Основы теории дискурса Москва «Гнозис» 2003 ббк81. 2 M15 Макаров М. Л

4.2.2 Линейность дискурса

Какими уникальными, выдающимися способностями ни обладал бы го­ворящий или пишущий субъект, он не в состоянии произнести, написать бо­лее одного слова в один и тот же момент времени. Дискурс закономерно ли­неен, у него всегда есть начало, продолжение (или продолжения) и конец, ло­гический или не очень. Во всяком случае любой автор сталкивается с пробле­мой линейного расположения смысла, и ему каждый раз приходится решать извечный вопрос С чего начать?

Данная проблема не столь банальна и тривиальна, как может показаться неискушенному исследователю. Начало дискурса определяет тематическую, интенциональную (в философско-феноменологическом смысле) направлен­ность на предметную сферу и возможные пути конструирования социального мира. Начало дискурса задает рамки его возможной интерпретации и опреде­ляет тональность, подобно музыкальному ключу и знакам альтерации на нот­ном стане. Вероятно, это психологическое свойство многих семиотических процессов, поступательно развертывающихся во времени. Слова, предваряю­щие последующие коммуникативные акты, становясь речевым контекстом, оказывают огромное влияние на восприятие и обработку дискурса слушаю­щим. Начало дискурса вводит нас в определенный возможный мир, связанные с ним культурные смыслы, знания, верования, общий пресуппозиционный фонд [ср.: presuppositional pool — Brown, Yule 1983: 79—83], стимулирует инферен­ционное прогнозирование в заданном им направлении, активирует соответ­ствующие установки, ожидания слушающих относительно темы дискурса и его продолжения. Сравните:

{VII} a. I hate playing with him. He's so fast, you know.

Я не люблю с ним играть. Знаешь, он так быстр.

b. I enjoy playing with him. He's so fast, you know.

Мне нравится с ним играть. Знаешь, он так быстр.

Очевидно, что восприятие второго высказывания в качестве отрицатель­ной оценки в {VII-a} и положительной в {VII-b} полностью зависит от пред­шествующего.

Не только содержание первого высказывания, но и способ его актуализа­ции выполняют функцию контекстуализации. Это касается стиля, языкового

141

кода, диалекта, интонации, манеры письма — всего того, что Дж. Гамперц называет ключами контекстуализации [contextualization cues — Gumperz 1982a: 131] и что определяет порождение контекстуальных эффектов [Шпербер, Уилсон 1988; Sperber, Wilson 1995 и др.]. Формальное обращение, например, вызывает определенные ожидания, настраивает на официальный стиль обще­ния, отличный от ситуации, в которой вполне естественным было бы фа­мильярное приветствие. Получив эту субкодовую информацию, слушающий выводит соответствующие ей прагматические инференции. Опираясь на из­менившийся фонд знаний о взаимодействии, он готовится интерпретировать последующие высказывания и соответственно строить свои коммуникатив­ные стратегии. Таким образом, начало дискурса задает тональность или стиль общения, его социокультурный и психологический континуум.

Линейность дискурса наивно-психологически подчиняется правилу так называемого ordo naturalis — «естественного порядка» [Brown, Yule 1983: 125], заставляющего, например, слушающего верить, что факт, упомянутый в раз­говоре раньше другого, на самом деле предшествовал этому другому в реаль­ной жизни (если не было специальных индексов времени, перекрывающих это правило). Классический тому пример: Veni, vidi, vici. Никому из нас даже не придет в голову, что события могли развиваться в каком-либо другом поряд­ке, отличном от порядка слов.

Локальные темы семантически связаны друг с другом как вертикально (иерархически входя в одну макроструктуру), так и горизонтально (линейно, синтагматически).

Базовыми реляционными семантическими механизмами или ассоциа­тивными когнитивными принципами, обеспечивающими горизонтальную синтагматическую связь высказываний, служат три отношения, о чем писал в 1737 г. Д. Юм [1995: 68]: «Таких качеств, из которых возникает эта ассоциа­ция и с помощью которых ум переходит указанным образом от одной идеи к другой, три: сходство, смежность во времени и пространстве и причина и действие». Этими «мягко действующими» силами он объяснял схожесть мно­гих языков [Юм 1995: 67; Crombie 1985].

Сходство обеспечивает функционирование таких языковых механизмов, как метафора, сравнение, контраст (сходство со знаком минус), антитеза, па­раллелизм, аналогия, хиазм, ирония, конъюнкция, дизъюнкция, эквивалент­ность и др.

Каузативные отношения реализуются в парах типа причина — резуль­тат, цель — средство, тезис — аргумент, условие — следствие, средство — ре­зультат, отношениях импликации и выводимости.

142

Смежность, как правило, регулирует набор соотношений пространствен­но-временных координат, как последовательность, одновременность, пред­шествование, локализация, пары типа ситуация — событие, общее — част­ное, абстрактное — конкретное, структура — компонент, а также родо-видо­вые и метонимические отношения [см.: Макаров 1990а: 33—37].

Эти отношения (отнюдь не всегда выделяемые в чистом виде) синтагма­тически и тематически связывают коммуникативные акты друг с другом и заметно отличаются от тема-рематических отношений. Сходство, смежность и причинность ассоциативно связывают мысли, пропозициональные когни­тивные сущности.

В узком смысле темой можно назвать то, от чего говорящий отталкивает­ся при порождении высказывания, чем он связывает данное высказывание с предыдущим дискурсом. Собственно, это и есть две главные функции темы с точки зрения таких апологетов актуального членения, как Франтишек Данеш [см.: Brown, Yule 1983: 133]. В языках с фиксированным порядком слов, на­пример в английском, тема — это в большинстве случаев крайний левый эле­мент высказывания. Соответственно все, что остается, — рема. С позиций актуального членения высказывания и текста очень хорошо различимы функциональные особенности многих структурных вариантов, в частности синтаксических трансформов в отношении линейного развития дискурса:

{VIII} a. The President arrived at the airport.

b. Journalists immediately surrounded him.

Журналисты сразу окружили его.

c. Не was immediately surrounded by journalists.

Очевидно, для исходного {VIII-a} более предпочтительным продолже­нием служит {VIII-c}, а не {VIII-b}; причем это можно доказать несложным экспериментом, попросив ряд информантов выбрать из двух вариантов луч­ший с точки зрения линейного развития дискурса, с точки зрения его «связан­ности». Видимо, {VIII-c} выгодно отличается от {VIII-b} тем, что использо­вание страдательной конструкции позволяет сохранить тот же самый рефе­рент в позиции подлежащего, сохранить локальную тему дискурса, в отличие от глобальной [ср.: discourse topic entity vs. global discourse topic — Brown, Yule 1983: 137]. Графически выделенные слова, обозначающие главное действую­щее лицо в {VIII}, оказываются кореферентными, т. e. отсылают к одному и тому же объекту. Явление кореференции играет важную роль в обеспечении как формальной связанности дискурса, так и его смысловой связности.

Тема и рема, а также часто некорректно отождествляемые с ними данное и новое, суть отражение динамики когнитивных процессов. Отсутствие теоре­тической ясности в разграничении этих понятий и их языковых манифеста­ций может быть компенсировано посредством их переосмысления с точки зрения когнитивной психологии, где выделяются два разных явления: внима­ние и активация [Кибрик А. А. 1995; Кубрякова и др. 1996: 11]. Между ними имеется каузальная связь: сосредоточив внимание на каком-то предмете, мы активируем его в сознании, иначе говоря, помещаем информацию о нем в ра­бочую память. Попробуйте посмотреть на горящую лампу (фокус внимания) и резко закрыть глаза — вы будете «видеть» ее очертание еще некоторое вре­мя (образ лампы активен в зрительной памяти). Аналогично осуществляется и более абстрактная когнитивная деятельность по обработке смыслов в язы­ковом общении. Фокус внимания во многих языках обычно кодируется син­таксической позицией подлежащего, а высокая степень активации рефе­рента — использованием анафорических местоимений, как это и сделано в {VIII-c}, чем и объясняется его предпочтительность.

4.2.3 Тема говорящего

В естественном разговорном дискурсе реально существует и первична тема говорящего, т. e. каждого конкретного участника диалога в группе [Brown, Yule 1983: 88; Sacks 1995]. Изначально тема принадлежит не дискурсу как таковому, а человеку и лишь потом, по мере утверждения интерсубъективно­го статуса данной темы — дискурсу как социальной практике коммуникатив­ной общности людей, социальному отношению, построенному в данный мо­мент на этой теме. Само это отношение, если воспользоваться математиче­ской метафорой, выглядит как социальная функция от индивидуальной темы.

Здесь надо напомнить о примате коммуникатороцентрического подхода над текстоцентрическим в коммуникативном дискурс-анализе: в опыте для исследования нам дан письменный транскрипт, лишенный линейной динами­ки развития в масштабе реального времени в отличие от речи, где в каждый

144

Рассмотрим пример, иллюстрирующий ввод новой темы в диалог одним из коммуникантов (авторский текст опускается). Фрагмент, взятый из повес­ти А. Кристи, представляет начало разговора Бартлета (В) с полковником Мелчетом (М), занятым расследованием в момент появления первого и не склонным к обстоятельной беседе; Бартлет довольно робко предлагает тему, имеющую по его мнению важное значение, применяя сложную стратегию инициации:

{IX} В 1: Oh - er - I say - er - c-c-could I speak to you a minute?

M 2: Well, what is it - what is it?

В 3 : Well - er - probably isn't important,

4 don't you know.

5 Thought I ought to tell you.

6 Matter of fact, can't find my car.

M 7: What do you mean, can't find your car?

(A. Christie)

одного из коммуникантов, предлагающего группе (будь это диада или более многочисленное объединение людей) свою тему для обсуждения.

Тема говорящего может по-разному относиться к глобальной теме дис­курса и к локальной теме предыдущего участника общения. Дискурс порой развивается тематически гладко [speaking topically — Brown, Yule 1983: 84], когда элемент высказывания предшествующего говорящего становится локальной темой реплики следующего (включая разные варианты тематической прогрес­сии в диалоге). По этой модели, которую по-русски можно образно охаракте­ризовать как «слово за слово», построено множество бытовых непринужден­ных разговоров и бесед. Как правило, общая тема в таких случаях достаточно свободная, а локальные темы возникают одна за другой или одна из другой, цельность всего дискурса при этом обеспечивается прагматически — типом деятельности.

Однако нетрудно вообразить и другую крайность: участник общения ло­кально никак не связывает свою речь с репликой предшествующего говоря­щего, тем не менее оба они раскрывают разные аспекты единой, заранее за­данной (возможно, кем-то другим или всей общающейся группой), глобаль­ной темы дискурса. Примером могут служить выступления депутатов в пар­ламентских дебатах, ответы учеников на уроке и т. п. Судя по типу групп и характеру общения, в подобных ситуациях тема довольно часто фиксируется институционально, и отклонения от нее караются санкциями со стороны груп­пы или организации. Этот вариант соотношения темы говорящего с локаль­ными и глобальной темами дискурса называют «разговор на тему» [speaking on a topic — Brown, Yule 1983: 84].

Как это обычно бывает в реальной жизни, наибольшую часть примеров представляют смешанные случаи: даже парламентарии нередко втягиваются в словесные перепалки с бытовым типом тематической организации, а в своих непринужденных беседах мы придерживаемся какой-нибудь одной общей темы.

Поскольку тема принадлежит в первую очередь говорящему и лишь по­том — дискурсу, весьма распространенным и типичным явлением оказывает­ся ввод новой темы на стыке репликовых шагов, особенно новым говорящим при мене коммуникативных ролей (в экстремальном случае при перебивании). Порой такая смена темы происходит очень резко, не будучи подготовленной непосредственно предшествующим ходом дискурса, некогерентно (в этом случае тематический «водораздел» совпадает с границами новой фазы диало­га или трансакции), в отличие от плавного, так сказать, эволюционного раз­вития глобальной темы в когерентной последовательности локальных тем.

4.3. КОНТЕКСТ ДИСКУРСА И КОГНИТИВНЫЕ МОДЕЛИ

I have said that knowledge motivates action, and that practice implies the execution of knowledge. Knowing is the beginning of action, and doing is the completion of knowledge.

WANG YANG-MING, Chinese philosopher, XV C.

С одной стороны, дискурс обращен «вовне»: к ситуации или внешнему кон­тексту высказываний, типу деятельности в малой группе, включающему широкий спектр переменных: антропологических, этнографических, социо­логических, психологических, языковых и культурных. Всякий анализ языко­вых явлений в контексте принадлежит сфере лингвистической прагматики.

С другой стороны, дискурс обращен «вовнутрь» или к внутреннему кон­тексту: к ментальной сфере общающихся индивидов, отображающей в том числе и факторы внешнего контекста, так как только став частью внутренне­го мира человека, они могут влиять на его деятельность и общение.

4.3.1 Типы прагматического контекста

Категория контекст столь важна для коммуни­кативной лингвистики, что по ее значению и роли в теоретических построениях легко определяется то или иное направление в изучении языкового общения. Г. Парре [Parret 1983: 94—98] выделяет пять теоретических моделей контекста.

Речевой контекст или ко-текст

Речевой контекст или ко-текст [сам термин ко-текст стал довольно по­пулярным с легкой руки Иегошуа Бар-Хиллела, см.: co-text as a context — Brown, Yule 1983: 46—50; Thomas 1995: 207ff; ср.: discourse vs. non-discourse context — Allwood 1976: 201 ; linguistic vs. situational context — Werth 1984: 36 и др.] исполь­зуется в первую очередь в лингвистике текста, а также в конверсационном анализе и дискурс-анализе (в узком смысле). Отношения дискурса с ко-текстом не сводимы к анафоре и кореференции, названные выше направления стремятся реконструировать когезию и/или когеренцию (формальную связан­ность и смысловую связность, соответственно) дискурсов как макрограмматических единиц. Однако объяснить когезию и когеренцию текста как исклю­чительно грамматические категории очень трудно. Отсюда и возникает необ­ходимость соотнести их с социально-культурными и когнитивными процес­сами, т. e. с другими типами контекстуальности.

Экзистенциальный контекст

Экзистенциальный контекст (existentional context) обычно подразумевает мир объектов, состояний и событий, — все то, к чему отсылает высказывание

147

в акте референции. Здесь переход от семантики к прагматике происходит тогда, когда говорящий и слушающий(ие) в их пространственно-временной соотнесенности определяются как индексы, семиотические указатели на дан­ный экзистенциальный контекст. Это вовлекает в анализ языковых выраже­ний дейктические элементы языка и вплотную подводит исследователя к семантике индексов (indexical semantics), но семантика индексов — это лишь одно из направлений прагматики, рассматривающих отношение к экзистен­циальному контексту.

Другой тип прагматики использует расширение категории возможных миров (possible worlds). Теория моделей и модальная логика разрабатывают формальные процедуры, с помощью которых определенный возможный мир может быть приписан какому-либо языковому или знаковому выражению в качестве сферы приложения. Но и эту точку зрения также нельзя признать безоговорочно, потому что возникает закономерное сомнение в том, как этот «возможный мир» может стать референтом высказывания без психического опосредования, без влияния таких способностей, как, например, воображе­ние и концептуализация. Исследованиями значений и смыслов в экзистенци­альных контекстах занимаются логическая семантика и прагматика.

Ситуационный контекст (situational context),

Ситуационный контекст (situational context), формирующий социологиче­ское, а подчас этнографически и антропологически ориентированное, широ­кое социально-культурное направление прагматики, содержит набор факто­ров, частично определяющих значения языковых и прочих знаковых выра­жений. Ситуации как контексты представляют собой обширный класс со­циально-культурных детерминант, среди них: тип деятельности, предмет общения, уровень формальности или официальности, статусно-ролевые отношения, место общения и обстановка, социально-культурная «среда» и т. п. Это могут быть институциональные ситуации (в зале суда, на приеме у врача, на уроке в школе) и повседневные (в общественном транспорте, в ма­газине, дома), с их особенными правилами речевого общения, коммуника­тивными практиками и языковыми играми, когнитивными стереотипами. Эти факторы формируют коммуникативные свойства макротекстовых единиц, структуры аргументации в дискурсе и каналы конструирования социально-психологических образов «Я» и «Других».

Социология языка, этнография коммуникации и интерактивная социо­лингвистика много занимались типологией ситуационных контекстов, при­чем особое внимание они уделяли внутригрупповым, а чаще — диадическим статусно-ролевым отношениям, в частности, иерархиям с ярко выраженными проявлениями власти [см., например, Карасик 1992; Spencer-Oatey 1996], так

148

как это один из наиболее очевидных и важных факторов, определяющих смысл языковых и других знаковых выражений.

Акциональный контекст (actional context)

Акциональный контекст (actional context) представляет особый класс ситуаций, которые конституируются самими речевыми действиями — рече­выми актами. Однако из теорий, отталкивающихся от идеи изучения акционального контекста, заметно предпочтительнее стандартной теории речевых актов выглядят инференционные концепции: межличностная риторика Дж. Лича, теории релевантности Д. Шпербера и Д. Уилсон, но и они не до­стигают объяснительного уровня интеракционной модели коммуникации. Языковое общение как обмен социальными действиями и взаимное (вос)производство интерсубъективности невозможны без координации (что слабо вы­ражено в теории речевых актов).

Психологический контекст (psychological context)

Психологический контекст (psychological context) включает в прагматику ряд ментальных и когнитивных категорий, что предопределяется принятием деятельностной точки зрения на дискурс, согласно которой все речевые акты интенционально обусловлены. Интенции, верования и желания рассматри­ваются как психологические, когнитивные регулятивы, ответственные за про­граммы действий и взаимодействий. Ментальная сторона деятельности сама по себе не так уж важна для прагматики — ее интересуют только легко рас­познаваемые и в определенном смысле конвенциональные интенции, веро­вания, желания и т. д. Именно они создают психологический контекст дис­курса, хотя психолингвистическими (в строгом смысле) эти явления назвать нельзя. Таким образом, психологический контекст, в своей прагматически ре­левантной части, не охватывает полностью всего многообразия мыслитель­ных процессов и «движений души» («life of mind»), он включает только те ко­гнитивные процессы и регулятивы, которые реализуются в обусловленных структурой языка процедурах порождения и интерпретации совокупностей языковых выражений. Этот тип контекста изучается психологически ориен­тированной прагматикой, например, в этой связи можно назвать работу Марчело Даскала [Dascal 1983].

Дискурс-анализ теоретически строится на разных типах прагматических контекстов. Комплексная природа дискурса обусловливает учет всего набора многообразных факторов, влияющих на порождение и интерпретацию смы­слов в обмене коммуникативными действиями. Было бы некорректно огра­ничить исследование только одним типом контекста, так как само по себе разграничение контекстуальности весьма условно — в реальности факторы разного рода всегда взаимодействуют.

149

4.3.2 Когнитивное представление контекста

Когнитивно прагматический контекст: знания, верования, представления, намерения в их отношении к коммуникантам, дискурсу, реальному и возможным мирам, к культурной ситуации, статусно-ролевым отношениям участников, способу коммуникации, стилю дискурса, предмету и регистру общения, уровню формальности интеракции, физическим и психологическим состояниям — всем аспектам контекстуаль­ности [см.: Lyons 1977: 574; van Dijk 1977: 2ff; 1980: 82; 1981: 9; Leech 1980: 15; Brown, Yule 1983: 36; Levinson 1983: 22—23 и др.] можно представить в виде набора пропозиций [ср.: Панкрац 1992; Fodor 1983; Levinson 1983: 276], кото­рые помимо актуализации в высказываниях фигурируют также в качестве разных компонентов «скрытого» коммуникативного содержания.

Подобная роль пропозиций обусловлена большим авторитетом в 70-х и 80-х годах когнитивной модели памяти как ассоциативной сети [associative network — Anderson, Bower 1973; Fiske, Taylor 1991: 296; Stillings e. a. 1987: 26], в которой главным кодом считается пропозиция. Эта теория опирается на ряд постулатов: события, факты и другие формы знаний могут храниться в памя­ти в виде наборов пропозиций, состоящих из сети узлов (nodes) — глаголов и имен, а также связей (links) между ними, т. e. отношений между идеями; связи между узлами получают свои «ярлычки» (labels), например, как это сделано в теории глубинных падежей. Ассоциативные связи между узлами тем прочнее, чем чаще происходит их активация (activation). Чем больше связей, тем боль­ше создается альтернативных маршрутов вызова знаний из памяти (alternative retrieval routes), тем больше возможности самой памяти. В данной модели важ­нейшей идеей является разграничение долговременной и кратковременной памяти (long-term memory — short-term memory).

Позже место кратковременной памяти заняла оперативная или рабочая память [working memory — Baddeley 1986; Stillings e. a. 1987: 51—52; Eysenck 1993: 71—72 и др.], включающая наряду с оперативным командным центром (central executive), почти равнозначным вниманию, вербальную репетицион­ную систему (articulatory loop), «внутренний голос», и визуально-пространствен­ную репетиционную систему (visuo-spatial sketch pad), «внутренний глаз». Эта модель помогает избежать абсолютизации пропозиционального кода.

С середины 80-х годов в когнитивных науках большую популярность при­обретают другие модели памяти и когнитивной архитектуры в целом [Куб­рякова и др. 1996: 12; Anderson 1983; Stillings e. a. 1987: 17ff; Jackendoff 1997], дополняющие пропозициональную модель новыми элементами, кодами, уров­нями, представлениями о когнитивных процессах. Одной из них стала модель «параллельно распределенной обработки» [PDP: parallel distributed processing —

150

McClelland e. a. 1986; Fiske, Taylor 1991: 309—311], в которой главное внима­ние уделяется микроуровню когнитивной активности, осуществляемой одно­временно в разных плоскостях, из которых пропозициональная — одна из высших. Связи между узлами выступают как функторы, разрешающие, ослабляющие или усиливающие ассоциации, сам тип и сила которых зависят от интенсивности связей. Именно интенсивность связей хранится в памяти, что позволяет реконструировать какую-то структуру знания посредством активации лишь некоторых ее элементов, возбуждающей реверберацию свя­зей и полную активацию.

Теория PDP, сразу построенная по принципу «параллельного процес­сора» в отличие от «последовательного процессора» старых моделей, позво­ляет взглянуть на знание не статически (в теории ассоциативных пропозици­ональных связей знание не меняется при переходе из долговременной памяти в кратковременную, оно дано как застывшая конфигурация), а динамически. PDP тем самым подчеркивает роль имплицитного присутствия знания в си­стеме, и это тоже новое.

Теория PDP намного лучше объясняет динамику когнитивных моделей и схем, особенно — их взаимодействие посредством активации отдельных эле­ментов, виртуально принадлежащих нескольким «смежным» когнитивным моделям, что часто происходит при тематическом развитии речи по принци­пу «слово за слово» (4.2.3). Эта теория объясняет роль инференций в речи и восприятие в неидеальных условиях, когда сообщение теряет часть своей «фор­мы». Кстати, около 50% слов реальной речи мы не в состоянии адекватно распознать, если их вынуть из звукового потока и предъявить отдельно [Lieberman 1963]). Для когнитивного представления контекста PDP явно пред­почтительнее. Но этим не отрицается роль пропозиций как базового кода ре­презентации знаний, хотя дальнейшие мысли о когнитивных процессах надо воспринимать с поправкой на PDP.

Некоторые авторы предлагают условно разграничивать внутренний и вне­шний контекст как два аспекта одного и того же явления. Внешний контекст (extrinsic context), обращенный к фактам психологического или онтологиче­ского порядка, является транссемиотическим, иначе говоря, — тем основа­нием мысли, которое позволяет в процессе интерпретации выводить знание, обусловливающее значимость языковых выражений, не являясь частью этой значимости [Parret 1980: 83]. Внутренний контекст (intrinsic context), наобо­рот, семиотичен — он непосредственно определяет коммуникативную значи­мость высказываний и присутствует в дискурсе в виде инференций, имплика­тур, пресуппозиций и т. п. [см.: van Dijk 1981: 54].

151

Центральным смысловым звеном контекста является его феноменальное ядро (phenomenal context), отражающее онтологическую структуру общения и деятельности, доступную всем его участникам; индивидуально же контек­сты отличаются своими эпистемическими составляющими (epistemic contexts), т. e. знаниями, мнениями, установками и верованиями (contextual beliefs), которые оказываются важнее с психологической точки зрения говорящего/ слушающего.

Контекст динамичен, а не статичен: «A context is dynamic, that is to say, it is an environment that is in steady development, prompted by the continuous interaction of the people engaged in language use, the users of the language. Context is the quintessential pragmatic concept; it is by definition proactive, just as people are. By contrast, a purely linguistic description is retroactive and static: it takes a snapshot of what is the case at any particular moment, and tries to freeze the picture. Pure description has no dynamics» [Mey 1993: 10; Schiffrin 1994: 365; ср.: procedural context — Ballmer 1980].

Контекст не пассивен, он обладает активным творческим потенциалом [см.: Mey 1979: 12]. Произнося высказывание и интерпретируя его, люди выбира­ют контексты — «the contexts are chosen, not given» [Sperber, Wilson 1995: 137], т. e. феноменологические проекции коммуникативной ситуации и «общего фонда знаний».

Субъекты понимают языковые выражения только в том случае, если они интерпретируют контексты, в которых данные выражения появляются [Par-ret 1980: 73]. Анализ прагматического контекста участниками общения — по­стоянный процесс [ван Дейк 1989: 30].

Контекст не есть что-то заданное перед актом общения: процессы жизне­деятельности и дискурс постоянно меняют контекст. Индивидуальное знание коммуникантов, их концептуальная система — это «непрерывно конструи­руемая и модифицируемая динамическая система данных (представлений, мне­ний, знаний)» [Каменская 1990: 19; ср.: единая информационная база — Залевская 1985: 155]. В каком-то смысле контекст — это даже больше результат, чем исходное состояние [output vs. input — Parret 1983: 99]. Когнитивно это выражается в изменении набора пропозиций в общем фонде знаний, причем не так уж важно, как это происходит: речевым или невербальным действием, приобретением нового знания посредством освоения внешнего мира с помо­щью органов чувств, через восприятие или интроспективно, феноменологи­чески интуитивно.

Постоянная динамика когнитивных образований, старого и нового зна­ния, может быть отображена в терминах изменения статуса пропозиций: ре­левантная пропозиция актуализуется в речи [фокус, emphasis — Werth 1984: 8], после чего она становится частью непосредственного контекста [immediate соп-

152

text — Werth 1984: 36], находясь в оперативной рабочей памяти, откуда она может перейти на более глубокие уровни хранения информации, став частью обобщенного образа данного типа ситуации, модели данного контек­ста [ван Дейк 1989: 95], и частью культурного контекста [cultural context — Werth 1984: 36]. Обобщенные знания о типах ситуаций и социально-культур­ных контекстов хранятся в памяти в виде фреймов, сценариев и ситуационных моделей.

4.3.3 Фреймы, сценарии и ситуационные модели

В инженерно-кибернетической лингвистике, искусственном интеллекте и некоторых других отраслях знания получил довольно широкое и устойчивое при­менение термин фрейм; наряду с данным термином встречаются другие: схема — schema, schemata; сценарий — scenario, script; план — plan; демон — demon; когнитивная модель — cognitive model; ситуа­ционная модель — situation model [cp: Минский 1979; Шенк 1980; Чарняк 1983; Дейк 1989; Гончаренко, Шингарева 1984; Джонсон-Лэрд 1988; Bartlett 1932; Schank, Abelson 1977; Charniak 1978; Bower e. a. 1979; Lehnert 1980; Schank 1982a; 1982b; 1994; Johnson-Laird 1983; Werth 1984; Stillings e. a. 1987; Carberry 1990; Sanders 1991; Fiske, Taylor 1991; Eyesenk 1993; Wilensky 1994; Graesser, Zwaan 1995; van Dijk 1995; Berger 1996 и др.].

Фрейм — это такая когнитивная структура в феноменологическом поле человека,

Фрейм — это такая когнитивная структура в феноменологическом поле человека, которая основана на вероятностном знании о типических ситуациях и связанных с этим знанием ожиданиях по поводу свойств и отно­шений реальных или гипотетических объектов. По своей структуре фрейм состоит из вершины (темы), т. e. макропропозиции, и слотов или термина­лов, заполняемых пропозициями. Эта когнитивная структура организована вокруг какого-либо концепта, но в отличие от тривиального набора ассо­циаций такие единицы содержат лишь самую существенную, типическую и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с данным концептом.

Кроме того, отнюдь не исключено, что фреймы имеют более или менее конвенциональную природу и поэтому они способны определять и описы­вать то, что является самым «характерным» или «типичным» в данном со­циуме или обществе с его этно- и социокультурными особенностями. Ска­жем, фрейм «семья» по-разному организован в сознании жителей южно­корейского села, немецкого города, дагестанского аула или индусской дерев­ни: разными оказываются и слоты, и их количество, и наполнение (явно отли­чаются роли и статусы членов семьи, их права и обязанности, отношение к родственникам по мужской и женской линии, включенность третьего-четвер-

153

того поколений). Такие когнитивные модели — это базис для интерпретации дискурса.

В то же время фреймом порой называют набор эпистемических единиц, которые определяют наше восприятие стульев, журналов, бананов и других объектов действительности. Например, фрейм «комната» включает слоты стены, потолок, пол, окно и дверь, трехмерность замкнутого пространства ком­наты, точку зрения относительно данного объекта (вне или внутри, где). «Раз­личие между концептами как таковыми и организацией концептуального зна­ния во фреймы является не вполне четким — теория допускает размытые гра­ницы между ними» [ван Дейк 1989: 17; ср.: Кубрякова и др. 1996: 90; 187].

Сценарий или, по-другому, сценарный фрейм содержит стандартную по­следовательность событий,

Сценарий или, по-другому, сценарный фрейм содержит стандартную по­следовательность событий, обусловленную некой рекуррентной ситуацией [Schank, Abelson 1977; Bower e. a. 1979]. Сценарии организуют поведение и его интерпретацию. Для сценариев характерны ситуативная привязанность и кон­венциональность [Гончаренко, Шингарева 1984: 14; Минский 1979; Шенк 1980; Романов 1988: 30; ван Дейк 1989; Кубрякова и др. 1996: 181—182].

Сценарии не всегда обусловлены непосредственной целесообразностью: нередко они описывают последовательности сцен, событий или действий, имеющие полностью или частично ритуализованную природу, например, свет­ские, религиозные и военные церемонии [см.: Schank, Abelson 1977: 63].

Как фрейм, так и сценарий необходимо трактовать в терминах памяти [Schank 1982a: 173; Bower e. a. 1979]. Это не только информационные структу­ры, они сообщают о результатах, конечных состояниях, по которым и запо­минаются нам, поскольку это механизмы, объясняющие достижение понима­ния с использованием накопленного ранее знания [Lehnert 1980: 94], а предва­рительное знание и есть тот тип информации, который хранится в памяти. В соответствии с этим Р. Шенк [Schank 1982а: 175—176] выделяет четыре уровня памяти: на первом хранятся образы вполне конкретных событий (Event Memory): конкретное посещение зубного врача; на втором — обобщенные образы, вобравшие в себя все конкретные события одного типа (Generalized Event Memory): все посещения зубного врача; на третьем уровне хранится ин­формация о ситуации в целом (Situational Memory), факты типа «В кабинете зубного врача есть специальное кресло» или «Врач носит белый халат»; нако­нец, высший, четвертый уровень интенциональной памяти (Intentional Memory) содержит более абстрактную информацию о том, как надо решать свои про­блемы с помощью социального института помощи. Но где, «на какой полке» копятся сценарии?

Самое замечательное в этом нашем рассуждении заключается в том, что в «готовом виде» сценарии в памяти вообще-то не хранятся. Применение

154

сценария к анализу дискурса — это реконструкция, что максимально близко подходам вышеописанной теории PDP. Мы сами строим сценарии по мере того, как в этом возникает необходимость, в процессе восприятия речи, что­бы осуществить интерпретацию дискурса, используя накопленный ранее опыт и информацию, размещенную на разных уровнях памяти [Schank 1982a: 179; ср.: Кубрякова 1991; Панкрац 1992].

На первом уровне памяти у нас хранятся сложные эпизоды и длительные неинтерпретированные последовательности событий. Более важная для ре­конструкции сценариев энциклопедическая информация находится на втором уровне в виде норм, правил и фреймов. Социально-культурная информация, которую мы все приобретаем в течение довольно длительного времени жизни в обществе, в виде макросценариев хранится на третьем уровне памяти и помогает ответить на вопрос, как? мы делаем то, что нам надо. Еще более абстрактные сведения о том, почему? мы вообще делаем это, принадлежит четвертому уровню (intentions, thematic sequences, grand designs — Schank 1982a: 184—187]. Лишь в отношении первого уровня можно говорить, упо­требляя слово помнить в его «собственном» смысле, — остальные уровни содержат основанные на предшествующем опыте антиципации и экспектации разной степени обобщенности.

Модель памяти, разработанная Шенком для искусственного интеллек­та (страдающая неким машинным механицизмом), отличается от конкури­рующей когнитивно-психологической архитектуры знаний, в соответствии с коей вводится ряд дихотомий для разных типов знаний в долгосрочной памяти:

эпизодическая vs. семантическая память — данное важное противопо­ставление в начале 70-х годов ввел американский психолог эстонского проис­хождения Э. Тулвинг [Tulving 1983; Eysenck 1993: 72—73]: эпизодическая па­мять автобиографична, так как она основана на личном опыте человека и содержит информацию о событиях, участником или свидетелем которых был он сам; семантическая память скорее универсальна — ведь это языковые и энциклопедические знания, лишенные уникальных пространственно-времен­ных координат своих «истоков», в отличие от эпизодической памяти, где у каждого воспоминания есть свое время и место происхождения;

декларативная vs. процедуральная память — этой оппозицией эпизоди­ческая и семантическая память под рубрикой «декларативная» (знаю, что) про­тивопоставляется «процедуральной» (знаю, как), что важно и для реального речепроизводства, и для его моделирования [см.: Anderson 1983; Stillings e. a. 1987: 18—21; Fiske, Taylor 1991: 306—308; Eysenck 1993: 73—75];

155

эксплицитная vs. имплицитная память — эта оппозиция по характеру про­явления памяти встречается не так часто, а своим происхождением она обяза­на психологическим экспериментам по изучению амнезии: имплицитная па­мять функционирует тогда, когда успешное выполнение какой-то задачи не сопровождается осознанным воспоминанием части предшествующего опыта (conscious recollection of previous experience), а эксплицитная память требует этого [Graf, Schachter 1985: 501; Eysenck 1993: 75—77].

Очевидно, что эти дихотомии и оппозиции (как обычно) не должны вос­приниматься абсолютно. Одни и те же когнитивные схемы могут иметь одно­временно декларативный и процедуральный характер, семантическая память очень часто взаимодействует с эпизодической и т. п.

Не совсем так, как это принято в искусственном интеллекте, например, в Йельской группе Шенка и Абельсона, Т. А. ван Дейк и В. Кинч [1988: 173] говорят о ситуационных или когнитивных моделях памяти и моделях в эпи­зодической памяти. Эпизодические модели они рассматривают как частич­ные, субъективные и узко релевантные когнитивные представления о поло­жении дел в реальном мире и тем самым — о социальных ситуациях в мире. «По этой причине мы называем такого рода модели ситуационными» [Дейк 1989: 163—164]. Их локализация в эпизодической памяти говорит о том, что они представляют собой интегрированные структуры предшествующего опы­та. В них отражены знания и мнения людей о конкретных событиях или си­туациях. Ситуационные модели служат сформированной на основе личного опыта базой для более абстрактных сценариев и планов в семантической (со­циальной) памяти. Здесь проявляется одно из самых замечательных качеств модели В. Кинча [construction-integration model — Weaver e. a. 1995], а имен­но — принцип интеграции и взаимодействия эпизодической и семантической памяти. Различаются частные (particular) и общие (general) модели: от част­ной модели к общей, а от последней — к сценарию.

Не случайна эволюция взглядов ван Дейка и Кинча, до 1978 г. более ориентировавшихся на структурные подходы к анализу пропозиционально-ассоциативных сетей при восприятии и порождении текста. Осознав статич­ность лингвистической модели текста, они сформулировали основания стра­тегического подхода к динамическим процессам интерпретации и порожде­ния текста: «We thus introduced the crucial notion of strategic processing: an online, context-dependent, goal-driven, multilevel, hypothetical, parallel, and hence fast and effective way of understanding» [van Dijk 1995: 392]. Данная прогрес­сивная программа стала шагом вперед по направлению к интерпретатив­ному анализу.

156

Сценарий может быть использован либо поведенчески, либо когнитивно: в первом случае человек реально проигрывает его, строя свое поведение в соответствии с конкретным сценарием; во втором — мысленно [Lehnert 1980: 87], например, интерпретируя текст. Многие упускают из виду иное напол­нение модели в случае ее поведенческой реализации, когда доминирующим типом знаний оказывается процедуральный. Темой сценария является тип деятельности, соотносящий цель и способ ее достижения, а слотами — мо­дели отдельных действий, их последовательность и порядок.

4.3.4 Взаимодействие когнитивных структур в дискурсе

Как это ни странно, вопрос о взаимодействии раз­ных типов знаний и когнитивных структур в комму­никативном процессе не был достаточно эксплицит­но разработан ни в исследованиях по искусствен­ному интеллекту, ни в когнитивно-психологических исследованиях по восприятию текста (редкое исключение, да и то относитель­ное — модель Дейка-Кинча). Многие работы узко сосредоточиваются на про­цессах и особенностях распознавания в дискурсах разной природы когнитив­ных моделей, сценариев или планов [Carberry 1990; Sanders 1991; van Dijk 1995; Berger 1996]. Практически все они заняты поиском одной модели в дискурсе, устном или письменном, монологическом или диалогическом. Их интересует лишь структура того, о чем идет речь, или, иначе говоря, модель декларатив­ного знания.

Предмет деятельности «назначен» потребностью одного или нескольких участников коммуникации или же всей группы как совокупного субъекта об­щения. Сама потребность формируется внешней или внутренней, субъектив­ной ситуацией, как правило, предшествующей акту общения. Потребность, переходя в мотив речевой деятельности на основании когнитивной интерпре­тации предметной ситуации, в акте референции делает эту ситуацию объек­том дискурсивного действия. В любом диалоге прямо или непрямо дается репрезентация структуры референтной ситуации, происходит дискретизация объектов и отношений внутри нее, приписывание определенных признаков тем или иным объектам и отношениям, происходит тематизация референт­ной ситуации, состоящей из объектов (или одного объекта), отношений меж­ду ними, их признаками. В дискурсе предмет общения, его объект обычно задает тему, по развитию которой можно судить об особенностях модели­рования референтной ситуации.

Когнитивный образ предметно-референтной ситуации, как правило, опирается на знания о предмете общения, связанном с ним предшествующем опыте и вероятностном прогнозировании. Этот образ может быть представ-

157

лен в виде схемы или модели, — некоторой базовой структуры репрезента­ции знаний о предметно-референтной ситуации, причем, как уже отмечалось, основной единицей декларативного знания в лингвистически и когнитивно релевантных процессах чаще всего является пропозиция.

Все бы хорошо, но никак нельзя упускать из виду тот факт, что не одна только предметно-референтная ситуация влияет на процесс диалогического взаимодействия и реализуется в дискурсе. В соответствии со значением само­го этого слова — взаимодействие — предполагается наличие некоторой ком­муникативной общности, диады, малой группы или большого социума, т. e. совокупного субъекта деятельности и общения. Отношения в этом социуме могут быть самыми разными: от совпадения мотивов и целей участников (пол­ная кооперация), до их полного конфликта, даже антагонизма, когда получе­ние положительного результата одним сопряжено с нанесением ущерба дру­гому, что наиболее ярко видно на примере взаимодействия людей с противо­положными, взаимоисключающими целями. Возможны варианты, когда субъективно полезное, т. e. выгодное для «себя» действие одного участника взаимодействия становится необходимым звеном в стратегии другого, — в этом случае можно говорить об отношениях дополнительности, связываю­щих их цели и поведение. Как бы то ни было, дискурс не может не испыты­вать влияния межсубъектных отношений, как и социальных и психологичес­ких характеристик самих субъектов на процесс обмена речевыми действиями.

Когнитивный образ ситуации взаимодействия в ее динамике (аспект ком­муникативного контекста), являясь общим знанием, функционирует в каче­стве одного из главных условий успешного акта общения, производства и ин­терпретации диалогического дискурса, шире — совместной деятельности. Этот когнитивный образ содержит знания о конвенциях, нормах, ритуалах, ролях коммуникативной деятельности, о том, что Витгенштейн [1985] назвал «язы­ковыми играми», и о том, что в этнографии коммуникации именуется «ком­муникативными практиками» (communicative practicies), играющими в акте общения роль интерсубъективных, социокультурных факторов. Участвующая в речи информация социокультурного характера, как правило, организована в виде сценариев и моделей.

Образ ситуации взаимодействия предстает в качестве ситуативной моде­ли или, иначе, сценария. Однако поведенческая реализация не сводима к одному декларативному знанию, наоборот, она часто опирается на комплек­сы процедурального знания (что происходит в реальном общении), и не во всяком микроконтексте, действуя «автоматически», участники коммуникации в состоянии вербализовать данные элементы процедурального знания подоб­но декларативным структурам.

158

В дискурсе, таким образом, представлены как минимум две когнитивные модели: одна из них относится к структуре предметно-референтной ситуации, другая конструирует «процедурную» ситуацию общения, сценарий эпизода самого коммуникативного взаимодействия:

Таблица 7. Взаимодействие когнитивных моделей

субъект 1

↕

субъект 2 <=> процедурный сценарий взаимодействия <=> субъект 3

↕

ДИСКУРС

↕

объект 1 <=> декларативная модель предметно-референтной ситуации <=> объект 2

↕

объект 3

Эти ментальные модели по-разному эксплицируются в речи, по-разному тематизируются. Понятно, что форма «выражения» и тип совмещения когни­тивных образов референтной ситуации и ситуации взаимодействия неодина­кова в разных типах дискурса, в разных регистрах общения. В письменном тексте технического документа полнее представлена структура модели рефе­рентной ситуации. В спонтанном устном дискурсе отчетливее выражен сце­нарий общения. Кроме того, необходимо помнить, что не сами по себе ком­муникативная или предметно-референтная ситуации определяют организацию дискурса, но их феноменологическая проекция. Необходимо учитывать еще и то, что когнитивные образы одних и тех же ситуаций у разных людей могут не совпадать, и если подходить к их сопоставлению с известной долей строго­сти, то они никогда и не совпадают. Эта мысль созвучна изложенному выше тезису о том, что контексты не даются, а выбираются, — не стоит забывать об активности субъекта в данных процессах.

Когнитивный «слепок» предметно-референтной ситуации полнее отобра­жается в семантике дискурса как целого речевого события. Не всегда схема эксплицируется полностью, наоборот, вербализоваными оказываются толь­ко отдельные составляющие: сами объекты или их отношения и признаки. Лингвистически это выражено в употреблении соответствующей данной схе­ме лексики, реляционных структур, индексов возможного мира. Эта референт­ная ситуация составляет ядро глобальной темы дискурса (см. выше), обычно

159

она легко идентифицируется даже в случае частичной экспликации объектив­ной ситуации.

Если образ референтной ситуации проступает в глобальной теме, т. e. в том, о чем говорят, то образ ситуации общения чаще всего связан с тем, как (в широком смысле) говорят, что тем самым делают. Важную роль в кон­струкции когнитивного образа ситуации общения играют метакоммуникативные компоненты внутренней организации дискурса, элементы дейксиса, к которым следует отнести и особо отметить социальный дейксис, языковые сим­волы коммуникативной дистанции и социальных, например, ролевых отно­шений общающихся, и дейксис дискурса, языковые индексы, маркирующие его структуру, помогающие сориентироваться в тексте самого диалога [Levin­son 1983: 85—98].

Пропозиции, связанные с ситуацией общения и самим ходом коммуника­ции, не так часто, но все же иногда тематизируются, попадая в коммуника­тивный фокус диалога: это те случаи, когда в силу каких-либо причин говоря­щие переходят от обсуждения глобальной темы, предмета диалога к обсужде­нию (часто с целью коррекции) того, как протекает общение. В этом случае уже сам диалог, процесс речевого взаимодействия становится предметом, те­мой общения.

Когнитивные модели не могут быть чем-то, существующим обособленно и отдельно от дискурса, речь — это важнейший из модусов их бытия. Когни­тивные модели нельзя воспринимать как нечто заданное, фиксированное. Они постоянно (вос)производятся в процессе речевого взаимодействия на основе верификации вероятностных инференций. Дискурс — не просто «субстанция» для реализации, это одновременно и источник когнитивных моделей. Это тем более очевидно, чем дальше референтная ситуация от мира конкретных физи­ческих тел, чем она ближе к миру социальных представлений.

Признавая вслед за конструктивизмом наличие когнитивных схем разных уровней (умышленно постараемся избежать ниже употребления термина «фрейм», по крайней мере, в том значении, в каком он закреплен в сфере искусственного интеллекта, чьи механистические теории явно проигрывают когнитивно-психологическим), здесь подчеркнем их роль в формировании общего фонда знаний, коллективной интенциональности и других аспектов дискурсивно выраженной интерсубъективности. В рамках подобного иссле­дования нам не доказать и не опровергнуть наличия когнитивных схем иначе, кроме как интуитивно, посредством интроспективной интерпретации дискур­са. В этом вопросе придется согласиться с методологией дискурсивной психо­логии, а именно: путь к переосмыслению традиционных когнитивных кате­горий проходит через анализ дискурса.

160

В четвертой главе мы согласились с тем, что в анализе таких «классиче­ских» категорий, как референция, пресуппозиция, инференция и т. п. следует придерживаться их когнитивно-деятельностной трактовки: понятия эти опи­сывают не отношения между отдельными предложениями и их частями, а дей­ствия участников языкового общения как релевантные аспекты взаимодей­ствия коммуникантов друг с другом и с миром, как коллективные действия, позволяющие распознавать личностно обусловленные смыслы в социальном контексте. При этом нельзя недооценивать роль экспликатур — необходи­мых для вывода общего смысла компонентов.

Согласились и с тем, что контекст активен, динамичен, он не задан жест­ко, его выбор зависит от коммуникантов. Его когнитивное представление не должно сводится к набору пропозиций, так как обработка знаний распреде­ляется параллельно по разным уровням — одним из них является уровень про­позициональной репрезентации (идея PDP). Когнитивно-психологические теории моделей и архитектуры знания в этом отношении оказываются пред­почтительнее фреймовых идей искусственного интеллекта.

Вероятностные индуктивные инференции играют самую заметную роль в дискурсе, включая глобальные процессы, имеющие доступ ко всем типам зна­ний, контекстуальной информации, при этом большинство инференций — это компоненты ситуационной модели. Декларативная модель предметно-рефе­рентной ситуации взаимодействует с «процедурным» сценарием интеракции. Обе эти модели по-своему эксплицируются в ткани дискурса, по-разному тематизируются. Конструирование когнитивных схем реализуется в дискур­се, который остается главным модусом и локусом их существования, реализа­ции и возникновения.

Скачать 4.44 Mb.

Поделитесь с Вашими друзьями: