкой, А. Гардинер) до шести-семи и более элементов (Р. О. Якобсон, В. А. Артемов и др.). Так, Р. О. Якобсон выделяет шесть элементов (факторов), определяющих речевой акт: от­правитель (говорящий), получатель (слушающий), код (язык), со­общение, контекст и контакт (Якобсон, 1985).

Д. Хаймс при идентификации типа речевого события предлагает использование девяти категорий: 1) адресант и адресат (позднее автором была добавлена и категория «ауди­тория», так как присутствие других слушателей, кроме адресата, может существенно влиять на спецификацию речевого события); 2) «предмет речи»; 3) «окружение» («обстоятельства») - место, время, другие значимые па­раметры; 4) «канал» общения - способ осуществления коммуникации; 5) «код» - язык, диалект и др.; 6) «форма сообщения» - речевой жанр; 7) «событие» - природа коммуникативно­го события, в одном из жанров которого реализуется данная ситуация; 8) «ключ» - оценка эффективности речево­го события; 9) «цель» - категория, отражающая на­мерения участников речевой ситуации (Hymes, 1972).

Основной единицей общения разные авторы признают речевой акт, коммуникативный акт, высказывание, дискурс, текст и даже жанр. Рассмотрим границы употребления каждого из представленных понятий.

Теория речевых актов составляет ядро прагматики, и речевой акт (см. ниже) справедливо объявляется основной ми­нимальной прагматической единицей общения. Некоторые исследователи речевой акт называют коммуникативным актом, поскольку адресант и адресат в пределах одного действия связаны теснейшим образом: интенция/иллокуция говорящего устремлена к адресату, и перлокутивное реагирование последнего входит в замысел адресан­та. Особенно это характерно для взаимодействия партнеров в диалоге.

И действительно, свои коммуникативные задачи участники вербального (репликового) взаимодействия решают посредством коммуникативных актов. Под коммуникативным актом понимается условный фрагмент дискурса - единство речевого акта говорящего, аудитивного акта слушающего и коммуникативной ситуации (Dijk, 1981). Фактически речь идет о комплексе двух коммуникативных действий – стимула и реакции.

В отличие от коммуни­кативного акта, коммуникативный (интерактивный) ход (речевой или неречевой), является минимально значимым элементом, развивающим взаимодействие, направляющим процесс общения к достижению общей коммуникативной цели (Coulthard, 1977; Edmondson, 1981 и др.). Коммуниктативный ход не всегда совпадает с коммуникативным актом: чаще он реализуется с помощью сложного макроакта - последовательности коммуникативных актов, комплекса действий, иерархически организованного вокруг целевой доминанты (Dijk, 1981; Habermas, 1981). В итоге, коммуникативный акт самостоятельно не выполняет дискурсивной функции: полная его актуализация осуществляется в дискурсе в качестве коммуникативного хода, который, в свою очередь, служит для развития «направленного» диалога как реальной единицы речи (Бахтин, 1986). В сущности, имеет место традиционно используемая в лингвистике категория «диалогическое единство» (стереотипный обмен репликами – коммуникативными ходами). В этом контексте различаются инициирующие, продолжающие, поддерживающие, обрамляю­щие, закрывающие, ответные, фокусирующие, метакоммуникативные и дру­гие ходы (Романов, 1988). Термин «обмен» как концепт, динамически организующий функциональное единство коммуникативных ходов, активно используется в современной теории дискурса, причем различают простые (двухкомпонентные) и сложные (комплексные) обмены. Особенностью обмена как единицы общения является его интеракционная природа, предполагающая мену коммуникативных ролей) (Coulthard, 1977 и др.).

Выделяя более крупный, чем обмен, сегмент общения, многие исследователи используют термин «трансакция» (Stenstrom, 1994 и др.)).

Итак, основные структурные единицы общения в иерархической последовательности можно представить следующим образом: коммуникативный акт - коммуникативный ход (макроакт) - обмен – трансакция.

Конвенциональность дискурса, во многом определяемая жанрово-стилистическими категориями, позволяет реципиенту, на основании имеющихся представлений о нормах и правилах общения, об уровне уместности, о типах коммуникативного по­ведения и т.п.. отнести тот или иной текст к определенной сфере общения. Таким образом, жанрово-стилистические категории могут быть отнесены к «ориентирующим», а не смыслораскрывающим (Карасик 2002: 290). Фактически, можно говорить о механизме роле­вого поведения: стандартная («укладывающаяся в норму») коммуникативная ситуация, соотносится субъектом речи с типовой «контекстной моделью» (Dijk, 1995), задает типовой образ адресанта, отводя ему речевую (дискурсивную) роль, поведение в рамках которой и регулируется социально установленными предписания­ми и/или взаимными ожиданиями коммуникантов.

Такая стереотипность рече­вого поведения обусловлена когнитивными и социально-психологическими факторами. Если считать, что ментальные схемы (фреймы, модели, сценарии), обеспечивающие человеку ориентацию в ситуациях и событиях, в которых он участвует или которые наблюдает, иерархически организованными структурами данных, аккумулирующими знания об определенной стереотипной ситуации (Дейк, 1989; Минский, 1979; Chafe, 1993; Schank, 1977), то следует признать, что именно они позволяют коммуниканту более или менее адекватно интерпретировать поведение других людей, планировать собственные действия и осуществлять их традиционными (принятыми в данном обществе) способами, что и позволяет партне­рам интенционально понимать поступки и воспринимать их логику.

Ван Дейк называет такие ментальные схемы контекстными моделями, опреде­ляя их как прагматические и социальные, и противопоставляет их «ситуационным моделям», которые, по его мнению, можно назвать се­мантическими (Дейк, 1989). В то же время, определенные речевые события (ситуации) или их последовательности являются неотъемлемой частью большин­ства сценариев (ситуационных моделей), описывающих речевое взаимодействие, таких, например, как урок, зачет или экзамен.

Такая когнитивно-конструктивная функция дискурса - своеобразный «горизонт ожидания для слушающих и модель построения для говоря­щих» (Гайда, 1986). Знание дискурсивных канонов («контекстной модели») обеспечивает идентификацию информации получателем (для чего часто бывает достаточно небольшого фрагмента дискурса), т.е. ориентировку в речевом событии.

Кроме того, строя свое сообщение в соответствии с канонами данного дискурса, адресант сигнализирует, что воспринимает данную коммуникативную ситуацию как релевантную определенной модели и, следовательно, подает себя как носителя соответствующего социального статуса и исполнителя соответствующей речевой ро­ли, чем дает понять адресату, что хочет быть воспринят именно так, и тем са­мым предлагает ему роль, соотнесенную со своей, т.е. задает «правила игры».

Таким обра­зом, выбор дискурсивной модели (там, где он возможен) и осознание «идеализи­рованной модели оцениваемых дискурсивных событий» (Цурикова 2002: 120) в определенной мере харак­теризует субъекта общения как обладателя личностных свойств, способствует созданию образа «держателя речи».

1.3.6. Высказывание и интенциональность

Одной из центральных единиц лингвопрагматики является высказывание, которое, в отличие от предложения (единицы потенциально коммуникативной), является подлинно коммуникатив­ной единицей.

Предложение принадлежит грамматике языка и является важнейшим компонентом его «синтаксического» уровня, что обусловливает его «абстрактную» природу. Фактически, предложе­ние как единица структурного и семантического синтаксиса — это схе­ма, реализующаяся в высказываниях. Синтаксическая и семантическая струк­тура предложения делает его потенциальной (но не реальной) комму­никативной единицей.

Высказывание порождается коммуникативной ситуацией, компонентами которой являются:

• 
  говорящий и его адресат (во всей полноте социаль­ных и психологических ролей, фоновых и текущих знаний и нацио­нальных стереотипов);
  
• 
  мотивы и цели общения;
  
• 
  интенции адресата, его оценки, эмоции, отношение к действительности, к содержанию со­общения, к адресату;
  
• 
  способ сообщения, предполагающий выбор опти­мальных средств;
  
• 
  место и время общения и т. п.
  

Высказывание «существует» в конситуации, в широком контексте фоновых знаний и на­ционально-ментальных стереотипов. Поэтому ему присущи пресуппозиции и импликации, коммуниканты в процессе взаимодействия способны «чувствовать» прецедентные феномены и т.п.

А.Р. Лурия начальным моментом формирования высказывания считает мотив – «потребность в говорении». Так как в речевом сообщении всегда формулируется из­вестная мысль или известный смысл, который говорящий хочет передать слушающему, то вторым этапом должна являться мысль, которая, являясь отправным пунктом высказывания, в дальнейшем воплощается в речь. Внутренне мысль представлена в виде общего за­мысла, общей схемы, впоследствии разворачивающейся в вербально оформленное содержание. Процесс перехода мысли в речь происходит при непосредственном участии внутренней речи. Третьим этапом является этап кодирования мыслей в высказывании, или этап перешифров­ки внутренней речи во внешнюю. Значимость этого процесса обусловлена необходимостью перешиф­ровки внутренних, понятных только адресанту смыслов во внеш­ние, понятные для любого адресата значения.

Таким образом, перед нами трехчленная схема механизма создания высказывания: мотив — мысль и ее опосредование во внутренней речи — внешняя речь. Если этот механизм представить по опе­рациям, схема будет следующей: возникновение мотива — со­здание общего замысла (схемы), выраженного во внутренней речи — перешифровка внутренней речи во внешнюю.

«Исследования развития речи, проведенные психологами, показали, что переход от мысли к развернутой речи неизбеж­но опосредствуется внутренней речью. Будучи свернутой и за­чаточной по структуре и чисто предикативной по функции, она таит в себе, однако, зачатки дальнейшей динамической схемы фразы. Переход от внутренней речи к внешней заключается в развертывании этой предварительной схемы, в превращении ее во внешнюю распространенную структуру предложения» (Лурия 1947: 85-86).

Процессуальность и изменение внутренней речи в зависимости от готовности ее перехода в речь внешнюю рассматривал Б.Г. Ананьев. По его мнению, первой фазой внутренней речи является «установка на наречение», второй - сам про­цесс внутреннего наречения, причем именно здесь представ­лены редуцированные фонематические и логико-синтаксические структуры (предложения с нулевым подлежащим или нулевым сказуемым и фонетическая сокращенность). Следующей фазой является указательное определение «мес­та» нареченной мысли в суждении и умозаключении. Эта фаза, проявляющаяся во вспомогательных «пространственных» опре­делениях (здесь, там, тут), является конструктивно важной в процессе развертывания внутреннего говорения, которое и яв­ляется завершающей фазой внутренней речи (Ананьев 1960: 367). Итак, по мнению Б.Г. Ананьева, развертывание внутренней речи идет от 1) установки на наречение, через 2) «наречение» и 3) указание его места к 4) внутреннему говорению как за­вершающей фазе внутренней речи. Образцами такого внут­реннего говорения он считает внутренние монологи героев у Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского.

Так как Б.Г. Ананьев приписывает внут­ренней речи лишь функции построения содержания будущего высказывания, но не его оформления (отсутствует фаза, «отвечающая» за грамматическое развертывание предложения), то можно считать, что его по­нимание функций внутренней речи уже, чем у А.Р. Лурии и Л.С. Цветковой. По их гипотезе звенья внутренней речи вбира­ют в себя всю внутреннюю сторону речи, все ее функции.

Анализируя экспериментальные работы по проверке трансформационной модели и других моделей порождения речи, А.А. Леонтьев пришел к выводу, что все эти эксперименты хорошо интерпретируются с точки зрения обоб­щенной модели, ядром которой является концепция речемышления Л.С. Выготского. Вслед за такими учеными, как А.Н. Леонтьева, Н.А. Бернштейн, П.К.Ано­хин, а также Дж. Миллер и Е. Галантер, А.А. Леонтьев рассматривает речевое высказывание как рече­вое действие внутри целостного акта деятельности, которому присущи такие признаки, как мотивированность, целенаправ­ленность, трехчленность структуры (создание плана, его реализация и сличение), иерархическая организация. В соответствии с этой точкой зрения всякое речевое действие, будучи мотиви­рованным и целенаправленным, складывается из программиро­вания, осуществления программы и сопоставления того и дру­гого. Такая трактовка речевого действия предполагает возможность выделения содержательной (обусловленной задачей действия) и операциональной (определяемой условиями действия) частей структуры речевого акта. Содержательная часть речево­го действия (как и любого другого действия) является програм­мируемой. В такую программу входят те признаки действия, которые, управляя его конкретным осуществлением, в то же время не зависят от этого осуществления (см. Леонтьев 1969: 151-153).

Существенными признаками высказывания можно считать предика­цию, референцию, актуализацию. Предикация (предицирование) — это приписывание говорящим предикатного признака предмету речи в координатной сетке модальности, времени, лица в данной коммуникативной ситуации с точки зрения адресанта, который осуществляет вы­бор информирования адресата о каком-либо событии как о реальном, происходящем сейчас (или постоян­но), в прошлом или будущем, либо как о нереальном, возможном, жела­емом и т. п.

Референция — это отнесение имен (именных групп) в конкретном речевом про­изведении к денотатам-референтам. Референция к объектам действи­тельности предполагает их вычленение в общем денотативном про­странстве общающихся. Референция может осуществляться с помощью дейктических компонентов, с помощью конкретизации и уточнения обозначения, с помо­щью собственных имен и т. д.

Актуализация в высказывании связана с выделением новой для адресата информа­цией, которая помещается ее в позицию ремы. Иначе говоря, тема-рематическое членение высказывания осуществляется именно в данной речевой ситуации (например, реплике), т.е. каждое предложение как синтак­сическая единица языка потенциально многозначно в плане возможного актуального членения, высказывание же всегда однознач­но.

Коммуникативные наме­рения (интенции) говорящего, его целеустановки реализуются именно в высказывании.

Интенция как определенное психическое состояние человека нахо­дится в одном ряду с такими явлениями, как эмоция, предпочтение, желание, оценка, отношение — к действительности, к содержанию сообщения, к адресату. При этом интенция как субъективная направленность на некий объект, актив­ность сознания субъекта является организующим началом в любой модели речевого поведения. По мнению представителей психолого-семантического направления, связь между мыслью и словом обусловлена интенционально.

Более того, «осознанная» активность и направленность на объект непосредственно определяют природу сознания и создают ту основу, которая отличает психологию от других наук о физи­ческом мире. Главными в психике человека считаются акты, производимые субъектом, когда он вводит не­кий объект в свое сознание. Акт же предполагает действие интенции, т. е. активной направленности на объект.

"Направленность на" (интенциональность) представляет собой исключительно специфичное и существенное свой­ство речи. В речевом механизме можно выделить два типа интенциональных процессов: на первом уровне интенции рассматриваются в связи с особенностями функционирования нервной системы человека в онтогенезе; основополагающей здесь оказывается человеческая потребность и способность к экстериоризации внутренних активных состояний; на втором уровне рассматривается социальная природа интенций, которые оказываются включенными в организацию коммуникации; именно на этом уровне осуществляется связь субъекта с внешним миром, при этом интенции определяются как коммуникативные, поскольку соотносятся с сознательным вне-обращением. Коммуникативная интенция имеет двухчастную структуру: она содержит объект речи и отношение к нему субъекта, поэтому интенциональное содержание речи человека является важнейшей психологической характеристикой.

Интенции второго уровня, коммуникативные интенции, несут в себе ту информацию, которая необходима для понимания субъективного отношения коммуниканта к миру. Именно это отношение и осуществляет связь участника коммуникации с другими участниками коммуникативного взаимодейсвтия. Реализуется интенция посредством грамматического структурирования, т.е. выражение интенций коммуникативно организовано таким образом, чтобы они были понятными слушающим. "Понятность" для слушающих интенций адресанта является целью говорящего, и он использует такие известные ему языковые средства, которые, по его предположению, дадут желае­мый результат.

Эта особенность интенций важна для оценки потенциальной эффективности изложения говорящим новой для адресата информации. Иными словами, результативность целенаправленного воздействия адресанта в коммуникативной ситуации прямо пропорциональна степени реализации интенции "сообщение информации". В случае низкой степени реализации интенции или при полном отсутствии реализации говорят о коммуникативной неудаче.

Любая интенция как коммуникативное намерение находится в непосредственном взаимодействии со сценарием и фреймом той коммуникативной ситуации, в пространстве которой данная интенция должна быть реализована. Следовательно, именно интенция определяет направление поиска тех параметров (характеристик) речевого поведения в ментальных базах (сценариях, фреймах), которые способствуют ее реализации, а определенный тип речевого поведения коммуниканта предполагает соответствующее грамматическое структурирование и использование средств невербального воздействия.

Коммуникативные стратегии и тактики, выбор которых обусловлен интенцией, в свою очередь, определяются уровнем мотивации речевого поступка, то есть осознанием потребности речепроизнесения или осознанной причиной речепроизнесения. Мотивация речевых поступков – одна из областей исследования психологии, понимающей под мотивом, по Р. С. Немову, именно внутреннюю устойчивую психологическую причину поведения или поступка человека, а под мотивацией – динамический процесс внутреннего, психологического и физиологического управления его поведением.

Формановская отмечает, что есть интенции благоприятные (хвала) и неблагопри­ятные (хула) для адресата. Кроме того, интенции обладают большей или меньшей степенью интен­сивности. Так, среди побудительных интенций требовать и умолять интенсивнее, сильнее, чем просить; клясться сильнее, чем обещать; «сти­рать в порошок», изничтожать сильнее, чем упрекать и порицать и т. д. (с. 30).

Интенции можно разделить на практические и ментальные. Первые ведут к реализации высказываний, порождающих прак­тические действия коммуникантов. Таковы интенции просить, совето­вать, обещать, разрешать, запрещать, принуждать и др. Вторые, т. е. ментальные, ведут к размышлениям, рассуждениям, доказательст­вам, объяснениям, определениям, подтверждениям, аргументации, ут­верждениям, отрицаниям и т. д. Они более всего характерны для науч­ных дискурсов/текстов.

С точки зрения влияния на продуцируемое высказывание различают репликообразуюшие и дискурсо-/текстообразующие интенции. Первые находят выражение в единич­ном высказывании, для реализации вторых необходим дискурс/текст, как диалогического, так и монологического характера.

Таким образом, концепт "интенция" предстает одним из ключевых в плане лингвопрагматического исследования коммуникативного процесса (См. Олешков 2005a).

К проявлению «авторства» адресанта в высказывании относится модус. Известное, по Ш. Балли, членение предложения на диктум и модус, или, в иной терминологии, вычленение пропозиции и субъек­тивных компонентов, требует отнесения модуса к высказыва­нию (хотя модус и типизируется), а не к предложению, так как модусная часть отражает точку зрения, оценку, отношение говорящего. Мо­дус — это комплекс субъективных смыслов, эксплицитно или им­плицитно выражаемых в высказывании. Он коррелирует с метакоммуникативной ча­стью речевого произведения (метакоммуникация — это авторское указание на способ построения речи). Являясь не логикосодержательными, а лишь фатическими компонентами высказы­вания, метакоммуникативные единицы выполняют важную контактоподдерживающую функцию в дискурсе/тексте. При этом следует учитывать, что модусная, субъективная часть высказывания имеет отношение к прагматике, в то время как диктумная, препозитивная - к семантике.

Высказыванию свойствен дейксис — система указателей (местоименно-наречных и др.) на участников общения и коммуникативное пространство в плане места и времени. Это лексемы типа я, ты, он, здесь, сейчас, там, тогда, потом и др. Денотат дейктической единицы не может быть установлен без обращения к коммуника­тивной ситуации: «здесь» — это в точке встречи коммуникантов, незави­симо от объективного пространства (на улице, в аудитории, в театре и т. д.), «сейчас» — это момент контакта, независимо от объективного времени (утром или днем, летом или зимой). Дейктичны глагольные времена как механизм предикации в высказывании, дейктичны соб­ственные имена, отождествление которых с конкретными лицами воз­можно лишь в высказывании в рамках определенной коммуникативной ситуации.

1.4. Теория перформативности и речевой акт

В основу теории речевых ак­тов было положено понятие перформатива.

Дж. Остин выделил свой­ство перформативности как особое языковое явление и обобщил его для всех высказы­ваний. Перформативы (перформативные высказывания) по своей структуре совпадают с повествовательными предложениями, но, в отличие от последних, не описывают действие, а равносильны осуще­ствлению действия. Произнесение высказывания Я клянусь в том-то и том-то является самой клятвой, а не описанием того действия, которое говорящий выполняет в момент речи. Свой­ством перформативности обладают глагольные формы изъявительного наклонения настоя­щего времени первого лица. Их употребление и позволяет назвать высказывание перформативом. Таковы, например, фор­мы клянусь, обещаю, нарекаю, благодарю. Большинство же гла­голов этим свойством не обладает. Так, фраза Я пишу письмо очевидным образом именно описывает действие, а не является таковым. Произнесение слов Я пишу не может заменить само писание.

Первым обратил внимание на это явление Э. Бенвенист. В 1958 году им была опубликована статья «Делокутивные глаголы», в которой он проанализировал употребление в разных индоевропейских языках глаголов клянусь, обещаю, приветствую, благодарю, которые в форме первого лица настоящего времени изъявительного наклонения действительного залога не только обозначают, но и выражают соответствующее действие. Э. Бенвенист назвал такие глаголы делокутивными - «отфразовыми».

После опубликования Дж.Остином работы «Слово как действие» то, что было отмечено Э. Бенвенистом, получило широкий резонанс, и это повлекло за собой анализ глаголов, а в дальнейшем и высказываний-действий, получивших название перформативов. По мнению В. В. Богданова, этому типу высказываний свойственны:

• 
  эквиакциональность (равенство действию);
  
• 
  неверифицируемость (непроверяемость по критерию истинности-ложности);
  
• 
  автореферентность (одновременность факта языка/речи и факта действительности – реального действия, изменяющего отношения в мире);
  
• 
  автономинативность (называние самого себя, особенно в прямых речевых актах);
  
• 
  эквитемпоральность (совпадение времени говорения и времени действия). (Богданов 1990).
  

Перформативный глагол проявляет свои свойства только в указанной выше форме, в другой форме он, как правило, не обладает перформативностью. Например, выс­казывания с глаголами в форме 3-го лица или в форме прошед­шего времени не относятся к перформативным:

В то же время, возможны перформативные высказыва­ния с другими формами перформативных глаголов (примеры Е. В. Падучевой):

Перформативные высказывания истинны уже в силу их произнесения. Говоря обещаю, человек тем самым дает обещание, а говоря благодарю, благодарит. Говоря же Я чувствую признательность, человек может лгать, поскольку это не соответствует его внутреннему состоянию. Именно поэтому перформативы не могут оцениваться по шкале истинности, поскольку не описывают, а формируют ситуацию.

Сформулировав понятие речевого акта, Дж. Остин выделил его триединую сущность: разделил на локутивный, иллокутивный и перлокутивный акты. Теория речевых актов постулирует в качестве основных единиц человеческой коммуникации не отдельные слова или даже предложения, а многоплановые по своей структуре определенные речевые действия (локутивные акты), выступающие в качестве носителей определённых коммуникативных заданий (т.е. в функции иллокутивных актов) и направленные на достижение определённых эффектов (т.е. в функции перлокутивных актов).

Локутивным, по Остину, называется собственно акт говорения, который может быть интерпретирован в трех аспектах. Локутивный акт реализуется как фонетический акт (про­изнесение определенных звуков), как фатический акт (произнесение определенных слов, принадлежащих конкретно­му словарю и соответствующих конкретной грамматике) и, наконец, как ретический акт (произ­несении определенных слов со свойственными им значением и референцией). При этом фатический акт передается прямой речью, а рети­ческий акт - косвенной.

Иллокутивному акту, который «сопровождает» локутивный, свойственны целенаправленность и конвенциональность. Иллокутив­ный акт осуществляется в процессе говорения, и именно он стал основным объектом исследования теории речевых актов.

Локуции как результаты локутивного акта (вопрос, ответ, информация, предупреждение, призыв и т. п.), являясь нецеленаправленными по своей сути, используются в разных функциях. Дж. Остин назы­вал их функциями языка и предложил новый термин для этого понятия - илло­кутивная сила. Иллокутивная сила является важнейшей харак­теристикой речевого акта.

Если говорение осу­ществляется с целенаправленным намерением воздействовать на мысли и чувства адресата, то адресант осуществляет перлокутивный акт.

Сравнивая три стороны речевого акта, Дж. Остин приводит примеры.

Акт (А), или Локуция:

Он сказал мне ..

Акт (В), или Иллокуция:

Акт (С), или Перлокуция:

В контексте такого подхода, Дж. Остин выделил два основных качества перформатива, отличающие его от констатива: 1) перформатив является дейст­вием в отличие от простого говорения, 2) перформатив может быть удачным/неудач­ным в противоположность истине/лжи кон­статива.

Обращение Дж. Остина к коммуникативному функционированию вы­сказываний, а не к их структурному аспек­ту позволило исследователю классифицировать перформативы. Он разделил их на:

• 
  вердиктивы (вынесение вердиктов, решений — обвинять),
  
• 
  экзерситивы (выражение права, воздействия — назначать),
  
• 
  комиссивы (скло­нять самого себя к действиям, включающие в первую очередь обещать),
  
• 
  бехабитивы («сборная» группа, включающая речевую маркировку реакций на социальное поведение — благодарить, сожалеть и под.),
  
• 
  экспозитивы (выражают включение высказываний в диа­логические построения типа Я отвечаю, Я воз­ражаю).
  

Дж. Серль, предпринял попытку эксплицировать правила, управляющие речевым актом, а также описать механизмы пере­дачи намерения от говорящего к слушающему в процессе ком­муникации, что, в итоге, позволило классифицировать речевые акты следующим образом: а) ассертивы (репрезентативы), сообщающие о положении дел и предполагающие истинностную оценку; б) директивы, побуждающие адресатов к определённым действиям; в) комиссивы, сообщающие о взятых на себя говорящим обязательствах; г) экспрессивы, выражающие определённую психическую позицию по отношению к какому-либо положению дел; д) декларативы, устанавливающие новое положение дел.

В основе классификации Дж. Серля три параметра: иллокутивные силы, направленность пе­рехода от слова к миру (как, например, в приказе) или от мира к словам (как, на­пример, в репрезентативе) и выражаемое психическое состояние.

Естественно, что обе приведенные классификации несовершенны. Так, сведение всего многообразия речи к пяти функцио­нальным проявлениям выглядит достаточно искусственным (фактически, извинения, поздравления, со­болезнования и т. д. «попадают» в один-единственный тип, хотя, например, поздравление и соболезнование не являются коммуникативными синонимами, связанными от­ношениями коммуникативной трансформа­ции). Кроме того, вызывает сомнение некая «категоричность» отнесенности речевого факта к конкретной позиции и исключение «пограничных», переходных явлений. Попытки создания других, более «современных» классификаций предпринимались неоднократно. Одной из удачных попыток может считаться типология Ю. Д. Апресяна: в работе (Апресян 1986: 208-223) он выделил 15 классов перформативных гла­голов: 1. Сообщения, утверждения. 2. Признания. 3. Обещания. 4. Прось­бы. 5. Предложения и советы. 6. Предупреждения и предсказания. 7. Требования и приказы. 8. Запреты и разрешения. 9. Согласия и воз­ражения. 10. Одобрения. 11. Осуждения. 12. Прощения. 13. Речевые ритуалы. 14. Социализированные акты передачи, отмены, отказа и пр. 15. Названия и назначения.

В качестве примеров для всех групп Ю. Д. Апресян использовал только те глаголы, которые допускают прямое перформативное употребление (сообщаю, признаюсь, обещаю и т. д.).

Классификация речевых актов основывается на той иллокутивной силе, которой обладает высказывание, и, соответственно, их типология имеет общую природу с классификацией перформативных глаголов. Многие исследователи предпринимали попытки классифицировать речевые акты (Дж. Серль и Д. Вандервекен, Дж. Лич, Р. Оман, Б. Фрезер, 3. Вендлер, Дж. Мак-Коли, Д. Вундерлих и др.), но одной из самых убедительной представляется типология Дж. Серля, представленная им в 1976 году в работе «Классификация иллокутивных актов» (Серль 1986). Дж. Серль, выделив отдельно пропозициональные речевые акты, подразделяющиеся на акты референции, т.е отнесения к миру, и акты предикации, т.е. высказывания о мире, определил двенадцать значимых с лингвистиче­ской точки зрения параметров, опираясь на которые можно, по его мнению, обосновать принципы отнесения высказываний к тому или иному классу: 1. Цель говорящего в данном акте. 2. Направление приспособления между словами и миром (некоторые иллокуции при­званы сделать так, чтобы слова соответствовали миру — Благодарю вас; другие призваны сделать так, чтобы мир соответствовал словам — Прошу вас сделать это). 3. Выражаемые психические состояния (вера, убеждение, желание, потребность, удовольствие и т. д.). 4. Сила, энер­гичность иллокутивной цели (просить и приказывать). 5. Статус и по­ложение коммуникантов (приказывать и молить). 6. Способ, которым высказывание соотнесено с говорящим и слушающим (советовать — в пользу слушающего, просить — в пользу говорящего). 7. Связи с остальной частью дискурса и с контекстом (Теперь рассмотрим.... Из этого я заключаю..., Подвожу итог...). 8. Пропозициональное содержа­ние высказывания по отношению к иллокутивной силе (предсказы­вать — о будущем, сообщать — безразлично ко времени). 9. Акты, ко­торые всегда являются речевыми (спрашивать), и акты, которые могут осуществляться как речевыми, так и неречевыми средствами (наказы­вать). 10. Акты, требующие или нет для своего осуществления внеязыковых установлений (отлучить от церкви, объявить войну). 11. Акты, образуемые перформативным глаголом, и акты без такого глагола (Я вас прощаю — при невозможном: Я вам лгу). 12. Различия в стиле осу­ществления речевого акта (торжественная присяга и обыденное обещание; зая­вить – официальное, и поведать - интимное).

В контексте представленной таксономии (см. пункт 11) 3. Вендлер предложил понятие «иллокутивное самоубийство», суть которого в том, что не всякое речевое действие может быть выражено высказыва­нием с речеактовым глагольным предикатом типа: Благодарю вас, Я вас прощаю и т.д. (Вендлер — 1985). Имеется целый ряд речевых актов, в которых употребление глагола в подобной форме «убивает» иллокутив­ную силу высказывания. Обучно приводится пример о том, что можно лгать (любым способом), но нельзя осуществить речевой акт лжи высказыванием Я вам лгу. З. Вендлер ука­зывает глаголы, приводящие к иллокутивному самоубийству: подстрекать, подначи­вать, побуждать, угрожать, похваляться, хвастаться, намекать, лгать, ругать, поносить, пилить, придираться, высмеивать, насме­хаться, язвить, льстить и др.

В более поздней работе «Основные понятия исчисления речевых актов», выполненной совместно с Д. Вандервекеном (Серль, Вандервекен 1986), Серль и его соавтор выделяют семь опорных различительных признаков речевого акта:

1. 
   Иллокутивная цель.
   
2. 
   Способ достижения иллокутивной цели (приказывать и умолять).
   
3. 
   Интенсивность иллокутивной цели (приказывать и советовать).
   
4. 
   Условия пропозиционального содержания (предсказание относится к будущему).
   
5. 
   Предварительные условия (обещанию предшествует уверенность в возможности его выполнить).
   
6. 
   Условия искренности.
   
7. 
   Интенсивность условий искренности (торжественное и обычное обещание).
   

1. 
   Репрезентативы — сооб­щения, утверждения о некотором положении дел.
   
2. 
   Директивы — стремление говорящего побудить слушающего к совершению чего-либо (Прошу вас подви­нуться).
   
3. 
   Комиссивы — обещания, обязательства (Обещаю вам сде­лать это).
   
4. 
   Экспрессивы — выражения психического состояния говорящего, этикетное поведение по отношению к слушающему (Бла­годарю вас).
   
5. 
   Декларативы — декларации, объявления, назначения, изменяющие положение дел в мире и успешные в том случае, если говорящий наделен социальным правом такие декларации осуществ­лять (Объявляю собрание открытым — со стороны председателя собрания).
   

Работа в направлении «упорядочения» речевых актов продолжается сегодня многими исследователями, а общее количество выделенных классов доходит до восемнадцати. Появились многочисленные модификации в области таксономии речевых актов и в их трактовке (Д. Вундерлих, Т. Баллмер и В. Бренненштуль, Д. Вандервекен, Дж. Версурен, Манфред Бирвиш, Жиль Фоконье, Франсуа Реканати, Ференц Кифер, Вольфганг Мотч, Зено Вендлер, Анна Вежбицка, В.В. Богданов и др.). Исследутся перлокуции (Стивен Дэвис). Появилось большое число работ, посвященных описанию на материале различных языков отдельных типов и видов речевых актов, их функционированию в монологическом и диалогическом дискурсе, языковых и неязыковых средств реализации иллокуций, в том числе в научной семантико-прагматической школе И.П. Сусова (А.А. Романов, Л.П. Рыжова, С.А. Сухих, Н.А. Комина и др.), в школах В.В. Богданова, Л.П. Чахоян (Петербургский университет), Г.Г. Почепцова (Киев), в школе В.В. Лазарева (Пятигорск).

Осуществляется исследовательская деятельность и в «углублении» и детализации имеющихся классификаций. Так, Ф.Н. Карташкова (Карташкова 1999) разграничивает речевые акты именования, отличительной чертой которых является «однократность»: номинант присваивает имя объекту только один раз (это имена), и речевые акты называния, т.е. высказывания, построенные по формуле X's name is Y (My name is Bellamy James). Сфера действия речевых актов называния превышает сферу действия речевых актов именования.

Речевые акты называния подразделяются на речевые акты, 1) ориентированные на предметный компонент действи­тельности, 2) связанные с классифицированием предметов и явлений окружающей действительности и 3) ориентированные на адресата/слушающего.

Имя в речевом акте называния может использоваться как маркер отно­шения номинанта к номинанту, ограниченный либо крайними полюсами аксиологической шкалы "хорошо — плохо", либо проявлением определенных эмоций номинанта, или как маркер взаимоотно­шений между коммуникантами. Сюда относятся в первую очередь оценочная лексика, а также слова нейтральной семантики.

Перлокутивный эффект имен в речевом акте называния предполагает воздействие, оказываемое данным высказыванием на адресата. Это может быть воздействие имени номинанта на участников коммуника­тивного акта или сочетания глагола и имени.

Ф.И. Карташкова подчеркивает, что в основе перечисленных высказываний лежит причинно-следственный принцип, составляющий основу процесса познания и формирования картины мира. Основной целью номинанта в речевом акте называния является передача классифицирующих и систематизирующих (таксономометрических) сведений об объекте. Анализ таких высказываний показал, что в рассматриваемых ситуациях имеет место одновременно называние факта/события и оценка его номинантом.

С. А. Сухих представляет типологию речевых актов на основе корреляции речевых действий с их функцией. Исследователь выделяет констативы (функция - представление положения дел с большей или меньшей степе­нью убежденно­сти), контактивы (поддержание уровня отноше­ний между парт­нерами), регулятивы (прямое и косвен­ное регулирование предметного по­ведения и состоя­ния партнера), экспрессивы и квазиэкспрессивы (выражение внут­реннего состоя­ния партнера), эротативы (запрос информации), структивы (сегментация диалога). декларативы («создание» положения дел) (Сухих 2004: 41-42).

Интерес к формам общения и таким специфическим единицам, как речевые акты, активизи­ровал изучение речевого жанра. Рече­вой жанр связан со стереотипизацией коммуникативных ситуаций в самых разных сферах практической и ментальной деятельно­сти человека, поэтому жанры неразрывно связаны со стилями, и каж­дый стиль обладает набором типизированных жанров, как в устной, так и в письменной форме существования языка.

Отношения речевого акта и речевого жанра определяются характером мотивирующей интенции (реплико- или текстообразующей). Речевая интенция воплощается в речевом акте как единичном высказывании и в речевом жанре как в «комплексе» высказываний. Жанровые стереотипы, сложившиеся в результате многократного повторения в связи с необходимостью соблюдать некие конвенции (выдерживать в тексте единство содержания, композиции, стиля), составляют часть коммуникативной компетенции индивидуума как члена социума. В частности, М. М. Бахтин отмечал: «Мы научаемся отливать нашу речь в жанровые формы и, слыша чужую речь, мы уже с первых слов угадываем ее жанр, предугадываем определенный объем (то есть при­близительную длину речевого целого), определенное композиционное построение, предвидим конец, то есть с самого начала мы обладаем ощущением речевого целого, которое затем только дифференцируется в процессе речи» (Бахтин 1986: 271—272).

Итак, теория речевых актов явилась одним из самых принципи­альных шагов при переходе от описания семантического значе­ния к значению прагматическому. Фактически, уже в лекциях Дж. Остина наблюдается процесс перехода от понятия перформативности как особого типа значений к прагмати­ческой природе коммуникации. Таким образом, теория рече­вых актов, будучи разделом семантики, стала одним из источников современной прагматики.

Как позднее сформулировал P. С. Столнейкер: «Утверждение, приказ, контрфактическое высказывание, требование, догадка и опровержение, просьба, возражение, предска­зание, обещание, призыв, рассуждение, объяснение, оскорбление, вывод, умозаключение, предположение, обобщение, ответ и об­ман—все это суть типы речевых актов». Задачей анализа является обнаружение необходимых и достаточных условий успешного (или, возможно, для некоторых типов нормального)' осуществле­ния речевого акта. Эта задача относится к области прагматики, поскольку необходимые и достаточные условия как таковые обычно связаны с наличием/отсутствием определенных свойств контекста, в котором осуществляется данный речевой акт, скажем, таких, как намерения говорящего; знания, мнения, ожидания и интересы говорящего и слушающего; другие речевые акты, уже осуществленные в том же самом контексте; время произнесения высказывания и результат его произнесения; истинностное значение выражаемой пропозиции, а также семантические отношения между этой пропозицией и некоторыми другими, так или иначе включенными в рассмотрение» (Столнейкер 1985: 424).