Курс: основы этнопсихологии

Юнита 2. Психология межличностных отношений.

Рассмотрены основные проблемы психологии межэтнических отношений. Раскрыты причины возникновения и способы урегулирования этнических конфликтов.

Рассмотрены психологические детерминанты межэтнических отношений, а также проблема развития и трансформации этнической идентичности. Раскрыты механизмы межгруппового восприятия в межэтнических отношениях. Представлены факторы, влияющие на процесс адаптации к новой культурной среде.

Юнита соответствует профессиональной образовательной программе №1

_________________________________________________________________________

(С) СОВРЕМЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ, 2000

Оглавление

стр.

ЛИТЕРАТУРА 5

ТЕМАТИЧЕСКИЙ ОБЗОР 7

1. Межэтнические отношения и когнитивные процессы 7

1.1. Межличностные и межгрупповые отношения 7

1.2. Психологические детерминанты межэтнических отношений 10

1.3. Социальная и этническая идентичность 12

1.4. Когнитивный и аффективный компоненты этнической

идентичности 14

2. Развитие и трансформация этнической идентичности 19

2.1. Этапы становления этнической идентичности 19

2.2. Влияние социального контекста на формирование

этнической идентичности 22

2.3. Стратегии поддержания этнической идентичности 24

2.4. Проблема изменения этнической идентичности 26

2.5. Модель двух измерений этнической идентичности 29

3. Механизмы межгруппового восприятия в межэтнических

отношениях 33

3.1. Этноцентризм как социально-психологическое явление 33

3.2. Этнические стереотипы: история изучения, основные

свойства и проблема истинности 38

3.3. Этнические стереотипы и механизмы стереотипизации 43

3.4. Социальная каузальная атрибуция 45

4. Этнические конфликты – причины возникновения и способы

урегулирования 49

4.1. Определение и классификация этнических конфликтов 49

4.2. Причины возникновения этнических конфликтов 52

4.3. Характер протекания этнических конфликтов 59

4.4. Урегулирование этнических конфликтов 62

5. Адаптация к новой культурной среде 68

5.1. Культурный шок и этапы межкультурной адаптации 68

5.2. Факторы, влияющие на процесс адаптации к новой культурной

среде 72

5.3. Последствия межкультурных контактов для групп и

индивидов 76

5.4. Подготовка к межкультурному взаимодействию 79

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 85

ГЛОССАРИЙ*

*1. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология: Учебник для вузов. М., 1999.

*2. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1998.

Дополнительная

*3. Агеев В.С. Психология межгрупповых отношений. М., 1983.

*4. Агеев В.С. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. М., 1990.

5. Андреева Г.М. Социальная психология. М., 1996.

*6. Анцупов А.Я., Шипилов А.И. Конфликтология: Учебник для вузов. М., 1999.

*7. Белик А.А. Культурология: Антропологические теории культур. М., 1998.

8. Гостев А. А., Соснин В. А., Степанов Е. И. На путях становления отечественной конфликтологии // Психологический журнал. 1996, Т. 17. № 2.

*9. Дейкер X., Фрейда Н. Национальный характер и национальные стереотипы // Современная зарубежная этнопсихология / Под ред. С. А. Арутюнова и др. М., 1979. №4.

*10. Донцов А.И., Стефаненко Т.Г., Уталиева Ж.Т. Язык как фактор этнической идентичности // Вопросы психологии. 1997. №4.

*11. Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х гг. М., 1996.

*12. История первобытного общества. М., 1986.

*13. Лебедева Н.М. Социальная психология этнических миграций. М., 1993.

*14. Лебедева Н. М. “Синдром навязанной этничности” и способы его преодоления // Этническая психология и общество/ Под ред. Н. М. Лебедевой. М., 1997.

*15. Левкович В. П., Панкова Н. Г. Социально-психологические аспекты проблемы этнического сознания // Социальная психоло­гия и общественная практика / Под ред. Е. В. Шороховой, В. П. Левкович. М., 1985.

*16. Леонтьев А.Н. Образ мира. М., 1983.

*17. Майерс Д. Социальная психология. С.-Пб., 1997.

*18. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979.

*19. Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.

*21. Стефаненко Т. Г. Методы исследования этнических стереоти­пов // Стефаненко Т. Г., Шлягина Е. И., Ениколопов С. Н. Методы этнопсихологического исследования. М., 1993.

*22. Стрелецкий В.Н. Этнотерриториальные конфликты: сущность, генезис, типы // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах / Под ред. М.Б. Олкотт, В. Тишкова, А. Малашенко. М., 1997.

*23. Тишков В.А. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997.

*24. Шихирев П. Н. Проблемы исследований межгрупповых отно­шений // Психологический журнал. 1992. Т.13. № 1.

*25. Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию // Шпет Г.Г. Психология социального бытия. М., 1996.

*26. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.

1. МЕЖЭТНИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И КОГНИТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ
1.1. Межличностные и межгрупповые отношения

Межэтнические отношения могут быть проанализированы с разных точек зрения, поэтому изучением проблем, касающихся межэтнических отношений, занимаются многие науки — культурантропология, политология, социология, экономика, история, психология. Мы же ограничимся лишь их социально-психологи­ческим анализом.

Межэтнические отношения это не только отношения между группами — соперничество либо сотрудничество. В эту область нужно включить и отношения к группам, которые про­являются в представлениях о них — от позитивных образов до предрассудков. В наши дни значительный вклад в понимаемые таким образом межгрупповые отношения вносит информация, распространяемая средствами массовой коммуникации и соз­дающая своего рода “вторую реальность” в субъективном мире человека. Отношения между группами могут возникать и без непосредственного взаимодействия между ними, что не раз обнаруживалось в эмпирических исследованиях. Так, среди этнических стереотипов, выявленных в США в начале 30-х гг., наиболее негативными у белых американцев оказались не образы афроамериканца или представителя какого-либо другого дискриминируемого меньшинства, а турка, хотя сомнительно, что большинство респондентов были знакомы хотя бы с одним выходцем из Турции.

С точки зрения здравого смысла, кажется достаточно очевидным, что межгруппо­вые отношения — это отношения, объектом и субъектом которых являются группы. Однако многие социальные психологи под межгрупповыми отношениями понимают прежде всего — и даже исключительно — отношения между индивидами как представителями конкретных групп. Такой точки зрения при­держивался и британский социальный психолог А. Тэшфел (1919-1982), который все отношения между людьми располагал на континууме, полюса которого составляют межличностные отношения и межгрупповые отношения между представителями конкретных и ясно различимых групп.

Но при такой постановке вопроса практически все отношения между людьми окажутся межгрупповыми. Так как человек одновременно является членом многих групп, то хотя бы одна из его групповых принадлежностей будет отличаться от групповой принадлежности людей, с которыми он вступает в контакт: об­щаться могут люди одного возраста, одного пола, одной профес­сии, но если они идентифицируют себя с разными этносами, на их взаимодействие большое влияние будут оказывать как осо­бенности двух групп, так и взаимоотношения между ними.

Даже семейный конфликт придется рассматривать как меж­этнический, если муж и жена имеют разную национальность, и один из них в пылу ссоры прибегнет к последнему аргументу: “Все вы русские (татары, грузины и т.д.) такие — ленивые, глупые, жадные и т.п.”.

На самом деле, любые отношения одного индивида как представителя группы к другому индивиду как представителю дру­гой группы неизбежно приобретают “личностную” окраску, что и порождает такой предмет исследования, как межличностные отношения. Строго говоря, “чистые” межличностные отноше­ния, на которые не влияет принадлежность общающихся к ка­ким-либо группам, можно представить лишь как полюс некоего теоретического континуума, на другом полюсе которого распола­гаются тоже межличностные отношения, но в максимальной степени подвергающиеся влиянию межгрупповых отношений. А подавляющее большинство случаев взаимоотношений между людьми находятся в разной степени отдаленности от полюсов. Одни и те же люди в одних обстоятельствах будут взаимодейст­вовать в большей степени как индивиды, а в других — в большей степени как члены группы.

Степень влияния межгрупповых отношений на отношения межличностные зависит от того, насколько включенные в них люди воспринимают себя и других (и/или воспринимаются дру­гими) прежде всего как членов какой-либо группы. Так, члены групп этнических меньшинств часто считают, и во многих слу­чаях совершенно обоснованно, что отношения к ним окружаю­щих основано на восприятии их группового членства, а не лич­ностных характеристик. Например, подавляющее большинство “нерусских” жителей Петербурга (71,6%), опрошенных Т.Г. Стефаненко в 1995 г., отметили, что сталкивались с антипатией к себе именно по национальным мотивам.

В максимальной степени межгрупповые отношения проявляются в отношениях межличностных, особенно если группы находятся в состоянии конфликта. Под межличностными отношениями понимаются субъективно переживаемые взаимосвязи между двумя индивидами, объективно проявляющиеся в характере и способах взаимных влияний. Люди старшего поколения, бывавшие в Прибалтике в советские времена, могут вспомнить, что иногда продавщицы в магазинах или прохожие на улицах “не понима­ли” обращенных к ним по-русски вопросов. Но приезжий из России осознавал, что продавщица, выросшая в многонацио­нальном городе и окончившая советскую школу, просто не могла не знать русского языка. Отказ его использовать отражал слож­ные межгрупповые отношения и мог рассматриваться как про­явление гражданского неповиновения эстонцев, латышей или литовцев, стремившихся к восстановлению государственной не­зависимости.

Отсутствие единодушия при разграничении межгрупповых и межличностных отношений не случайно. Вполне вероятно, что многие психологи рассматривают межгрупповые отношения не как реальные отношения между группами, а как отношения ме­жду их членами из-за боязни “потерять” предмет исследования. Действительно, межгрупповые отношения, особенно отношения между этническими и другими большими социальными группа­ми, детерминированы политическими, экономическими, куль­турными процессами, идущими в обществе, и поэтому составля­ют предмет изучения прежде всего не социальной психологии, а других наук — социологии, политологии и т.п. Но и у социаль­ных психологов есть поле для деятельности, только их задача - изучение отражения реальных межгрупповых отношений в сознании людей, прежде всего анализ содержания и механизмов межгруппового восприятия.

Исходя из определения межгрупповых отношений как отноше­ний между группами, мы будем рассматривать и межгрупповое восприятие как взаимное восприятие групп, а не отдельных их членов — как групповое образование, обладающее характеристи­ками, отличающими его от восприятия межличностного. Среди них следует выделить, во-первых, структурные характеристи­ки: 1) согласованность — высокую степень совпадения представ­лений членов какой-либо группы о ней самой или чужой группе; 2) унифицированность — высокую степень переноса представле­ний о группе на ее отдельных членов. Во-вторых, динамическую характеристику — большую устойчивость (ригидность, кон­сервативность) межгрупповых социально-перцептивных процес­сов по сравнению с процессами межличностными. И, в-третьих, содержательную характеристику — тесную связь когнитивных и эмоциональных компонентов, большую оценочность, чем при восприятии межличностном (Агеев, 1983). Так, согласованными, унифицированными, устойчивыми и эмоционально окрашен­ными представлениями о группах являются этнические стереотипы.

Пунктом согласия большинства исследователей, принадле­жащих к различным отраслям знаний и теоретическим ориентациям, является подчеркивание важности принципа биполярности, в соответствии с которым протекает категоризация. Предпо­лагается, что в архаическом мышлении понятия рождались парами, так как возникали из сравнения — понятие света поя­вилось одновременно с понятием тьмы, покоя — с движением, жизни — со смертью. Древнейшая система категоризации, осно­ванная на принципе биполярности, сохранила поразительную устойчивость до наших дней. В соответствии с этим принципом происходит и категоризация общностей, членами которых люди себя воспринимают (“мы”), и тех, которые они не воспринимают своими (“они”).

Но распределение людей по группам, категоризация на “мы” — “они” происходит при построении образа социального мира, если вслед за А.Я. Гуревичем, выделяя универсальные, т.е. присущие человеку на любом этапе его истории, но измен­чивые по своему содержанию в разных культурах, категории, разделять их на “природный космос” и “социальный космос”.

Этнические общности занимают важное место среди множества социальных общностей и категорий — социальных классов, профессий, соци­альных ролей, религиозной принадлежности, политических при­страстий и т.п. При построении иерархии социальных категорий они оказываются на одном из верхних уровней, вслед за категори­зацией людей как членов рода Homo sapiens.

По мнению российского историка Б.Ф. Поршнева, этниче­ские категории и появились следом за этой глобальной категори­ей и ее противоположностью (люди — нелюди). Поршнев попытался вывести психологические детерминанты межгрупповых отношений из материалов человеческой истории и рассмотреть процессы, связанные с идентификацией индивида с группой, на­чиная с самых истоков становления человечества как социаль­ной общности. Согласно его гипотезе, субъективное “мы” появи­лось, когда люди повстречались и обособились от каких-либо “они”, т.е. осознали бинарную оппозицию “они — нелюди, мы — люди”: “Первое человеческое психологическое отношение — это не само­сознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животнообразным предкам и тем самым ощущение ими се­бя именно как людей, а не как членов своей общины” (Поршнев, 1979).

По мере вымирания и истребления палеоантропов та же пси­хологическая схема распространилась на отношения между группами людей: общинами, родами, племенами. Но и в этом, случае “мы” — это всегда люди, а в принадлежности к людям членов чужой группы у первобытного человека могли возник­нуть сомнения. Пример, подтверждающий гипотезу Поршнева, можно привести из исследований австралийских аборигенов: “Аборигены считали соседние группы, сходные по языку и куль­туре, близкородственными и называли их “дьянду”. Для всех других групп у них имелся термин “нгаи”, означавший “чужаки, враги”... Вместе с тем отношение к нгаи было дифференцированным. Тех из них, кто жил по соседству и с кем контакты имелись, аборигены считали “бин”, т.е. людьми по своему физическому облику, что же касается населения, жившего вдалеке, то аборигены сомневались в его принадлежности к разряду людей” (История первобытного общества, 1986).

На это указывают и весьма многочисленные этнонимы со значением “люди”, например у многих народов Сибири и Дальнего Востока — нанайцев, нивхов, кетов и др. А самоназвание чукчей — луораветланы — “настоящие люди”. Отзвук подобного отношения к чужим мы обнаружим и в русском названии наро­да, который сам себя называет deutsch. В древнерусском языке словом немец обозначали как человека, говорящего неясно, непонятно, так и иностранца: чужестранцы, не говорящие по-русски, воспринимались почти немыми, а значит, если и людь­ми, то достаточно ущербными.

В концепции Поршнева речь идет о процессах категоризации (на “мы” и “они”), социальной идентификации и социальной дифференциации, если использовать категориальную сетку британских исследователей А. Тэшфела и Дж. Тернера, получившую широкое распространение в мировой социальной психологии. Употребляя разные термины, они выдвига­ют общий психологический принцип, согласно которому диффе­ренциация (оценочное сравнение) категоризуемых групп нераз­рывно связана с другим когнитивным процессом — групповой идентификацией (осознанием принадлежности к группе). Или, по меткому выражению Поршнева: “Всякое противопоставление объ­единяет, всякое объединение противопоставляет, мера противопос­тавления есть мера объединения” (Поршнев, 1973).

Позиции советского и британских исследователей не полно­стью совпадают. Поршнев настаивает на первичности “они” по отношению к “мы”, т.е. на первичности межгрупповой диффе­ренциации. Поддержку этой точке зрения можно найти в исто­рии первобытного общества, для которого очень долго было характерно диффузное этническое самосознание. Например, у раннеземледельческих групп: “Нередко самоназваний вообще не было, но зато всегда имелись названия для иноязычных и/или инокультурных соседей, что ука­зывает на наличие этнического сознания. Иногда группа использо­вала в качестве самоназвания прозвище, данное ей соседями, если только оно не имело ярко выраженного негативного оттенка” (История первобытного общества, 1986).

А. Тэшфел все когнитивные процессы выстраивает в цепочку, в которой идентификация предшествует дифференциации. Но это различие не столь важно, так как выделение последователь­ности когнитивных процессов — научная абстракция: в реально­сти два процесса неотделимы друг от друга, и в зависимости от обстоятельств один из них может быть более определенным, осознанным, чем другой.

В ситуации конфликта одна из сторон может быть отвергаема очень широким блоком этнических общностей, для которых важнее обособление от “они”, чем уподобление. Именно “они” наделяются однозначной этнической характеристикой, и поэтому борьба с ними воспринимается как борьба с конкретным носителем чуждой культуры и чужих национальных инте­ресов. Например, живущие в Придне­стровье русские, украинцы и даже молдаване объединились в борьбе с руководством Республики Молдова против “румынизации”.
1.3. Социальная и этническая идентичность
Единый процесс дифференциации/идентификации приво­дит к формированию социальной идентичности. По определе­нию А. Тэшфела, социальная идентичность — осознание индивидом сво­его членства в социальной группе вместе с ценностным и эмоциональным значением, придаваемым этому членству. Добавим, что в самом об­щем смысле социальная идентичность — есть результат про­цесса сравнения своей группы с другими социальными общностями.

Этническая идентичность — составная часть социальной идентичности личности, психологическая категория, которая относится к осознанию своей принадлежности к определенной этнической общности. При этом, во-первых, необходимо разво­дить понятия этнической идентичности и этничности — социологической категории, относящейся к определению этнической принадлежности по ряду объективных признаков: этнической принадлежности родителей, месту рождения, языку, культуре, и иметь в виду, что в реальной жизни этническая идентичность далеко не всегда совпадает с официальной этничностью. Во-вторых, следует помнить, что этническая идентичность не сво­дится и может не совпадать с декларируемой идентичностью (причислением себя к этнической общности), которая проявля­ется в самоназвании.

Этническая идентичность — это, в первую очередь, результат когнитивно-эмоционального процесса осознания себя представи­телем этноса, определенная степень отождествления себя с ним и обособления от других этносов. Представляется, что смысл данного понятия хорошо отражает термин, предложенный Г. Г. Шпетом (1996), рассматривавшим этническую идентичность как переживание своего тождества с одной этнической общно­стью и отделения от других.

Считая этническую идентичность составной частью социаль­ной идентичности, современные исследователи в то же время предпринимают попытки выделить присущие только ей особенности (см. рис.1). Так, американский этнолог Ж. Девос рассматривает этни­ческую идентичность как форму идентичности, воплощенную в культурной традиции и обращенную в прошлое, в отличие от других форм, ориентированных на настоящее или будущее. Можно согласиться с Г.У. Солдатовой, что еще одной особенно­стью этнической идентичности является мифологичность, так как “ее главная опора — идея или миф об общих культуре, про­исхождении, истории” (Солдатова, 1998).
В структуре этнической идентичности (см. рис.2) обычно выделяют два основных компонента — когнитивный (знания, представления индивида об осо­бенностях собственной группы и осознание себя ее членом на основе этнодифференцирующих признаков) и аффективный (чувство принадлежности к группе, оценка ее качеств, отношение к членству в ней). Некоторые авторы выделяют еще и ее поведенческий компонент, понимая его как реальный механизм не только осознания, но и проявления себя членом определенной груп­пы, “построение системы отношений и действий в различных этноконтактных ситуациях” (Дробижева и др., 1996). Однако наличие поведенческого компонента в структуре этнической идентичности не признается большинством этнопсихологов. Именно поэтому детально будут рассмотрены лишь основные, общепризнанные структурные компоненты этнической идентичности: аффективный и когнитивный.

1.4. Когнитивный и аффективный компоненты этнической идентичности
Рассмотрим основные структурные компоненты этнической идентичности. В моделях, предложенных разными исследователями, исполь­зуются самые разные термины для обозначения составных частей когнитивного компонента этнической идентичности — этни­ческие ориентации, групповые концепции и др. Но самыми важ­ными признаются, во-первых, этническая осведомленность - знания о своих и чужих этнических группах, их истории, обычаях, особенностях культуры, и, во-вторых, этническое самоназвание.

На основе знаний о своей и чужих этнических группах формируется комплекс представлений, образующих систему этнодифференцирующих признаков. Как уже отмечалось, в качестве этнодифференцирующих могут выступать самые разные признаки: язык, ценности и нормы, историческая память, религия, представления о родной земле, миф об общих предках, национальный характер, народное и профессиональное ис­кусство. Среди них могут оказаться сущие — на взгляд сторон­него наблюдателя — мелочи, например некоторые элементы материальной культуры, которые считают значимыми для сво­ей идентификации корейцы, проживающие в Средней Азии: особая терка для резки овощей, национальный маленький сто­лик, удлиненные подушки, машинка для резки лапши. Значение и роль признаков в воспри­ятии членов этноса меняются в зависимости от стадии консо­лидации этноса, от особенностей исторической ситуации, от специфики этнического окружения и т.д.

Рис.3. Структура когнитивного компонента этнической идентичности

Первой формой этнической идентичности, возникшей у охот­ников и собирателей “предэтнических общин”, историки перво­бытного общества считают “сознание родства по крови и по бра­ку”. Эти два вида родства в ту эпоху не различались, фактическое родство не обо­соблялось от фиктивного, широко распространен был обычай адопции — не только детей, но и взрослых. Превалировали представления о единстве людей в настоящем времени, т.е. представления о горизонтальном родстве. Этническая идентич­ность была диффузной, этнические самоназвания не имели большого значения и могли время от времени меняться.

С переходом к оседлости и производящему хозяйству, появле­нием такой формы недвижимой собственности, как обработанная земля, общины стали все больше отличаться по образу жизни и уровню социально-экономического развития, что привело к их обособлению. В процессе межгруппового сравнения у некоторых племен просыпалась более четкая этническая идентичность. На смену представлений о горизонтальном родстве пришла вторая форма идентичности — осознание общности происхождения. Иными словами, формируется идея вертикального родства, ко­торая проявляется: а) в мифах о происхождении народа в мифические времена от прародителей — культурных героев; б) в культе предков — поклонение духам умерших в реальные вре­мена представителей племени. Генеалогии в родоплеменном об­ществе могли состоять из десятков поколений, как у полинезий­цев, и восходить к мифическим первопредкам.

Укрупнение общностей, развитие связей между ними приводят к появлению все новых этнодифференцирующих признаков. Напри­мер, разделение этносов на “мы” — “они” может быть зафиксиро­вано в границах, отделяющих родину от территории “варваров”; этническая идентичность выражается через идею территориаль­ной общности, “родной земли”, “родиноцентризма”, как у китай­цев, которые, по их представлениям, жили в “срединном царстве”. В настоящее время тесная связь этнической идентичности с чувст­вом родины характерна для титульных этносов независимых госу­дарств, образовавшихся на руинах советской империи. Эти народы, как и титульные народы республик России, рассматривают терри­торию этноконсолидирующим фактором и связывают становление государственной целостности с родной землей.

Родиноцентризму нередко сопутствует этническая эндога­мия — запрещение вступать в брак с представителями “чужого” народа. Этническая эндогамия может быть относительной: у гор­ных народов Вьетнама нет абсолютного запрета жениться на де­вушках из соседней общности, но существуют представления об их лени и дурном характере.

К XVIII в. сложилось этнолингвистическое и культурное единство многих европейских общностей, поэтому в Новое время важнейшими этнодифференцирующими признаками стали вос­приниматься родной язык и культура. В обыденном сознании часто происходит фактическое отождествление языка и народа: так, по данным этносоциологических исследований в 70-80-е гг. нашего века свыше 70% эстонцев, грузин, узбеков, молдаван определяли свою этническую идентичность по языку.

Язык действительно является одним из важнейших этнодифференцирующих признаков. Но в последние десятилетия иссле­дователи многих стран все больше внимания уделяют тому неос­поримому факту, что в некоторых исторических ситуациях эт­ническая идентичность связана не столько с реальным использованием языка всеми членами этноса, сколько с его символической ролью в процессах формирования чувства родственности с общностью и межгрупповой дифференциации.

В ситуации этнической мобилизации подобные тенденции была выявлены, например, у части греков-туркофонов в Грузии, указав­ших в качестве родного языка греческий и тем самым продемонст­рировавших несовпадение языкового предпочтения с реальным языковым поведением. Еще более однозначные результаты были получены в Казахстане, где в начале 90-х гг. наступил новый период языкового развития — был принят Закон о языке и созданы условия для приоритетного положения и развития казахского языка как государственного. Привязанность студентов-казахов к этническому языку как символу единства народа нагляд­но проявилась в том, что 98,1% респондентов считают его родным, хотя у 25% опрошенных доминантным является русский язык, а 8% практически не владеют казахским. В ответах на многие вопро­сы русскоязычные казахи продемонстрировали не реальное исполь­зование этнического языка, а желаемое языковое поведение. Так, почти половина из них уверяла, что общается в семье преимущест­венно по-казахски, хотя это не соответствует их языковой компе­тентности. Можно предположить высокую степень предпочтения этнического языка у этих респондентов: обычно именно дома люди говорят на том языке, на котором хотят, ведь выбор “семейного” языка регулируется самостоятельно, а не определяется социальны­ми правилами и нормами.

Показательны и ответы респондентов на вопрос об эмоцио­нальном отношении к беседе двух казахов, разговаривающих по-казахски, по-русски и на двух языках. Если билингвы эмоцио­нально нейтральны по отношению ко всем трем вариантам об­щения, то у трети русскоязычных респондентов раздражение вызывает беседа двух казахов на русском языке — единственно возможная для них самих. Почти половину из них раздражает и беседа на двух языках, а общение на казахском языке вызывает чувство горечи и зависти. Иными словами, радикальными в отношении использования этнического языка оказались не вла­деющие им студенты, которые продемонстрировали неудовлетво­ренные воинственные аттитюды. А толерантными к использова­нию русского языка — при общем предпочтении казахского — оказались студенты, свободно владеющие двумя языками (Донцов, Стефаненко, Уталиева, 1997).

Стоит добавить, что в нашем исследовании респонденты вы­соко оценили еще один символический признак этнической идентичности — общность исторической судьбы. В этом случае прослеживалась несомненная связь с компетентностью в казах­ском языке: чем в меньшей степени респонденты им владели, тем более значимой среди этнодифференцирующих признаков они считали общность исторической судьбы. Эти результаты подтвер­ждают давно отмеченный исследователями факт, что в современ­ных условиях унификации этнических культур наряду с неуклон­ным сокращением количества этнодифференцирующих признаков возрастает роль общности исторической судьбы как символа един­ства народа. Это проявляется, в частности, в интересе к историче­ской литературе. Так, отечественные этносоциологи еще в 70-е гг. обнаружили, что наиболее популярным литературным жанром у грузин и узбеков является исторический роман (Дробижева, 1996). У русских в те годы историческая память не была столь остро актуализирована, но уже в следующем десятилетии волна интереса к собственному прошлому докатилась и до них, а исто­рические романы В. Пикуля — за неимением других — зачитыва­лись до дыр.

Этническая идентичность — это не только осознание своей тождественности с этнической общностью, но и ее оценка, значи­мость членства в ней, разделяемые этнические чувства. Как со­вершенно справедливо отмечает Г. У. Солдатова, “достоинство, гордость, обиды, страхи являются важнейшими критериями меж­этнического сравнения. Эти чувства опираются на глубокие эмо­циональные связи с этнической общностью и моральные обяза­тельства по отношению к ней, формирующиеся в процессе социа­лизации индивида” (Солдатова, 1998).

Аффективный компонент этнической идентичности, отра­жающий отношение к собственной этнической общности, прояв­ляется в этнических аттитюдах. Позитивные аттитюды включа­ют удовлетворенность членством в этнической общности, жела­ние принадлежать ей, гордость за достижения своего народа.

При исследовании чувств, испытываемых представителями титульных народов республик России — татарами, якутами, ту­винцами — по отношению к собственным этническим общностям, было обнаружено, что за последние десять лет все они ста­ли воспринимать свою группу как более привлекательную. Повышение этносоциального статуса этих народов в новой социальной реальности сопряжено с ростом чувства самоуваже­ния, что проявляется в усилении чувства гордости и в снижении чувства стыда за свой народ (Солдатова, 1998).

Наличие негативных аттитюдов к своей этнической общности включает отрицание собственной этнической идентичности, чувство униженности, предпочтение других групп в качестве рефе­рентных. В том же исследовании Солдатовой было обнаружено, что у русских, проживающих в республиках России, привлека­тельность собственной этнической группы снизилась: “За последние годы они испытали немало разочарований, связан­ных с их исторической судьбой. Преобладание в целом чувства стыда за свой народ над чувством гордости отражает рост среди русских про­тивоположных солидаризации процессов отчуждения от своей этниче­ской группы” (Солдатова, 1998).

Утрата позитивного восприятия своей этнической общности была отмечена Н.М. Лебедевой после распада СССР и у рус­ских, проживающих в странах нового зарубежья: многие из них переживают негативные чувства, связанные с этнической при­надлежностью — стыд, обиду, ущемленность, униженность (от 6,3% опрошенных в Казахстане до 71,4% в Эстонии). Исследо­вательница особо подчеркивает — рост негативно окрашенных этнических аттитюдов русских нового зарубежья сопровождает пробуждение у них этнической идентичности, связанное с кар­динальными изменениями в жизни общества, в котором они жи­вут.