Дискурс как междициплинарный феномен

В философском словаре отмечается, что «дискурс - социально обусловленная организация системы речи и действия» (СФС 1998: 249). Вместе с тем, подходы к трактовке дискурса в социальных науках весьма разнообразны.

В целом, современная философия пришла к выводу о том, что смысл и истина являются характеристиками утверждений, а не предложе­ний и, таким образом, на смену синтаксическим и семантическим теориям языка приходит прагматика, основой которой могут считаться прагматизм Ч. Пирса и Ч. Морриса, тео­рия речевых актов Дж. Серля и Дж. Остина, генеративная лингвистика Н. Хомского, универсальная прагматика Ю. Хабермаса.

Такая «прагматическая» концепция обусловила дифференциацию всего дискурсивного мас­сива языка и породила метонимизацию термина «дискурс», что отразилось, в частности, в практике использования его в четвертом значении - как типа дискур­сивной практики. Дискурс представляет собой коммуника­тивно-прагматический образец речевого поведения, проте­кающего в определенной социальной сфере, имеющий определенный набор переменных: социальные нормы, отноше­ния, роли, конвенции, показатели интерактивности и т.д. Основным свойством дискурса в данном понима­нии является регулярность соприсутствия говорящего и слу­шающего (интеракции лицом к лицу).

Лингвистический поворот в философии, базирующийся на идеях В. фон Гумбольдта о языке, на теории речевых актов, теории аргументации и символическом интеракционизме, обусловил появление концепции универсальной прагматики Ю. Хабермаса.

Немецкий философ и социолог Ю. Хабермас внес значительный вклад в понимание дискурса как особого идеального вида коммуникации, осуществляемой в максимально возможном отстранении от социальной реальности, традиций, авторитетов и имеющей целью обоснование взглядов и действий участников.

Противопоставляя инструменталь­ное и коммуникативное действия, Ю. Хабермас под коммуникативным дей­ствием уже в работах 60-х годов, а также в двухтомнике «Теория коммуникативного действия» понимает такое взаимодействие, по крайней мере, двух индивидов, которое упорядочивается согласно нормам, принимаемым за обязательные. Если инструментальное действие ориентировано на успех, то коммуникативное действие — на взаимопонимание действу­ющих индивидов, их консенсус, на согласие относительно ситуации и ожидаемых последствий, основанное скорее на убеждении, чем на принуждении. Достижение такого консенсуса предполагает координацию действий коммуникантов.

Единственная "сила", действующая в идеальной речевой ситуации и в сфере коммуникативной рациональности, есть, таким образом, «сила лучшего аргумента», которая, соответственно, и приобретает ключевое место в трудах Ю. Хабермаса.

Общезначимость и истина гарантируются там, где участники такого взаимодействия соблюдают пять ключевых процессуальных требований этики дискурса: (1) ни одна из сторон, затрагиваемых предметом обсуждения, не должна исключаться из дискурса (требование общности); (2) все участники должны иметь равную возможность выстав­лять и критиковать претензии на общезначимость в ходе дискурса (автономия); (3) участники должны быть готовы и способны «вчувствоваться» (эмпатия) в претензии других на общезначимость (принятие идеальных ролей); (4) существующие между участниками различия в смысле обладания властью (или силой) должны быть нейтрализованы так, чтобы эти различия не оказывали никакого воздействия на выработку консенсуса; (5) участники долж­ны открыто разъяснить свои цели и намерения и (в ходе дискурса) воздерживаться от стратегических действий по их достижению и осуществлению (прозрачность) (Habermas 1993: 31).

Таким образом, понятие дис­курса Ю. Хабермас тесно связывает именно с коммуникативным действи­ем и поясняет свою мысль следующим образом. Дискурс — это и есть «приостановка» чисто внешних принуждений к действию, новое обдумывание и аргументирование субъектами действий их мотивов, намерений, ожиданий, т.е. собствен­но притязаний, их «проблематизация». Ю. Хабермас считает, что коммуникативных аспектов в человеческих действиях значительно больше, чем мы думаем, а потому задача современной мысли заключена в том, чтобы помочь современно­му человеку усвоить те толерантные механизмы согласия, консенсуса, убеждения, без которых не может быть нормального процесса взаимодействия.

В итоге, дискурс по самому своему смыслу противоречит модели господства-принуждения, кроме «принуждения» к совер­шенной убеждающей аргументации.

Противники теории коммуникативного действия Ю. Хабермаса неоднократно упрекали его в том, что он конструирует некую идеальную ситуацию направленного на консенсус, «убеждающего», ненасильственного действия и идеального же «мягкого», аргументирующего противодействия. Впрочем, Ю. Хабермас и не отрицает, что он исследует «чистые», т.е. идеальные типы действия, и прежде всего тип коммуникативного действия. Как отмечает Бент Фливбьерг, «основная слабость хабермасовского проекта - несогласованность между идеалом и реальностью, между намерениями и их осуществлением. Это несоответствие пронизывает как самые общие, так и самые конкретные явления современности, и оно коренится в неадекватном понимании власти. Ю. Хабермас и сам отмечает, что сам по себе дискурс не может обеспечить соблюдения (необходимых) условий этики дискурса и демократии. Но все, что может предложить Ю. Хабермас - это дискурс об этике дискурса. В этом фундаментальная политическая дилемма хабермасовской мысли: он описывает нам утопию коммуникативной рациональности, но не путь к ней» (См. Фливбьерг 2002).

Следует отметить, что для современных направлений социологии, политологии и философии актуальны различные подходы к определению дискурса.

Одним из «родоначальников» текстовой интерпретации дискурса в междисциплинарном смысле может считаться Ролан Барт, показавший тесную связь власти и дискурса: «Пре­подавание, простое говорение с кафедры, свободное от давления ка­ких-либо институтов, вовсе не является деятельностью, по статусу своему чуждой всякой власти: власть таится и здесь, она гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия ... Я называю дискурсом власти любой дискурс, рождающий чувство виновности во всех, на кого этот дискурс направлен ... Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение – язык» (Барт 1994: 547-548). Фактически, Р. Барт «не настаивает» на вербальной природе коммуникации: «мы будем речевым произведением, дискурсом, высказыванием и т.п., называть всякое значимое единство независимо от того, является оно словесным или визуальным» (там же). Р. Барт анализирует конфликты в современном обществе с точки зрения «языкового» подхода. Применение дискурса в обществе он связывает с распределением власти, с ее многочисленными государ­ственными, социальными, идеологическими механизмами. Таким образам в своей критике общества Р. Барт соединил лингвистические категории с политическими и социальными процессами.

Критический пафос Р. Барта продолжил Герберт Маркузе, чья ра­бота «Одномерный человек», основанная на идеях Барта, фактически «ввела» дискурс в политологию и социоло­гию в качестве аналитического средства для исследования «контекстов мышления»: «Унификация противоположностей, характерная для делового и политического стиля, является одним из многочисленных способов, которыми дискурс и коммуникация создают иммунитет против возможности выражения протеста и отказа» (Маркузе 1994: 114-118).

Значительную роль в становлении диалогической традиции понимания дискурса принадлежит французскому лингвисту Эмилю Бенвенисту. В его работах различается план истории (повествование) и план речи (дискурса). Под планом речи Э. Бенвенист понимает любое высказывание, имеющее адресата: «Речь следует понимать в самом широком смысле, как всякое высказывание, предполагающие говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом влиять на второго» (Бенвенист 1974: 271). Различие между планом истории и планом речи Э. Бенвенист видит в различии употребления временных форм глагола. Исследования Э. Бенвениста показали глубокую связь между лексикой и той реальностью, в которой она сформировалась. Хорошее знание Э. Бенвенистом англо-американской лингвистической традиции и его принадлежность к европейской лингвистике позволяют считать его переходной фигурой от европейских исследований дискурса как текста к анализу дискурса как речевого общения в традиции феноменологической социологии А. Сикуреля.

Американский социолог Аарон Сикурель (см. Cicourel 1973, 1980) стоял у истоков развития анализа структур жизненного мира в рамках «когнитивной социологии», которая, в частности, считает, что «социальность конструируется как результат коммуникативных актов, в которых "я" обращается к "другому", постигая его как личность, которая обращена к нему самому, причем оба понимают это ...» (Новые направления социологической теории 1978: 215). В рамках изучения этих «коммуникативных актов» А. Сикурель сосредотачивает внимание на исследовании речевого взаимодействия в условиях интеракции, т.е. в ситуации "лицом-к-лицу". Близкое к А. Сикурелю исследование смены ролей в разговоре провели в начале 70-х годов ХХ века Сакс, Щеглофф и Джефферсон. Их работа (Sacks, Schegloff, Jefferson 1974) заложила основание для нового исследовательского метода - метода анализа разговоров (конверсационного анализа). Эти работы представляют феноменологическую интерпретацию дискурса как текста диалогического взаимодействия: диалогов врач-пациент, учитель-ученик и т.д.. Дискурс здесь представляет собой новый метод исследования социальной реальности, который указывает на ее переговорный характер.

В целом, можно сказать, ориентация Сикуреля на когнитивные схемы, которые он называет «народными моделями» сближает его взгляды с теорией дискурса Ван Дейка.

В статье «Разнообразие видов дискурса и развитие социологическою знания» Н. Стерн и А. Симонз, развивая технические ас­пекты анализа дискурса в традиции А. Сикуреля с макросоциологической точки зрения, рассматривают горизонтальную и вертикаль­ную дифференциацию дискурса.

Под вертикальной дифференциа­цией они понимают степень отличия дискурса от обыденного уровня коммуникаций. Авторы выделяют три «способа» дискурсов, которые и образуют структуру этой дифференциации. Первый способ ("естественный дискурс") присущ обыденной комму­никации, осуществляемой людьми в повседневной жизни. Второй способ ("технический дискурс") имеет место при использовании элементов различных теорий в обыденных коммуникациях. Третий способ ("формальный дискурс") состоит в формальном абстрагировании от реальности.

Горизонтальная дифференциация дискурса определяется различием сфер его применения (на уровнях формального или естественного дискурса) в различных ситуациях и исторические контекстах, что представляется важным для социологического анализа.

А. Симонз и Н. Стерн считают, что дискурсы соз­даются и функционируют посредством интеракции между агентами внутри социальных групп и между социальными группами. Чем более дискурс формален (например, этический дискурс), тем более он независим от локальных контекстов обыденной коммуникации и тем меньше способен влиять на общество. И наоборот, наибольшим влиянием в обществе (в обыденных коммуникациях жизненного мира) пользуется естественный дискурс, но он и наиболее зависим от локальных контекстов, т.е. наиболее горизонтально дифференцирован. В силу этого, наиболее выгодным оказывается технический дискурс, и именно им, как правило, пользуются политики и журналисты в сфере политических коммуникаций (Cтерн, Симонз 1994: 130-131).

Кратко рассмотрим отношение к концепту «дискурс» еще нескольких известных мыслителей.

Так, Дж. Мид отмечает: «лишь благодаря принятию индивидами установки или установок обобщенного другого по отношению к ним становится возможным существование универсума дискурса как той системы общепринятых или социаль­ных смыслов, которую в качестве своего контекста предполагает мышление» (Мид 1994: 230). В этой цитате проявляются две тенденции в определении дискурса: с одной стороны, дискурс тождествен тексту, с другой, - дискурс является результатом социальных коммуникаций и вне их невозможен.

Согласно М. Фуко, дискурс представляет собой синтез уже-сказанного и никогда-не-сказанного. Дискурс - это пространство коммуникативных практик. Дискурсивные отношения ... характеризуют не язык, который использует дискурс, не обстоятельства, в которых он разворачивается, а самый дискурс, понятый как чистая практика. При этом язык как абстрактная знаковая система реально существует в виде дискурса / дискурсов. (Фуко 1994.).

Употребление термина «дискурс» в контексте традиционных понятий стиля (стиль Достоевского) и индивидуального языка (язык Пушкина), в последние годы ставшее популярным в публицистике, восходит к французским структуралистам и постструктуралистам, и прежде всего к М.Фуко, хотя в обосновании этих употреблений важную роль сыграли также А.Греймас, Ж.Деррида, Ю.Кристева; позднее данное понимание было отчасти модифицировано М.Пеше и др. Понимаемый таким образом термин «дискурс» (а также часто заменяющий его термин «дискурсивные практики», также использовавшийся Фуко) описывает способ говорения и обязательно имеет определение – какой или чей дискурс (ср. современный политический дискурс, гендерный дискурс, дискурс насилия, дискурс Жириновского, предвыборный дискурс,). Дискурс в таком «социологическом» понимании – это стилистическая специфика плюс стоящая за ней идеология. Ср. мысли Г. Маркузе: «В центральных точках универсума публичного дискурса появляются самоудостоверяющие аналитические суждения, функция которых подобна магическо-ритуальным формулам. ... Унификация противоположностей, характерная для делового и политического стиля, является одним из многочисленных способов, которыми дискурс и коммуникация создают иммунитет против возможности выражения протеста и отказа» (Маркузе 1994: 114-118).

Повышенный научный интерес к такой сфере функционирования языка, как Public Relations, стал причиной появления несколько иного толкования термина «дискурс», которое отражает специфику данной области коммуникации. Благодаря этому область понимания дискурса была расширена и выявлена ещё одна грань дискурсивного пространства. Специалисты, занимающиеся изучением PR-текстов, придерживаются мнения о том, что дискурс – это «язык в языке», но представленный в виде особой социальной данности», это коммуникативное событие, заключающееся во взаимодействии участников коммуникации посредством вербальных текстов и/или других знаковых комплексов в определённой ситуации и определённых социокультурных условиях общения.

Следует отметить, что и лингвистические исследования дискурса последних лет не могли не отреагировать на философское и социопрагматическое «многоголосие» современных теорий. Так, Г. Вайс и Р. Водак, рассматривая основные результаты и перспективы развития критического анализа дискурса как направления в современной лингвистике, утверждают, что для развития интегративного социолингвистического моделирования дискурса, кроме определения базовых понятий (текст, дискурс, язык, действие, социальная структура, институт и общество), необходимо также учитывать характеристики социальных институтов, действий и структур. Большой вклад в развитие теория критического анализа дискурса внесли исследования различных ситуаций неравенства, например, гендерных и расовых отношений, зафиксированных в обиходном общении, в языке массмедиа, политическом дискурсе.

Поэтому, отмечают исследователи, одним из центральных пунктов в данной теории является раскрытие концепта «власть» в различных видах общения. Привлечение специалистов из разных областей гуманитарного знания для решения проблем критического анализа дискурса привело к возникновению «дефисных дисциплин» психо-, социо-, прагма-, этнолингвистики. Эти области знания по своему характеру аддитивны (учитывают достижения разных дисциплин), эклектичны и интегративны. Отмечается, что теория критического анализа дискурса в значительной мере строится на широком понимании контекста, который моделируется как четырехуровневое образование: 1) непосредственный языковой контекст; 2) интертекстуальные связи между высказываниями, различными жанрами, текстами и типами дискурса; 3) экстралингвистический (социологический) контекст ситуации; 4) широкий социополитический и исторический контекст (Critical discourse analysis 2003: 22).

В современных структурно-семиотических исследованиях термин дискурс рассматривается широко — как все, что говорится и пишется, «как процесс или результат речепроизводства, как синхронно осуществляемый процесс порождения текста или же его восприятия, в конечном счете, как явление процес­суальное, деятельностное» (Гурочкина 1999: 13). Под дискурсом следует понимать процесс речевой деятельности говорящего (монолог) / говорящих (диалог), в котором представлен набор субъективных, социокультурных, в том числе стереотипных, прецедентных и т. п. смыслов; фактически, дискурс – это форма (способ) реализации текста.

Е.И. Шейгал трактует дискурс как «систему коммуникации, имеющую реальное и потенциальное (виртуальное) измерение» (Шейгал 2000: 11). Р. Водак понимает дискурс как многоуровневое образование вербального и невербального характера, построенное по определенным правилам, выраженным и скрытым, определяющее и выражающее те или иные действия, проявляющееся в формах культуры и участвующее в создании этой культуры (Wodak 1996: 17).

Дискурс составляют единицы речевой деятельности (речевые акты, высказывания), обладающие характеристиками: 1) синтаксическими (план выражения - структура); 2) семантическими (план содержания - значение); 3) прагматическими (план сообщения - перлокуция).

На основании различных подходов к определению концепта «дискурс», можно сделать вывод о том, что это текущая речевая деятельность, обслуживающая коммуникативную сферу, и возника­ющие в результате этой деятельности тексты, реализуемые в семиотическом пространстве с помощью вербальных и невербальных знаков, имеющие определенную структуру (модель речевой деятельности в виде последовательности речевых актов), жанровые особенности и прецедентный тезаурус.

Таким образом, дискурс включает в себя как фор­мальные, так и содержательные категории. «Дискурс — это связная последовательность языковых единиц, создаваемая/созданная говорящим/пишущим для слушающего/читающего в определенное время в определенном месте с определенной целью» (Гурочкина 1999: 13).

Одним из важных вопросов современных дискурсивных теорий является проблема корреляции понятия «дискурс» с такими дефинициями, как речь, текст, высказывание, диалог и др. Так В. В. Богда­нов (Богданов 1993) рассматривает речь и текст как два аспекта дискурса. Такая интеграция позволяет трактовать дискурс как речевую деятельность, реализуемую в звуковой или графической форме. Соглашаясь с ним, М.Л. Макаров указывает: «Широкое употребление дискурса как родовой категории по отношению к понятиям речь, текст, диалог сегодня все чаще встре­чается в лингвистической литературе, в то время как в философской, социо­логической или психологической терминологии оно уже стало нормой» (Макаров 2003: 90).

В последней четверти ХХ века была предпринята попытка дифференцировать поня­тия текст и дискурс, бывшие до этого в европейской лингвистике почти взаимозаменяемыми (см. выше), с помощью категории ситуа­ция. Так, дискурс предлагалось трактовать как «текст плюс ситуация», в то время как текст, соответственно, определялся как «дискурс минус ситуация» (Ostman, Virtanen 1995: 240). Такая трактовка не стала общепризнанной, и во многих исследованиях последних лет понятия «дискурса» и «текста» не дифференцируется. Так, работе Л. Хребичека (Hrebicec 1995) текст понимается как сегмент дискурса. Анализ текста и его интерпретация должен осуществляться в определенных стандартных условиях когнитивного подхода. При этом, по мнению автора, целесообразна синергетическая трактовка наблюдаемых структур. Исследователь считает, что текст необходимо отличать от других языковых последовательностей, таких как списки, подписи к картинам, таблицы и пр. Текст, согласно Л. Хребичеку, означает некоторый связный и продолженный конструкт в естественном языке, характеризующийся продолжительностью.

М. Я. Дымарский (Дымарский 1998) отмечая, что большинство из имеющихся дефиниций выделяют в понятии дискурса признак процессности, считает, что коренное отличие дискурса от текста, существующего во времени-пространстве культуры (или семиотическом времени), состоит в «привязанности» первого к реальному, физическому времени, в котором он протекает. Дискурс, в отличие от текста, не является накопителем информации и генератором смыслов. В монографии М. Я. Дымарский констатирует: «В отличие от дискурса, текст лишен жест­кой прикрепленности к реальному времени, его связь с этим временем носит косвенный, опосредованный характер. Текст существует в физическом времени не сам по себе, а лишь в оболочке материального объекта — носителя текста, который, как и любой материальный объ­ект, подвержен старению и распаду. Собственно же текст существует не в этом времени, а во времени-пространстве культуры». Таким образом, текст создается с установкой на воспроизведение (и неоднократное), дискурс вос­произведению не подлежит, он существует в данный момент времени (в настоящем), однако дискурс может быть «обращен» в текст, например, с помощью видеозаписи с последующим графическим оформлением полученного «продукта». Автор приходит к выводу, что накапли­вать информацию может только текст, дискурс же служит передат­чиком информации. С этой точки зрения текст — упакованная вторичная коммуникация, производная от первичной (см. Дымарский 1999: 37, 42).

С точки зрения интерактивности как категории, присущей дискурсу, считается, что текст обычно принадлежит одному автору, и это сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог - монолог. Аналогичный «оппозиционный» подход используется разными авторами в функциональной лингвистике при рассмотрении таких критериев дикурса/текста, как функциональность — структурность, процесс — продукт, динамич­ность — статичность и актуальность — виртуальность. Соответственно, различаются структурный «текст-как-продукт» и функциональный «дискурс-как-процесс» (text-as-product, discourse-as-process — Brown, Yule 1983: 24).

По Дж. Личу, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс (Leech 1983: 59). Таким образом, понятие предложение относится к тексту, а высказы­вание - к дискурсу. Как отмечает М. Л. Макаров, «если при­нять, что первый принадлежит уровню языка, а второй — языкового обще­ния, то подобное разграничение приобретает смысл и оказывается методо­логически полезным» (Макаров 2003: 89).

И в то же время, следует отметить, что понятие «дискурс» в современной коммуникативной практике трактуется неоднозначно и (см. выше) употребляется как для обозна­чения текущей речевой деятельности в какой-либо сфере (например, политический дискурс) или присущей индивидууму (все речевые произведения, создаваемые человеком — дискурс языковой личности;), так и для обозначения связного текста в совокупности с экстра­лингвистическими — прагматическими, социокультурными, психоло­гическими и др. факторами (Кубрякова 2000).

Функциональный анализ любого тектса\дискурса предполагает исследование смысловой основы развернутого высказывания, имеющей корреляцию с категориями дискурса. К существенно важным и определяющим дефинициям теории дискурса можно отнести пропозицию, пресуппозицию, экспликатуру, импликатуру, инференцию и референцию.

Пропозиция - инвариант значения ряда предложений, парадигматически связанных преобразованиями, обусловленными различием коммуникативных задач соответствующих высказываний (утверждение, вопрос, приказ и т.д.). Она реализует основные - дескриптивную и инструментативную - функции языка, представляя ситуацию, по поводу которой строится данное высказывание, и определяет выбор адекватных языковых структур.

По мнению Дж. Андерсена, «пропозиция — самая маленькая единица знания, которая может быть отдельным утверждением; т. е. это самая маленькая единица, истинность или ложность которой имеет смысл оценивать» (Андерсон 2002: 148-149).

При этом считается, что информация представлена в памяти таким способом, который сохраняет значение простых утверждений, но не сохраняет ника­кой информации об их формулировке. Ряд пропозициональных нотаций пред­ставляет информацию абстрактным способом. Так, В. Кинч считает каждое суждение своеобразным "списком", содержащим отноше­ние, после которого следует список аргументов. Отношения организовывают аргументы и обычно соответствуют глаголам, прилагательным и другим относительным понятиям. Аргументы относятся к конкретному времени, месту, людям и объектам и обычно соответствуют существительным (Kintsch 1974).

А. В. Зеленщиков, рассматривая пропозицию как носителя 1) истинностного значения, 2) абстрактной сущности, способной стать значением предложения, и 3) содержания интенционального (ментального) состояния говорящего, приходит к выводу, что пропозиция во всех интерпретациях отражает функциональную природу языка и выражается в предложении либо как дескриптивный, либо как креативный модус репрезентации пропозиционального концепта (или положения дел). «Пропозиция тесно связана с истинностным значением высказывания, определяя способ его интерпретации: высказывание либо рассматривается как истинное или ложное, в зависимости от соответствия или несоответствия слов заданному миру, либо выполняется или не выполняется, в зависимости от соответствия или несоответствия мира заданным словам» (Зеленщиков 1997: 208-209).

Пресуппозицию можно трактовать как особое логическое следствие, как смысловой компо­нент высказывания, истинность которого необходима, чтобы данное высказывание а) не было семантически аномальным (семантическая пресуппозиция); б) было уместным в данном контексте (прагматическая пресуппозиция).

Как отмечает М. Л. Макаров, «пресуппозиция когнитивно предшествует высказыванию, ее инференционная природа — это лишь атрибут интерпретации, в ходе которой пресуп­позиция становится доступной для анализа» (Макаров 2003: 135).

Для осуществления анализа дискурса более актуальной является прагматическая пресуппозиция, которая предопределяет уместность и успешность высказывания, т. к. в ее основе - общий когнитивный фонд коммуникантов (общий набор пропозиций контекста — общий пресуппозиционный фонд, без которого совместная деятельность участников коммуникативной ситуации затруднена или просто невозможна). Ср. точку зрения А. К. Михальской: «Прагматическая пресуппозиция — это те предложения, на основании которых го­ворящий определяет область приемлемых для данного адресата в данной ситуации высказываний» (Михальская 1998: 32).

При таком подходе выявляется «диалектическая» связь пропозиции и пресуппозиции, о которой P. С. Столнейкер высказал следующее: «Пропозиция является пресуппозицией в прагматическом смыс­ле, если говорящий считает ее истинность само собой разумею­щейся и исходит из того, что другие участники контекста считают так же… По-видимому, пресуппозиции лучше всего рассматривать как сложные предрасположения, которые проявляются в речевом поведении. Набор пресуппозиций человека определяется на основании тех утверждений, которые он делает, вопросов, ко­торые он задает, приказов, которые он отдает, и т. п. Пресуппозиции - это не что иное, как пропозиции, неявно подразумевае­мые еще до начала передачи речевой информации» (Столнейкер 1985: 427).

Очевидна связь референции (в прагматическом аспекте) как коллективного действия, имеющего конвенциональную основу, с пресуппозицией, т. к. обе эти категории характеризуют ме­ханизмы когерентности дискурса и оптимальные условия взаимопонимания субъектов речевого взаимодействия. При этом в случае идентифицирующей референции и гово­рящий, и адресат предварительно знают обо всех объектах референции, а при сообщении новой для адресата информации можно говорить об интродуктивной референции. Как отмечает Н. Д. Арутюнова, «конкретная референция опирается на пресуппозицию существующего объекта» (Арутюнова 1990: 411).

Экспликатурой считается суждение, выраженное в высказывании эксплицитно, т. е. являющееся результатом проявления семантической репрезентации говорящего (адресанта), адекватной экспектации адресата.

По Г. П. Грайсу, граница между тем, что «говорится» (saying) и тем, что «подразумевается» (implicating) определяет сущность современной лингвопрагматики. При этом второй аспект содержания обусловлен импликатурой – дискурсивной категорией, которая рассматривает небуквальные аспекты значений и смыслов, не определенные конвенционально.

При анализе речевого процесса актуальным является теоретически сбалансированное отношение между тем, что эксплицировано и имплицировано в дискурсе. Фактически, конкретное суждение как актуализованная пропозиция, обусловленная намерением говорящего, не может быть реализована в конкретном высказывании только семантикой единиц языка. Недостаточная разработанность современной информационно-кодовой модели коммуникации обусловила необходимость описания инференционных механизмов, рассматривающих роль внутреннего (когниция) и внешнего (перцепция) контекста для интерпретации высказывания. Важным в этом плане оказывается смысл дефиниции «эксплицитность»: «содержание, сообщаемое высказыванием эксплицитно, если и только если оно является проявлением и развитием логической формы, выраженной с помощью язы­кового кода» (Sperber, Wilson 1995: 182).

«Материальная» форма языкового выра­жения — это та семантическая репрезен­тация, которая восстанавливается, интерпретируется в процессе декодирования высказывания. При этом следует учитывать, что высказывание как «фрагмент» дискурса не всегда содержит необходимый набор пропозиций: адресат обычно вынужден «восстанавливать» принятую информацию, имплицитно «проектируя» полную пропозицию (как, вероятно, ее намеревался передать адресант) и осуществляя своеобразную «пропозициональную синхронизацию» (Олешков 2005с).

Соответственно, уровень эксплицитности определяется наличием формального (собственно языкового) компонента. Таким бразом, дискурсивные импликатуры обеспечивают восприятие небуквальных аспектов значения и смысла, которые не определены конвенционально.

В теории Г. П. Грайса конвенциональные импликатуры (conventional implicatures) определяются значением использованных слов, а коммуникативные импликатуры (conversational implicatures) - коммуникативно значи­мыми отклонениями от предполагаемого и подразумеваемого соблюдения ряда основных принципов общения.

Представляется важной следующая мысль Г. П. Грайса: «Твой коммуникативный вклад на данном шаге диалога должен быть таким, какого требуют совместно принятая цель или направление обмена» (Грайс 1985: 222). Интерсубъективность на уровне «совместно принятой цели и направления» взаимодействия соответствует понятию коллективной интенциональности Дж. Серля (Searle 1992: 21).

Считается, что коммуникативные импликатуры характеризуются рядом признаков, отличающих их от других видов имплицитной информации в дискурсе (их можно «просчитать», т.е. их количество выводится из значения высказывания; они неотделимы от смысла высказывания, в отличие от пресуппозиции; они неконвенциональны, т.е. не является частью конвенциональных значений языковых форм).

Следует учитывать, что импликатуры развернутых высказываний не обладают свойствами аддитивности (не сводятся к сумме импликатур их частей). Более того, любая исследуемая импликатура не представлена в конкретной форме, она основана на предполагаемой интенции говорящего передать какой-то (небуквальный) смысл, соблюдая (в идеале) постулаты принципа Коооперации Г. П. Грайса. При этом, как отмечает М. Л. Макаров, «даже метафорически говорить об исчислении импликатур по меньшей мере некорректно. В отличие от грамматиста, оперирующего четко заданными в координатах бинарной логики правилами, аналитик дискурса оказывается сродни слу­шающему, чьи интерпретации чужих реплик могут быть, а могут и не быть адекватными» (Макаров 2003: 131).

Инференция — это когнитивная опера­ция, в процессе которой адресат (или исследователь - интерпрета­тор дискурса), не обладающий информацией о процессе речепорождения адресанта, восполняет смысл высказывания. К формальным инференциям можно отнести логическое следствие, семантическую пресуппозицию и конвенциональную импликатуру. При этом следует учесть, что дедуктивные инференции осно­вываются на определенном типе умозаключения, а индуктивные обусловлены расширени­ем контекста на социокультурном, когнитивном, перцептивном и нормативном уровнях. В связи с глобальностью упомянутой проблемы, в настоящее время не существует психологически адекватной теории этого сложного процесса.

Рассматривая связь инференции и импликатуры, необходимо отметить недедуктивность инференции: как правило, она выводится на уровне «вероятности», субъективной правдоподобности с точки зрения слушающего. При этом важнейшую роль играет «личностный» опыт адресата, а также (особенно в институциональных дискурсах) ситуационная модель и связанные с ней экспектации интерпретатора высказывания. В ряде работ отмечается важнейшая роль ситуационных моделей в трехуровневой когнитивной репрезентации дискурса (Дейк, Кинч 1988 и др.). В принципе доказано, что абсолютное большинство инференций, генерируемых в про­цессе обработки дискурса, - компоненты ситуационной модели.

В то же время, инференционная модель коммуникации, основанная на теории релевантности Шпербера—Уилсон (Шпербер, Уилсон 1988) главным инференционным механизмом считает дедуктивный принцип, в основе которого - «когнитивный опыт» адресата. Это противоречие является предпосылкой дальнейших исследований дискурсивного процесса в различных сферах человеческой деятельности.