Основы теории дискурса Москва «Гнозис» 2003 ббк81. 2 M15 Макаров М. Л

3.2.1 Дискурс-анализ: источники и составные части

ный «для расширения дескриптивной лингви­стики за пределы одного предложения в данный момент времени и для соот­несения культуры и языка» [Harris 1952: 1—2].

Говоря об идейных предшественниках современного дискурс-анализа, нельзя не обратить внимание на признание многими учеными выдающейся роли ранних работ русских формалистов [ван Дейк 1989: 114; Renkema 1993: 118; Östman, Virtanen 1995: 240], в частности исследования Владимира Проп­па [1928] по морфологии русской сказки, заложившего основы нарративного анализа. Вне этого контекста трудно даже представить появление довоенных публикаций М. М. Бахтина и В. Н. Волошинова. Через плодотворную науч­ную деятельность Романа Якобсона эта традиция распространилась на Праж­скую школу и европейский, а чуть позже — и американский структурализм. Вот еще один наглядный пример непротиворечивости формализма и дискурс-анализа.

Под этим же углом зрения следует рассматривать влияние европейского структурализма, реализовавшееся в структурной антропологии Клода Леви-Строса [1985; Lévi-Strauss 1958] и других представителей французской школы, ожививших связи антропологии с поэтикой и семиотикой: большое внима­ние в их исследованиях уделялось анализу повествовательных структур ми­фов, литературных и обыденных сюжетов, как, например, в работах Ролана Барта [1994; 1996; Barthes 1974] и Цветана Тодорова [Todorov 1977]. Возрож­дение семиотики под влиянием Чарлза Морриса и Умберто Эко [1998; Eco 1976; 1986; Morris 1971; ср.: Гаспаров 1996; Миловидов 2000; Escudero, Corna 1984; Tobin 1990; Sebeok 1991; Leeds-Hurwitz 1993], дало различным школам лингвистики, антропологии, литературоведения, теории коммуникации и социологии общие принципы и универсальный метаязык, что обусловило раз­витие междисциплинарных связей [ср.: Орлова 1994; Ерасов 1996; Маслова 1997; Мечковская 1996; 1998; Гуревич 1997; Gee 1996 и др.].

Пока европейский структурализм занимался исследованием мифов, ска­зок, поэтических произведений и продукции средств массовой коммуникации, несколько иной подход к антропологии и этнографии в американской науке воплотился в исследованиях по лингвистической антропологии, этнографии устной речи (ethnography of speaking) и этнографии коммуникации (ethnography of communication), предвосхитивших развитие дискурс-анализа благодаря тру­дам таких ученых, как Делл Хаймс [1975] и Джон Гамперц [1975; Gumperz, Hymes 1972; Gumperz 1971; ср.: Chock, Wyman 1986].

91

Несколько позже теоретические и исследовательские установки Дж. Гам­перца претерпели изменения и его подход, наиболее полно выраженный в [Gumperz 1982a], получил наименование интерактивной социолингвистики [Schiffrin 1994: 97—136]. К этому же направлению принадлежат работы Эрви­на Гоффмана [Goffman 1967; 1971; 1972; 1974; 1981]. Антропологизм Гампер­ца и социологизм Гоффмана на удивление удачно дополняют друг друга: оба в фокус внимания помещают межличностную интеракцию с использованием языка, в основе интерпретации которой лежит категория ситуативно обус­ловленного смысла [развитие их идей в лингвистике см.: Brown, Levinson 1987; Schiffrin 1987; Tannen 1989; Spencer-Oatey 1996 и др.].

Еще одним источником современного коммуникативного дискурс-анали­за была феноменологическая микросоциология и социология языка (sociology of language), представленная такими разными учеными, как уже упоминавший­ся выше Эрвин Гоффман, а также Арон Сикурель и Гарольд Гарфинкель [Goffman 1967; 1971; Cicourel 1973; Garfinkel 1967]. С именем последнего тесно связана этнометодологическая традиция в социологии (сосредоточенная на анализе структур обыденного, повседневного разговорного общения и интер­претациях, лежащих в его основе), из чего развился конверсационный анализ [англ. conversation analysis; нем. Konversationsanalyse — Schegloff, Sacks 1973; Sacks, Schegloff, Jefferson 1974; Kalimeyer, Schütze 1976; Goodwin 1981; Henne, Rehbock 1982; Atkinson, Heritage 1984; Button, Lee 1987; Schegloff 1987; 1988; Goodwin, Heritage 1990; Boden, Zimmerman 1991; Watson, Seiler 1992; Sacks 1995; Psathas 1995 и др.].

Большое влияние на дискурс-анализ с 60-х гг. оказывала социолингвистика, уделявшая значительное внимание явлениям лингвистической вариативнос­ти, обусловленной социальными факторами (класс, пол, этнический тип и т. п.). Под влиянием работ Сюзан Эрвин-Трипп [1975] и Уильяма Лабова [1975; Labov 1972а; 1972b; 1973; 1977; Белл 1980; ср.: Карасик 1992; Мечковская 1996; Lincoln 1989 и др.] анализ функционирования и вариативности языка в реаль­ной жизни привел к изучению разных типов дискурса, например, общения родителя и ребенка, врача и пациента, судебного заседания и т. п. При этом анализ вариативности практически смыкается с интерактивной социолинг­вистикой, антропологией языка и этнометодологией, воплощаясь в изучении отдельных социальных типов дискурса [ср.: Sinclair, Coulthard 1975; Ehlich, Rehbein 1975; Labov, Fanshel 1977; Ervin-Tripp, Mitchell-Kernan 1974; Ehlich 1980; Saville-Troike 1982; Garvey 1984; Trudgill 1984; Tannen 1984b; 1986; Fisher, Todd 1986; Moerman 1988; Burke, Porter 1991; Bhatia 1993; Stygall 1994; Eder e. a. 1995].

Поскольку речь зашла об антропологии языка, нелишне вспомнить рабо­ты Бронислава Малиновского и Джона Руперта Ферса и их роль в изучении

92

дискурса. Культурно-социологическая теория первого, выросшая из анализа «примитивных» языков [Malinowski 1923; 1972], выявляет взаимосвязь языка и культуры, обусловленную социальной и биологической природой человека, причем важной формой поведения считается фатическое (phatic communion). Малиновский одним из первых соединил изучение речевой коммуникации с методами антропологической и этнографической полевой работы. Ферс, как и вся Лондонская школа структурной лингвистики, испытав влияние идей Э. Дюркгейма, Ф. де Соссюра, Э. Сепира, К. Леви-Строса и отчасти — бихе­виоризма, признавал необходимость функционального изучения языка, лич­ности и общества; обусловленность значения и смысла ситуационным кон­текстом. В это же время, что примечательно, в психологии развернулась дис­куссия Эббингхауса — Бартлетта, в которой последний [Bartlett 1932] дока­зал, что в точном запоминании и понимании нарратива огромное значение имеют то, что сегодня называется когнитивными схемами (schemata), тема дис­курса и культурный фон.

Функциональный структурализм Ферса стал фундаментом, на котором сформировались взгляды М. А. К. Хэллидея [Halliday 1978], в свою очередь оказавшего влияние на Бирмингемскую школу дискурс-анализа [Coulthard 1977; 1985; 1992; 1994; Coulthard, Montgomery 1981; Sinclair, Coulthard 1975; Edmondson 1981] и критический дискурс-анализ [ван Дейк 1994; Водак 1997; Fairclough 1989; 1992; 1995; van Dijk 1993; 1996; 1997с; Caldas-Coulthard, Coulthard 1996; Wodak 1996; Gee 1996; см.: Шейгал 2000], унаследовавший глу­бокий интерес к социально-культурным аспектам языка.

Своеобразно предвосхитил пришествие дискурс-анализа и Кеннет Ли Пайк [Pike 1996], которому volens nolens приходилось со своими коллегами по Summer Institute of Language заниматься структурами «больше предложения» в процессе перевода Библии на различные языки.

Следующим направлением, крайне важным для становления дискурс-ана­лиза, были работы по аналитической философии, сложившиеся позже в тео­рию речевых актов Джона Остина [1986; Austin 1962] и Джона Роджерса Сёрля [1986; Searle 1969; 1992; Searle e. a. 1980; ср.: Sadock 1974; Cole, Morgan 1975; Wunderlich 1976; Lanigan 1977; Bach, Harnish 1979; Evans 1985; Verschueren 1980; 1987; Wierzbicka 1991;Nuyts 1993;Geis 1995], а также «логику речевого общения» Герберта Пола Грайса [1985; Grice 1971; 1975; 1978; 1981] и «риторическую прагматику» Джеффри Лича [Leech 1980; 1983]. Они создали концептуальную структуру прагматической теории языка, соотносящей языковые объекты с социальными действиями, причем проблематика речевых актов наряду с по­нятиями референции, пресуппозиции, импликатуры на долгое время стала неотъемлемой частью прагматики языка [см.: Schlieben-Lange 1975; Allwood

93

1976; Cole 1978; 1981; Gazdar 1979; Parret 1980; 1983; 1993; Parret, Sbisa 1981; Levinson 1983; Eluerd 1985; Verschueren 1985; 1987; Haslett 1987; Givón 1988; Reyes 1990; Davis 1991; Flader 1991; Blakemore 1992; Escandell Vidal 1993; Escudero, Corna 1993; Mey 1993; Arens 1994; Moeschler, Reboul 1994; Fonseca 1994; Grundy 1995; Thomas 1995; Yule 1996; Segerdahl 1996 и др.].

Важной вехой в становлении лингвистики текста в 60-х гг. стал исследова­тельский проект в университете г. Констанц [Konstanz project], целью которого была выработка грамматики и лексикона для порождения брехтовского тек­ста [см.: van Dijk e. a. 1972]. Вслед за этим Я. Петефи создает свою семантико-прагматическую теорию TeSWeST [TextStruktur-WeltSTruktur—Petöfi 1978; 1980]. Высокоуровневый семантический анализ, выявление смысловых макрострук­тур в работах Т. ван Дейка сочетается с поиском комплексной текстуальности 3. Шмидта, выявлением текстообразующих корреляций с фонологическими и синтаксическими структурами в теории когезии [Halliday, Hasan 1976], тема­тическими прогрессиями Ф. Данеша, а также процессуальными моделями Р. де Богранда и синтаксисом текста В. Дресслера. Данные достижения и связи

лингвистики текста со стилистикой, риторикой и машинным моделированием были переработаны и интегрированы дискурс-анализом.

В отличие от Европы в Великобритании и США лингвистика текста фак­тически не прижилась, хотя разработка грамматики дискурса Роберта Лонгейкра [Longacre 1983; см.: Hwang, Merrifield 1992] и функциональной грамма­тики дискурса, автором которой является Толми Гивон [Givón 1979; 1988; 1995], осуществляются в близком направлении. Надо отметить еще одну европей­скую школу — анализ диалога, особенно его представителей в Германии и Финляндии [Canisius 1986; Carlson 1983; Fritz, Hundsnurscher 1994; Weigand 1994; Moilanen e. a. 1994; Hundsnurscher, Weigand 1995; Dascal 1985; ср.: Девкин 1981; Чахоян 1979; Комина 1984; Жалагина 1988; Романов 1988]. В отече­ственной науке получила развитие коллоквиалистика: лингвистический ана­лиз устной разговорной речи [см.: Скребнев 1985; Сиротинина 1983; Лаптева 1976; Земская и др. 1981; Бойкова и др. 1988; Филиппов 1989].

3.2.2 Подходы к изучению языкового общения

Краткий обзор предыстории парадигмы показал, что дискурс-анализ не случайно характеризуется сочетанием методологии и теории, обязанных своим происхождением многим различным направлениям и дисциплинам.

В традиции изучения языкового общения можно выделить ряд школ и направлений, имеющих собственное теоретическое лицо и уже утвердивших­ся в роли самостоятельных исследовательских практик, обладающих своей методологией. К тому же все эти подходы, часть из которых была перечи­слена выше, отличаются не только историей своего развития, но и географи­ческим ареалом распространения.

Поскольку многие европейские исследователи, обратившиеся к анализу языковых структур «выше предложения», сохранили традиционный интерес к проблемам стилистики, герменевтики, риторики и эстетики, то их увлече­ние изучением конкретных текстов, часто литературных, оказалось вполне естественным. В англо-американской академической традиции связь дискурс-анализа с литературой если и была, то самая незначительная. Зато там этно­графические и философские основания определили исключительный интерес к анализу естественной звучащей речи в социально-когнитивном контексте.

Большинство обзоров среди основных подходов к изучению дискурса (в широком смысле) и прагматики языка в целом выделяет следующие [ср.: Verschueren e. а. 1995; Schiffrin 1994]:

• теория речевых актов (Дж. Остин, Дж. Р. Сёрль, Дж. М. Сейдок, П. Коул, Д. Вундерлих);

95

• логико-прагматическая теория коммуникации (Г. П. Грайс, Дж. Лич, Дж. Газдар, С. Левинсон, П. Браун);

• лингвистический анализ диалога (М. Даскал, Ф. Хундснуршер, Э. Вайганд, Г. Фриц, Л. Карлсон);

• лингвистический дискурс-анализ (Бирмингемская школа: Дж. Синклер, М. Култхард, Д. Брэзил, Д. Гиббон);

• лингвистика текста (В. Дресслер, Р. де Богранд, Т. ван Дейк, 3. Шмидт) и грамматика дискурса (Р. Лонгейкр, Т. Гивон);

• критический дискурс-анализ (Н. Фэйрклау, Р. Лаков, Р. Водак, Т. ван Дейк);

• социолингвистический анализ вариативности (У. Лабов, С. М. Эрвин-Трипп);

• интерактивная социолингвистика (Дж. Гамперц, Э. Гоффман);

• этнография коммуникации (Д. Хаймс, Дж. Гамперц, Дж. Филипсен);

• модели репрезентации дискурса в теории искусственного интеллекта (Р. Шенк, Р. Абельсон);

• когнитивные и психолингвистические модели обработки и понимания дискурса (Т. А. ван Дейк, В. Кинч).

Как видно из этого далеко не полного списка — существуют и другие под­ходы, как, например, типологический дискурс-анализ [Myhill 1992], — неко­торые школы, послужившие предпосылками формирования дискурс-анализа как междисциплинарного [см.: van Dijk 1997b; 1997a] научного направления, развиваются вместе с ним и фактически стали его составными частями. Дру­гие, наоборот, «ушли в тень». Третьи сами возникли не так давно. Одной из задач данной работы является критический синтез идей этих направлений с элементами научной картины мира, изложенными в главах 1 и 2.

3.2.3 Дискурс-анализ vs. конверсационный анализ

Одно из них продолжает линию, идущую от Ферса и Лондонской школы функционального структурализма через социальную семиотику М. Хэллидея

к Бирмингемской группе исследователей, за которой, собственно, и закрепи­лось само название дискурс-анализ [Coulthard 1977; 1985; 1992; 1994; Coulthard, Montgomery 1981; Sinclair, Coulthard 1975]. Это направление представлено многими публикациями, но, пожалуй, больше всего оно ассоциируется с име­нами Джона Синклера и Малколма Култхарда, стоявшими во главе проблем­ной группы по исследованию английского языка в университете г. Бирминге­ма (English Language Research Group, University of Birmingham), хотя к этой школе порой примыкают исследования, выполненные в других традициях, как, например, основанная на теории речевых актов работа Виллиса Эдмондсона [Edmondson 1981] или социолингвистические вариации Майкла Стабза [Stubbs 1983].

Бирмингемская модель дискурс-анализа была разработана в результате проекта «The English Used by Teachers and Pupils» (сентябрь 1970 г. — август 1972 г.), спонсором которого выступил Совет по исследованиям в области со­циальных наук (Social Science Research Council). Изучая речевое взаимодействие учителей и учеников на уроках, авторы проекта пытались найти ответы на вопросы о том, как связаны соседние высказывания в потоке речи, кто и как управляет ходом общения, как меняются роли говорящего и слушающего, как вводятся новые темы и как заканчиваются старые, как, какими языковыми данными можно доказать существование единиц, превосходящих высказы­вание и т. д. [Sinclair, Coulthard 1975: 4]. Школьный урок представлял собой довольно удачный языковой материал, лишенный хаоса и спонтанности обыденной повседневной речи, что позволяло легче выделять структурные единицы дискурса.

Это направление в изучении языкового общения основано на солидном лингвистическом фундаменте, чем оно резко отличается от конверсационного анализа, как отмечалось выше, своим происхождением обязанном социо­драматической концепции Э. Гоффмана и радикальной форме социологии — этнометодологии Г. Гарфинкеля. Конверсационный анализ был впервые раз­работан в пионерских исследованиях Гарви Сакса в начале 60-х годов в уни­верситете штата Калифорния [Sacks 1995]. Географически и сегодня конвер­сационный анализ сосредоточен главным образом в США, хотя немало ори­гинальных исследований выполнено в Германии, Италии, в 90-х годах этот подход переживает бум во Франции [ср.: Henne, Rehbock 1982; Kerbrat-Orecchioni 1990; 1992; 1994; 1996; Maingueneau 1991; Kerbrat-Orecchioni, Plantin 1995; Orletti 1994].

Рабочей гипотезой, с которой Г. Сакс начал анализ телефонных звонков в центр предотвращения самоубийств Лос-Анджелеса, было предположение о структурной организации самых обычных разговоров, которую можно

97

изучать посредством многократного наблюдения, прослушивания записанных эпизодов естественного речевого общения. Постепенно его вниманием все больше овладевали механизмы и правила мены коммуникативных ролей и особенности линейного структурирования разговора в аспекте социальной организации взаимодействия. Позже был расширен круг анализируемого речевого материала, сформировался новый метод его изучения, уточнены теоретические положения.

Помимо Гарви Сакса это направление также тесно связано с именами Эмануила Щеглова и Гэйл Джефферсон, которым мы обязаны не только по­смертным изданием полного текста лекций Сакса «Lectures on Conversation» [Sacks 1995] (как не вспомнить историю с Курсом Соссюра), но и всесторон­ним развитием конверсационного анализа, в частности, ставшей классиче­ской работой о мене коммуникативных ролей, а также расширением объема и характеристик эмпирического материала, привлекаемого к исследованию [см.: Schegloff, Sacks 1973; Sacks, Schegloff, Jefferson 1974; Schegloff 1987; 1988; Button, Lee 1987; Taylor, Cameron 1987; Boden, Zimmerman 1991; Psathas 1995].

«Нелингвистичность» конверсационного анализа обусловила его непро­стые отношения с дискурс-анализом. Одни принципиально отрекаются от лингвистического дискурс-анализа [Levinson 1983], у других оба этих подхода фигурируют как два равноправных, самостоятельных метода [ср.: Drew 1995; Potter, Wetherell 1995]. В то же время конверсационный анализ нередко рас­сматривается в качестве одного из частных подходов в рамках интегральной теории и практики изучения дискурса [Schiffrin 1994; Malmkjær 1995: 101]. Некоторые авторы, пытаясь уйти от даже подразумеваемого противопостав­ления, избегают пользоваться обоими терминами, предпочитая нейтральные discourse studies [Renkema 1993] или spoken interaction [Stenström 1994].

Дискурс-анализ и конверсационный анализ отличаются и теоретически, и методологически, хотя и имеют много общего. Оба направления отталки­ваются от структуры, а не от функций. Оба направления весьма похоже выде­ляют сегменты дискурса. В то же время дискурс-анализ незаслуженно счи­тается методом дедуктивным, выводящим гипотезы из «грамматики дискур­са», а конверсационный анализ — индуктивным, где гипотезы могут появ­ляться лишь из наблюдения эмпирического материала [rule or grammar driven vs. data driven — Mey 1993: 195].

Следуя этой логике, С. Левинсон делает вывод о методологическом и тео­ретическом приоритете конверсационного анализа, с ходу отвергая дискурс-анализ как «fundamentally misconceived» [Levinson 1983: 288]. Сегодня объяс­нение этому видится в многозначности термина «дискурс-анализ»: С. Левин­сон скорее всего говорит о структурно-формальной традиции изучения дис-

курса, связанной с синтаксически ориентированной грамматикой текста, ко­торая понимается как речеактовое дополнение к традиционной грамматике, надстраивающееся выше уровня предложения. Но и в этом случае его кри­тика выглядит необоснованно резкой: «it (discourse analysis. — M. M. ) is no more 'misconceived' than is 'classical' transformational grammar» [Mey 1993: 195].

Дискурс-анализ в бирмингемской версии не отрицает конверсационного, а скорее включает его [Coulthard 1985: 59], оговаривая этнометодологические отличия последнего от собственного «лингвистического» подхода. Экстралинг­вистические истоки конверсационного анализа не должны быть препятствием на пути к интеграции этого подхода в модель анализа языкового общения, особенно если вспомнить, что это не первая и не последняя традиция в изуче­нии речевой коммуникации, возникшая за пределами лингвистики (ср.: тео­рия речевых актов, этнография коммуникации и т. д.).

В пользу интеграции конверсационного анализа в междисциплинарный дискурс-анализ говорит само соотношение категорий «дискурса» (discourse) и «разговора» (conversation): разговор — это лишь частный случай дискурса, но не наоборот. Понятно, что вследствие этого нельзя говорить о конверсаци­онном анализе как о синониме дискурс-анализу. При этом надо помнить, что и дискурс-анализ (в широком смысле) не сводим к традициям одной лишь Бирмингемской школы.

3.2.4 Уточнение определения

Уже в первом сопоставлении различных подходов наглядно проявляется многозначность самого тер­мина «дискурс-анализ», отчасти обусловленная не­однозначностью исходного понятия «дискурс». Встречается по крайней мере три его употребления, в связи с чем иногда возникает опасность термино­логического многозначия, некорректной подмены смыслов:

1) дискурс-анализ (в самом широком смысле) как интегральная сфера изу­чения языкового общения с точки зрения его формы, функции и ситуативной, социально-культурной обусловленности;

2) дискурс-анализ (в узком смысле) как наименование традиции анализа Бирмингемской исследовательской группы;

3) дискурс-анализ как «грамматика дискурса» (Р. Лонгейкр, Т. Гивон), близкое, но не тождественное лингвистике текста направление.

В данной работе понятие «дискурс-анализ» употребляется преимуществен­но в первом, самом широком значении. Второе значение, где необходимо, уточ­няется, а третье замещается сочетанием грамматика дискурса.

Широкое, интегрирующее определение дискурс-анализа соответствует широкому толкованию дискурса, принятому в 3.1, и понятию discours, кото-

99

рое обозначил Г. Гийом [1992: 36—39], критически разбирая соссюровскую формулу langage = langue + parole. Discours, как построение речи, он ввел в ка­честве четвертого элемента, сместив смысл в понятии речь в сторону акта физического говорения (parole effective), отличая ее от идеальной речи (parole-idée) на уровне языка (langue), который существуют в людях в форме возмож­ности (puissance), только in potentia [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 75—77].

В социальных науках за пределами языкознания «дискурс-анализ» обо­значает методологию исследования в русле постструктурализма, постмодер­низма [см.: Порядок дискурса — Фуко 1996b: 47—96; 1996а; Foucault 1971], а также герменевтики [Слово как дискурс — Рикёр 1995: 129—136]. Видимо, пока нет необходимости особо оговаривать такие случаи, поскольку их с полным основанием можно включить в объем термина дискурс-анализ в пер­вом, наиболее широком смысле. Тогда можно согласиться с обобщающим пониманием дискурс-анализа как междисциплинарной области знания, в ко­торой наряду с лингвистами участвуют социологи, психологи, этнографы, литературоведы, стилисты и философы [ЛЭС: 137].

Скачать 4.44 Mb.

Поделитесь с Вашими друзьями: