Глава 6. ДИСКУРСИВНОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО МИРА

6.1.2 Коммуникативные переменные, типы дискурса, сферы общения

Например, Д. Хаймс [1975; Gumperz, Hymes 1972; ср.: Белл 1980: 110; Ор­лова 1994: 98—100; Brown, Yule 1983: 38] изящно упаковал весь этот набор параметров в один акроним speaking.

(аудитория), как свидетель общения говорящего и адресата, получающий информацию в силу простого присутствия, либо как пассивная или актив­ная «аудитория» в случаях массовой коммуникации; Ends — включает два взаимосвязанных понятия: предполагаемый «результат» и индивидуальные и общие «цели» коммуникантов; Act sequence — модель культурно обусловлен­ной «последовательности коммуникативных действий»; Key — «ключ», как и в музыке, определяет психологическую, эмоциональную тональность ком­муникативного события в данной культурной ситуации; Instrumentalities — это «каналы» передачи информации (устная и письменная речь, параязык, трансляционные средства) и «формы речи», т. e. системообразующие ком­поненты собственно языковой коммуникации (языки и подъязыки: диалекты, арго, социолекты; функционально-стилистические варианты); Norms — «нор­мы», принадлежащие, с одной стороны, самой интеракции, а с другой сто­роны, — ее интерпретации; Genres — речевые «жанры» обычно предпола­гают закрепление за культурно определяемыми формами общения структур­но организованного лингвистического материала (стихи, сказка, лекция, дебаты и т. д.).

Традиция этнографии речи Д. Хаймса легко угадывается в системах ком­муникативных переменных, весьма типичных для конверсационного анализа и близких ему по духу исследований дискурса [ср. : Redekonstellation — Schlieben-Lange 1975: 103—104]. Вот лишь один пример такой системы, позаимство­ванный из популярного Введения в конверсационный анализ немецких авторов, к достоинствам которых всегда принадлежало умение систематизировать и классифицировать даже хорошо известный материал [Henne, Rehbock 1982: 32—33]:

1. Род или жанр разговора

1.1. естественный (спонтанный, неподготовленный и предварительно спла­нированный или подготовленный);

1.2. вымышленный, художественный;

1.3. инсценированный;

2.1. общение «лицом к лицу»: одновременно и вблизи;

2.2. опосредствованное общение: одновременно, но на расстоянии, напри­мер, разговор по телефону;

3. Состав участников разговора

3.1. межличностный диалог в диаде;

3.2. разговор в малой или большой группе;

207

4. Степень официальности разговора

4.1. непринужденное, фамильярное общение;

4.2. нейтральное, неформальное общение;

4.3. полуофициальное общение;

4.4. официальное общение;

5. Социальные отношения собеседников

5.1. симметричные;

5.2. асимметричные (антропологически: по возрасту, полу и т. д.; социо­культурно, например, по отношениям в социальных институтах; про­фессионально — по должности или по уровню компетенции; по раз­ным функциям в самом разговоре, например, в интервью);

6. Направленность коммуникативных действий в разговоре

6.1. директивная, побудительная;

6.2. нарративная, повествовательная;

6.3. дискурсивная, аргументативная (объединяющая бытовой и научный диалог);

7.1. близкие люди;

7.2. хорошо знакомые люди, в дружеских отношениях;

7.3. знакомые люди;

7.4. поверхностно, случайно знакомые люди;

7.5. незнакомые, чужие люди;

8.1. неподготовленные;

8.2. подготовленные в силу обычая, привычки;

8.3. специально подготовленные к данному диалогу;

9.1. «свободная» тема;

9.2. фиксированная тематическая область;

9.3. особо фиксированная конкретная тема;

10.1. включенное в практическую деятельность;

10.2. не включенное в практическую деятельность.

Не вдаваясь в дискуссии о достоинствах и недостатках этой реферативно изложенной схемы коммуникативных переменных (как и во всякой классифи­кации, здесь легко найти спорные моменты), отметим наличие в ней безуслов­но важных с точки зрения дискурс-анализа элементов. К тому же многие из

этих коммуникативных переменных в качестве типологических признаков ре­левантны для классификации типов дискурса.

Любопытно взглянуть, как те же авторы классифицируют разговорную речь «по ее целям» [Henne, Rehbock 1982: 30]:

1. беседа, личный разговор;

2. разговор «за чашкой чая», застольная беседа;

3. игровой разговор;

4. профессиональная беседа, разговор «по месту работы»;

5. разговор продавца с покупателем;

6. конференции, дискуссии;

7. разговор в средствах массовой коммуникации, интервью;

8. обучающая беседа, урок;

9. совещание, консультация;

10. официальный разговор с должностным лицом;

11. судебное разбирательство.

Необходимо добавить, что первые три обычно протекают в неформаль­ной обстановке, на досуге, в то время как 4—11 более формализованы, вклю­чены в «рабочее» общение (из них 4 и 5 ориентированы на физическую ра­боту, 5—11 — на умственную).

Сами авторы отмечают, что типы разговоров или диалогов являются коммуникативно-прагматическими реализациями, или наглядными образца­ми, прототипами, в речевой, диалогической данности представляющими соответствующие сферы общения или взаимодействия [Interaktionsbereichen — Henne, Rehbock 1982: 232]; среды и сферы употребления языка [Аврорин 1975: 121; Белл 1980]; аналогично выделяются порой типы речевого высказывания и формы речевой коммуникации [Адмони 1994: 71—73; Гойхман, Надеина 1997: 13; Львова 1991; Ehlich 1986]:

1.1. психотерапевтический;

1.2. «врач — пациент»;

2. Дискуссия, обсуждение, совещание

2.1. в учебном заведении;

2.2. деловое общение (финансы, управление, бизнес);

2.3. прочие официальные институты;

2.4. духовные беседы;

3. Слушания, заседания

3.1. судебные заседания, следствие;

3.2. политические и экономические слушания;

209

4.1. политические и литературные интервью;

4.2. политические и литературные дискуссии;

4.3. ток-шоу;

5.1. школьный урок;

5.2. занятия в высших и прочих учебных заведениях;

6. Общение в семье

6.1. общение с детьми как социальное взаимодействие;

6.2. семейные беседы;

7. Литературный диалог

7.1. литературоведческий;

7.2. драматургический (театр).

Трудно признать какую-либо из существующих типологий диалогов, сфер общения и т. д. полностью отвечающей целям и задачам коммуникативно-прагматического дискурс-анализа. На это влияет и недостаточная определен­ность самих понятий тип текста, тип диалога, тип общения, тип или стиль дискурса [ср.: Сухих 1990; Богушевич 1988; Богданов 1993; Morris 1971: 203ff; Wunderlich 1976: 29; Schmidt 1978: 54; Schlieben-Lange 1975: 20; van Dijk 1980: 98; Fillmore 1981: 152ff; Metzing 1981: 52; Coupland 1988; Clark 1992; Myhill 1992; Lux 1981; Bhatia 1993; Rolf 1993; Schröder 1993; Brunner, Grafen 1994; Hanks 1996]. He все гладко с критериями выделения типов дискурса, сфер и эпизодов общения, — не все типологии могут похвастаться логикой построения клас­сификации, пока еще не набран достаточный эмпирический материал.

Некоторые из коммуникативных переменных, традиционно принимаемых во внимание в дискурс-анализе, полностью или частично совпадают с соот­ветствующими им социальными характеристиками общности людей, состав­ляющих коллективный субъект общения. Например, официальность дискур­са соответствует формальности группы, симметричность или асимметричность социальных отношений участников задана ролевой структурой и соотноше­нием личностных статусов. С постоянством или случайностью объединения людей отчасти связана степень знакомства коммуникантов, коррелирующая с делением групп на первичные (психогруппы) и вторичные (социогруппы). Отношение разговора к практической деятельности вытекает из типа деятель­ности, в то время как фиксированность темы и степень подготовленности дис­курса зависят от институциональных норм интеракции. Данный ряд можно было бы легко продолжить. Очевидно, свойства субъекта общения в превра-

210

щенной форме переносятся на сам дискурс, диалог. Вместе с тем, не следует забывать, что поскольку речевое общение — это конститутивный фактор со­циальной жизни, то стремление объяснить типологические свойства дискур­са или языковой коммуникации социальными свойствами группы может при­вести к ситуации порочного круга, ведь качественные признаки группы фор­мируются, обсуждаются и [вос]производятся именно в процессе коммуника­ции: любая социально-культурная группа — это в значительной мере порож­дение, продукт коммуникации, поскольку общение многими концепциями рассматривается как источник формирования социальной психики [см.: Руденский 1997: 55 и cл.].

6.1.3 Формальность

Категория формальность может рассматриваться как один из параметров аудитории [Casmir 1974: 138], как состав­ляющая категории контактность [Киселева 1978: 25] или как фактор речевой констелляции [Redekonstellation — Schlieben-Lange 1975: 104; Steger e. a. 1974: 1028; Kalverkämper 1981: 84], как один из стилеобразующих факторов [Кристал, Дэйви 1980] или в связи с понятием регистр [Gumperz, Hymes 1972; Coulthard 1977: 34; 1985; Halliday 1978; Gumperz 1982a; Thomas 1995: 154], как один из параметров речевого общения [Henne, Rehbock 1982: 32], как совокупность речевых признаков, отличающая официальную интеракцию от разговорной, т. e. от конверсации [Atkinson 1982; Irvine 1979]. Большинство относит формальность к ситуативному контексту [Labov 1972b: 181; Cazden 1972: 305; Lyons 1977; Brown, Fraser 1979: 45; Giles e. a. 1979; Holmes 1992: 12].

По мнению многих языковедов, лингвистические принципы формаль­ности, по крайней мере некоторые из них, универсальны [Brown, Fraser 1979: 46; Levinson 1983: 46 и др.]. Здесь следует поместить одно важное замечание о том, что выводы, сделанные в работе, нельзя без эмпирической проверки экстраполировать на другие лингвокультуры, хотя это допустимо в отноше­нии модели анализа. Межкультурный аспект анализа не столь отчетливо был выделен в данной работе, но это не означает приверженности к универса­листскому подходу: существует достаточно материалов и данных, чтобы многие формы языкового общения считать культурно-специфическими. Для англо-американской лингвокультуры, например, самым естественным или пер­вичным проявлением коммуникативности является речь, или умение говорить, но для индейцев племени Black Feet, живущих на границе Канады и США (шт. Монтана), главное проявление коммуникативности — молчание, умение слушать; именно это они имеют в виду, если о ком-то отзываются фразой

211

He is a great communicator. Поэтому панкультурный универсализм здесь просто недопустим.

Тем не менее, среди языковых признаков формальной речи часто упоми­наются ее более высокая структурная организация, синтаксическая, лексиче­ская и фонетическая нормативность и тщательность, падение скорости рече­производства и увеличение объема, высокий уровень когезии и когеренции, упорядоченность мены коммуникативных ролей, фиксированность темы и т. д. [ср.: Brown, Fraser 1979; Levinson 1979; Irvine 1979; Fillmore 1981; Atkinson 1982; Holmes 1992 и др.]. Неформальной речи, наоборот, свойственны мень­шая структурированность, эллипсис, повторы слов, хезитации, более высо­кий темп и ритм речи, а значит, меньшая длина ее единиц, тематическое раз­нообразие, снижение уровня когезии и т. д. Кое-что из этого списка давно и успешно изучается стилистикой, но вот мена коммуникативных ролей не вхо­дит в ее компетенцию. К тому же в неформальном общении заметнее роль непосредственного контекста общения и невербальной составляющей комму­никации [см.: Tannen 1984b].

Психологически формальность может быть охарактеризована по «коли­честву внимания, которого требует в данной ситуации речь» [Cazden 1972: 305; Labov 1972b: 181].

6.1.4 Предварительная подготовленность

Естественным образом формальность коррелирует с понятием предварительной подготовленности речи и дискурса [Casmir 1974: 57; Levinson 1979: 308; Brown, Fraser 1979:49; Fillmore 1981: 148 и др.]. Данный фактор доволь­но подробно был разобран Элинор Окс [Ochs 1979b; Ochs, Schieffelin 1983: 129ff], которая в этом явлении выделяла два аспекта: предварительное обду­мывание и планирование (что сегодня мы могли бы назвать когнитивным аспектом), а также организацию языковых средств для оптимального выра­жения идей (риторический аспект). Как пишет А. И. Новиков [1983: 22], «ре­зультатом предварительной подготовленности текста является то, что он ... ха­рактеризуется большей развернутостью, последовательностью, связанностью, законченностью». Данная корреляция имеет еще одно измерение: предвари­тельно подготовленный текст обретает очень многие качества письменной формы речи, пусть даже этот текст и озвучен посредством чтения [scripted speech — Atkinson 1982: 109; reading from manuscript — Casmir 1974: 165; Ochs 1979b: 58; Ochs, Schieffelin 1983: 136]. В этом предположении утверждает так­же сравнение особенностей письменной и устной речи [Brown, Yule 1983: 15— 17; Cmerjkova e. a. 1994; Salkie 1995 и др.].

212

К признакам спонтанной речи, помимо упомянутых выше синтаксиче­ской простоты, меньшей длины предложений и слов и эллипсиса, добавим преобладание действительных конструкций. В подготовленном дискурсе, наоборот, возрастает удельный вес неагентивных конструкций (пассив, статив) и предложений с безличным it, синтаксическая сложность реализуется в увеличении доли подчинительных связей, большей частотности особых ло­гических межпропозициональных коннекторов: when, while, besides, moreover, however; в то время как в спонтанной речи их место занимают полифункцио­нальные and, but, then, реже if. В предварительно подготовленном дискурсе логическая или риторическая организация обычно охватывает куда большее пространство, широко используя структурные маркеры firstly... then... in conclusion. Там же встречаются атрибутивные фразы с двумя и более опреде­лениями, да еще отягощенные наречиями, в препозиции, чего почти не бы­вает в спонтанной речи, где, как правило, одному тематическому референту соответствует только один предикат по признаку в постпозиции, следующий же акт предикации подается «отнесенным» просодически: It's a biggish cat... tabby... with torn years. В подготовленном тексте нормативно эксплицитное субъектно-предикатное строение предложения по схеме SVO, а в устной речи часты конструкции «topic-comment»: The cats... did you let them out?; иногда одно слово оказывается в структуре сразу двух соположенных фраз, имея пра­вую и левую валентность: / left them on the table I saw them. В тех случаях, когда в подготовленных текстах употребляются конструкции, не называющие дей­ствующее лицо: пассивные, стативные и просто безличные, в спонтанной речи предпочитаются неопределенно-личные предложения типа Oh, everything they do in London, they do it far too slowly. В спонтанном устном дискурсе, естествен­но, появляются клишированные заполнители пауз well, I think, you know; часты случаи коррекции, редактирования фраз, велика доля более частотной лекси­ки: a lot of, got, do, thing, nice, stuff, pretty, things like that.

Говорить об этих признаках как отличиях устного и письменного дис­курса было бы некорректно: не форма реализации сообщения породила эти различия, а сама природа спонтанного и предварительно подготовленного дискурса. Есть много способов придать письменному тексту, скажем, художе­ственному диалогу «образ» разговорной спонтанности, а устному выступле­нию — свойства письменного текста (что с успехом делали депутаты «застой­ного» Верховного Совета СССР).

В прагматике традиционно различаются «сильный» и «слабый» стили речи [power vs. powerless speech — Макаров 1988; Ng, Bradac 1993: сh. 1; Lind, O'Barr 1979; Kaiin 1982]. Сильный вариант, хотя и не совпадает полностью с предварительно подготовленным дискурсом, имеет с ним много общего.

213

Он обычно ассоциируется с мужским языком — именно так его нарекла одна из «вождей» лингвистического феминизма Р. Лаков [Lakoff 1990]. Слабый вариант, соответственно, коррелирует с женским языком, для которого ха­рактерны интенсификаторы, «пустые» прилагательные вроде pretty, частые по­вышения интонации, вводные слова и фразы, гиперкоррекция в грамматике, избыточная вежливость и т. п. В зале суда слабый вариант присущ свидете­лям с более низким статусом [Lind, O'Barr 1979: 71; Kaiin 1982: 151—152]. А сильный язык свойственен официальному [Burton, Carlen 1979], или формаль­ному дискурсу, символизируя собой высокий статус говорящих, данного со­циального института и ситуации [см.: Карасик 1992]. И стиль речи, и стиль интеракции выполняют важную социально-дейктическую функцию: они функционируют как индексы социально-психологических реалий, имеющих символическую значимость для культуры.

6.1.5 Социальный дейксис

Социальный дейксис выделяется некоторыми авто­рами, как и дейксис текста или дискурса, в дополне­ние к традиционному трио дейксиса лица, времени и места [Fillmore 1975: 70ff; Rauch 1983: 38; Levinson 1983: 85—89; Renkema 1993: 78; Yule 1996: 10]. Социальный дейксис касается «тех аспектов пред­ложений, которые отражают, устанавливают или обусловлены какими-то реальностями социальной ситуации, где совершается речевой акт» [Fillmore 1975: 76; ср.: Bean 1978: 9; Levinson 1983: 89]. Отнюдь не все признают дейкти­ческую отмеченность социальных параметров коммуникации [Lyons 1977: 574ff], но большинство специалистов сошлись во мнении, что как минимум отношения говорящего и адресата, говорящего и референта индексируются в речи, символически обозначая степени социальной дистанции между гово­рящим и адресатом или говорящим и тем(и), о ком идет речь [degrees of social distance — Карасик 1992; Head 1978; Rauch 1983: 38; Leech 1983: 126; Adamzik 1984: 137; Holmes 1992: 12; Thomas 1995: 129]. Часто, говоря о социальном дейксисе, подразумевают грамматикализованные (до морфологического уро­вня) системы вежливости honorofics, характерные для языков Юго-Восточной Азии [Harada 1976; Renkema 1993: 78; Yule 1996: 10]. Отсутствие таких систем в европейских языках отражает разницу в средствах и способах символиза­ции социального.

Степени дистанции психологически могут коррелировать с отношения­ми солидарности, власти и подчинения (имеющего разные причины: межлич­ностное и эмоциональное воздействие, статусно-ролевую и институциональ­ную иерархию, разницу в знаниях и т. п.), социальная дистанция задается на­бором феноменологически интерпретируемых переменных [Brown, Gilman

214

1972; Muhlhauser, Harré 1990; Holmes 1992: 12; Brown 1995; Thomas 1995: 129; Spencer-Oatey 1996 и др.].

Кроме относительной социально-дейктической информации об уровне социальной дистанции по четырем осям: к референту, адресату, слушателям (присутствующим), а также к обстановке или ситуации в целом, в дискурсе есть абсолютная информация социально-дейктического свойства, например, символизирующая социальные роли коммуникантов, имеющих в рамках дан­ного института особый статус [ср.: Fillmore 1975; authorized speaker and re­cipient — Levinson 1983: 91; marked status — Ervin-Tripp 1973: 306 и др.].

Важную социально-дейктическую роль играют обращения. Позволим себе небольшое отступление, чтобы привести пример из рассказа В. Притчетта Матрос, персонаж которого на улице обращается к незнакомому человеку несколько фамильярно, демонстрируя предполагаемую солидарность: «Beg pardon, chum. Is that Whitechapel?». Однако очень скоро он сменил форму обра­щения, и вот что стояло за этим: «Within the next two hours I had given him a job. I was chum no longer, but sir. Chum was anarchy and the name of any twisty bleeder you knocked up against, but sir [for Thompson, out of the naval nursery] was hierarchy, order, pay-day and peace... «Beg pardon, sir» he said.» В этом маленьком фраг­менте хорошо показано, как в обращении сливаются весь предыдущий лич­ный опыт и его социальная, интерсубъективная интерпретация как некий со­циально-психологический конструкт, «тема фантазии», нередко достигающая уровня социального представления.

Элементы социального дейксиса получают жестовую реализацию с опо­рой на сиюминутный контекст и символическую — с опорой на координаты контекста, доступные до акта коммуникации [gestural vs. symbolic usage — Fillmore 1975; Levinson 1983: 65—66].

Скачать 4.44 Mb.

Поделитесь с Вашими друзьями: