Перевод с английского

Поведение хищников и агрессивность

Существует еще одна разновидность агрессивности, кото­рая породила много путаницы, — это агрессивность живот­ных-хищников. В зоологии они четко определены; к ним относятся семейства кошек, гиен, волков и медведей⁷⁴. Су­ществует довольно много экспериментальных доказательств того, что нейрологическая основа агрессивности хищников отличается от защитной агрессивности⁷⁵. Лоренц с этологической точки зрения занимает такую же позицию:

Внутренние физиологические мотивы у охотника и бойца совершенно различны. Буйвол, которого свалил лев, настолько же мало вызывает его агрессивность, как во мне может вы­звать гнев индюк, которого я только что видел подвешенным в кладовой. Даже движения и мимика очень четко демонст­рируют это различие. Собака в погоне за зайцем, полная охот­ничьего азарта, делает такое же напряженно-радостное выра­жение "лица", как и в момент приветствия хозяина или в преддверии другого радостного события. Так и на "лице" льва (на хороших фотографиях это отчетливо просматривается) в драматический миг перед прыжком мы видим выражение, ко­торое совершенно не похоже на злость. А ворчит он, прижи­мает уши и делает другие движения, символизирующие бое­вое поведение, тогда, когда очень напуган или столкнулся с невероятно сильной жертвой.

К. Мойер на основании доступных ему данных о нейро­физиологических основах агрессивности выделяет агрес­сивность хищников из всех других ее типов и утверждает, что это различие все больше получает экспериментальное подтверждение.

Специфика поведения хищников состоит не только в раз­личном состоянии самого субстрата мозга (мозг нападающего зверя и мозг обороняющегося дают различную картину), но и поведение у них разное. Поведение хищника не следует путать с воинственным поведением: он не проявляет гнева, но точно и четко направлен на свою добычу, и его напря­женность проходит, только когда цель — пища — достиг­нута. Инстинкт хищника нисколько не похож на оборони­тельный рефлекс, который существует практически у всех животных, инстинкт хищника относится только к добыва­нию пищи и присущ определенным видам животных, кото­рые имеют соответствующее строение. Мы не станем, разу­меется, отрицать, что поведение хищников агрессивно⁷⁶, но нельзя не видеть, что эта агрессивность отличается от яростной и злобной агрессивности, которая вызывается нали­чием угрозы. Ее можно было бы назвать "инструменталь­ной", ибо она служит достижению желаемой цели. У дру­гих животных — не хищников — такой вид агрессивнос­ти не встречается.

Разграничение оборонительной агрессивности и агрес­сивности хищников имеет значение для изучения пробле­мы человеческой агрессивности. Ведь человек в своем фи­логенезе не был хищником, и потому в своей агрессивнос­ти (в смысле нейрофизиологических процессов) он отлича­ется от хищников. Не следует забывать, что человеческие челюсти ("прикус") "плохо приспособлены к мясоедству, ибо человек до сих пор сохранил форму зубов своих веге­тарианских предков. Кстати, интересно, что и система пищеварения у человека имеет все физиологические при­знаки вегетарианства, а не мясоедства". Как известно, даже у первобытных охотников и земледельцев пища на 75% была вегетарианской и лишь на 25% — мясной⁷⁷.

Как утверждает И. Де Вор, "пища первобытных людей в основном состояла из растений. То же самое относится и к современным человеческим сообществам с примитивными формами хозяйства (за исключением эскимосов)... Бушме­ны, например, на 80% питались орехами, которые сами добывали и обрабатывали, поэтому в их захоронениях ар­хеологи часто рядом с колчаном для стрел находят кам­ни, похожие на жернов. Некоторые археологи, правда, интерпретировали эти находки совсем иначе: предполага­ли, что жернова применялись для размалывания костей, из которых добывался мозг". И все же именно образ хищ­ника сыграл основную роль в формировании представле­ний о врожденной агрессивности животного, а косвенно и человека. Ведь человек испокон веков общается с бывши­ми хищниками — кошкой и собакой. Потому-то он их и приручил; они ему и нужны в этом качестве: собака — для охоты на других зверей (и людей), кошка — для охоты на мышей и крыс. Кроме того, человеческие племена веч­но страдали от таких хищников, как волк и лиса⁷⁸. Таким образом, человек так давно окружил себя хищниками, что он, конечно, был не в состоянии увидеть разницу между хищнической и оборонительной агрессивностью, посколь­ку результатом обеих форм поведения было убийство. Кроме того, он не мог наблюдать этих животных в их собствен­ной среде обитания и заметить их дружелюбное отноше­ние к своим собратьям.

Итак, вывод, к которому мы пришли, в основном под­тверждает точку зрения крупнейших исследователей про­блемы агрессивности — Дж. П. Скотта и Леонарда Берковича, хотя у них есть и некоторые различия. Скотт, в частности, пишет: "Человек, счастливым образом оказав­шийся в таком социальном окружении, которое не прово­цирует на борьбу, не получает никаких физиологических или нервных перегрузок, ибо он никогда ни с кем не сра­жается. Борьба — это ведь совершенно особая ситуация, ее не сравнишь с физиологией питания, где внутренние процессы метаболизма ведут к определенным физиологи­ческим изменениям, которые затем вызывают голод и вновь стимулируют потребность в еде без всяких внешних к тому стимулов". А Беркович говорит о "Schaltpian", или "готовности", предрасположенности к агрессивной реак­ции на известные раздражители, а не об "агрессивной энер­гии", передающейся с генами по наследству.

Данные нейрофизиологии, таким образом, помогли нам очертить некий круг понятий, связанных с таким видом агрессивности, который способствует биологической при­способляемости организма, сохранению рода, — я ее на­звал оборонительной агрессивностью. Мы привлекли эти данные, чтобы показать, что у человека потенциально существуют предпосылки агрессивности, которые моби­лизуются перед лицом витальной угрозы. Но никакие ней­рофизиологические данные не имеют отношения к той форме агрессивности, которая характерна только для человека и отсутствует у других млекопитающих: это склонность к убийству самоцели, желание мучить без всякой на то "причины" не ради сохранения своей жизни, а ради доставления себе удовольствия⁷⁹..

Невропатологи еще не занимались этими аффектами (не считая тех случаев, которые были вызваны болезнями мозга), однако можно с уверенностью утверждать, что инстинктивистски-гидравлическая модель Конрада Лоренца не подходит для описания того механизма функциониро­вания мозга, который представлен в экспериментальных данных нейрофизиологии.

VI. ПОВЕДЕНИЕ ЖИВОТНЫХ

Вторая важная область для эмпирической проверки пра­вомерности инстинктивистской теории агрессивности — это поведение животных. В агрессии животных можно выделить три типа: 1) агрессия хищников; 2) агрессив­ность внутривидовая и 3) агрессивность межвидовая (про­тив животных других видов).

Все исследователи мира животных (включая К. Лорен­ца) едины в том, что образцы поведения и мозговые про­цессы хищников не совпадают с другими типами агрессив­ности и потому должны обсуждаться отдельно.

Что касается межвидовой агрессивности, то здесь боль­шинство исследователей утверждают, что животные очень редко убивают представителей другого вида, за исключе­нием случаев самозащиты при невозможности спастись бегством. Это сужает феномен "животной" агрессивности до одного-единственного типа — агрессивности между жи­вотными одного и того же вида. Исключительно этим ас­пектом и занимается всю жизнь Конрад Лоренц.

Внутривидовая агрессивность имеет следующие при­знаки:

а) У большинства млекопитающих она не носит крова­вого характера и не имеет цели мучить или убить "сороди­ча"; агрессивность выполняет в основном роль угрожаю­щего предупреждения. У большинства млекопитающих име­ется много зубов; между особями бывают ссоры и стычки, но дело редко доходит до кровавых и смертельных драк, как у людей.

б) Деструктивное поведение наблюдается только у ряда насекомых, рыб и птиц, а из млекопитающих — только у крыс.

в) Угрожающая поза — это реакция на то, что живот­ное воспринимает как угрозу своим витальным интересам; и поэтому с позиций неврологии такое поведение можно считать "оборонительной агрессивностью".

г) Нет ни одного доказательства того, что у большин­ства млекопитающих якобы существует спонтанный аг­рессивный импульс, который накапливается и сдержива­ется до того момента, пока "подвернется" подходящий повод для разрядки.

Пока речь идет об оборонительной агрессивности, мож­но утверждать, что она опирается на определенные фило­генетические нейронные структуры, и потому не было бы никаких оснований спорить с Лоренцом, если бы не его "гидравлическая модель" и не его убежденность в том, что жестокость и деструктивность человека являются врож­денными качествами и по происхождению восходят к обо­ронительной агрессивности.

Человек — это единственная особь среди млекопитаю­щих, способная к садизму и убийству в огромных масшта­бах. В последующих главах я попытаюсь найти объясне­ние этому факту. А в данной главе о поведении животных я только хочу, в частности, показать, что многие из них вступают в борьбу со своими собственными сородичами, но при этом их поведение не имеет ничего общего с де­структивностью, а также что наши данные о жизни мле­копитающих вообще (и приматов, в частности) не позво­ляют обнаружить никаких следов врожденной "деструк­тивности", которые бы человек мог приобрести по наслед­ству. И если бы человеческий род на самом деле был наде­лен "врожденной агрессивностью" лишь в той мере, в ка­кой она проявляется у шимпанзе (в их среде обитания), то мы жили бы на сравнительно мирной Земле.

Агрессивность в неволе

При изучении агрессивности животных, особенно прима­тов, с самого начала важно отличать их поведение в среде обитания от поведения в неволе (в основном — в зоопар­ке). Наблюдения показывают, что приматы на воле ма­лоагрессивны, хотя в зоопарке их поведение нередко де­структивно.

Это обстоятельство имеет огромное значение для пони­мания агрессивности человека, ибо на протяжении всей своей истории, включая современность, человека вряд ли можно считать живущим в "естественной среде обитания". Исключение составляют разве что древние охотники и со­биратели плодов, да первые земледельцы до V тысячеле­тия до н. э. "Цивилизованный" человек всегда жил в "зоо­парке", т. е. в условиях несвободы или даже заключения разной степени строгости. Это характерно и для самых развитых социальных систем.

Я хотел бы для начала привести несколько примеров с приматами, ибо их жизнь в условиях зоопарка описана достаточно подробно. Лучше всех изучены, пожалуй, па­вианы, которых в течение нескольких лет наблюдал Сол­ли Цукерман, работая в зоопарке Лондонского королев­ского парка(1929-1930). Их жилище (на Обезьяньей Горе) имело 30 м в длину и 18 м в ширину и для зоопарка казалось довольно большим, но в сравнении с естествен­ными условиями оно конечно же было чрезвычайно скром­ным. Цукерман иаблюдал у этих животных проявления сильного напряжения и озлобленности. Более сильные осо­би жестоко подавляли более слабых, и даже матери отни­мали пищу у своих детенышей. Особенно страдали самки и детеныши, которые в схватках получали травмы, а ино­гда и погибали. Цукерман наблюдал, как один самец дваж­ды намеренно атаковал юнца, а вечером того нашли мерт­вым. Восемь из 61 самца умерли насильственной смертью, а многие другие прошли через "лазарет".

Поведение приматов в условиях зоопарка в 50-е гг. исследовали и другие видные ученые: Ханс Куммер (Цю­рих) и Верной Рейнольде (Англия)⁸⁰. Куммер содержал па­вианов в большом загоне (размером 14 на 25 м). И там происходили серьезные драки с тяжелыми ранениями (уку­сами). Куммер провел серию очень точных сравнительных исследований в зоопарке и в диких условиях (в Эфиопии) и установил, что агрессивность в зоопарке проявляется у самок в 9, а у самцов в 17,5 раза чаще, чем на свободе.

Верной Рейнольде изучал 24 резуса, помещенных в не­большой восьмиугольный загон-клетку (со стенками 9 м).

Хотя помещение было меньше, чем на Обезьяньей Горе, обезьяны реже проявляли агрессивность. И все же наси­лие и здесь наблюдалось чаще, чем на свободе.

Многие животные получали ранения — одну тяже­лораненую самочку даже пришлось пристрелить. Особен­но интересные факты о влиянии экологических условий на агрессивность можно найти в исследованиях о мака­ках у таких авторов, как С. Саусвик, М. Бег и М. Сидди-ки. Саусвик установил, что окружение и социальные усло­вия у лишенных свободы макак-резусов оказывали серь­езное влияние на форму и повторяемость "агонистического" (т. е. конфликтного) поведения. Это исследование позво­ляет нам провести различие между изменением окружающих условий (например, количество животных в одном и том же помещении) и социальными изменениями (например, включение новых животных в уже устоявшу­юся группу). Выяснилось, что уменьшение "жилплоща­ди" часто вызывает усиление агрессивности, но гораздо более резкое увеличение агрессивных столкновений было связано с изменением социальной структуры (введение новеньких в группу). Было установлено, что и у других млекопитающих сужение "жизненного пространства" ве­дет к агрессивному поведению. Так, Мэтьюз отмечал, что ему не известно ни одного случая драки млекопитающих со смертельным исходом, кроме тех ситуаций, когда жи­вотные жили в тесноте.

Выдающийся этолог Пауль Лайхаузен указывает, что у кошек полностью нарушается относительное соподчи­нение, если они оказываются в тесном помещении. Чем теснее клетка, тем меньше подчинения. В конечном счете одна кошка превращается в деспота, другие становятся объектом безжалостных издевательств, и в конце концов у всех обнаруживаются различные симптомы неврозов. Обитатели клетки превращаются в злобную массу: напря­женность в ней никогда не ослабевает, никто никогда не выглядит довольным, постоянно слышны шипение, ры­чание и даже бывают стычки. Никаких игр, всякое дви­жение и деятельность сводятся к минимуму⁸¹.

Даже временное скопление животных в местах кормле­ния вызывает усиление агрессивности. Зимой 1952 г. трое американских ученых — Кабо, Коллиас и Гуттингер — вели наблюдение за оленями вблизи реки Флэг в Вискон­сине. Они сделали однозначный вывод, что частота драк зависит от числа животных в загоне, т. е. от плотности населения. Когда на площадке находилось от пяти до семи оленей, то наблюдалась одна драка в час. А если на этом же участке оказывались 23-30 животных, то в час случа­лось в среднем около 4,4 драки на одно животное. Анало­гичные выводы сделал американский биолог Д. Колхаун, наблюдая за дикими крысами.

Важное значение имеет тот факт, что наличие большо­го количества пищи при большой тесноте "проживания" не снижает агрессивности. Это подтверждено наблюдени­ями в Лондоне: теснота была явно главной причиной аг­рессивного поведения, хотя питание и остальные условия были хорошими.

Интересно наблюдение Саусвика, касающееся уменьше­ния рациона: снижение дневной порции пищи у резусов на 25% не повлекло за собой никаких изменений в их "соревновательных" взаимодействиях, а сокращение ра­циона на 50% даже привело к уменьшению соревнова­тельного поведения⁸².

Данные об усилении агрессивности приматов в неволе (а это подтверждается и на примере поведения других млекопитающих) весьма убедительно доказывают, что скученность является главной предпосылкой усиления озлобленности и вражды. Но "перенаселение", скучен­ность (crowding) — это только название, штамп, ко­торый довольно просто уводит нас в сторону от выясне­ния конкретной причины, от вычленения тех факторов, которые несут главную ответственность за рост агрес­сивности.

Может быть, у каждого индивида существует какая-то "естественная" потребность в минимальном жизненном пространстве?⁸³ Может быть, скученность мешает животному реализовать врожденную потребность в свободном движении и т. д.? А может быть, в тесноте животное всем телом чувствует угрозу и выдает агрессивную реакцию?

Для ответа на все эти вопросы нужны еще многие ис­следования. Но результаты Саусвика показывают, что в феномене перенаселения надо различать как минимум два элемента, а именно: сокращение пространства и разруше­ние социальной структуры. Важность второго фактора подтверждает тот же Саусвик, когда, введя в группу одно­го или нескольких "чужаков", он удостоверился в том, что это приводит к страшной вспышке агрессивности, го­раздо более сильной, чем при перенаселении. Конечно, не­редко присутствуют оба фактора, и тогда трудно решить, какой из них в ответе за агрессивное поведение.

Каково бы ни было сочетание обоих этих факторов, ясно одно, что каждый из них может вызвать агрессивное поведение. Ибо сужение пространства ущемляет животное в его жизненно важных функциях — в функциях движе­ния и игры, а также в реализации других его способнос­тей. Поэтому "ущемленное в пространстве животное" чув­ствует некоторую угрозу своим витальным интересам и выдает агрессивную реакцию. А разрушение социальной структуры в группе представляет, с точки зрения Саусви­ка, еще более страшную угрозу. Ведь каждое животное живет в характерном для его рода социуме, к которому оно так или иначе приспособлено. Социальное равновесие является неизменной предпосылкой для его существова­ния. Нарушение равновесия наносит существованию жи­вотного серьезную угрозу, в результате чего, принимая во внимание наличие оборонительной функции агрессивнос­ти, должен последовать взрыв агрессивности, особенно если отсутствует возможность бегства.

В зоопарке скученность случается нередко (как она опи­сана Цукерманом в случае с павианами). Причем чаще звери в зоопарке страдают не столько от замкнутости про­странства, сколько от тесноты. Находясь в плену, они при любом уходе и отличной кормежке "не находят себе места". Кто думает, что для ощущения благополучия жи­вотному (или человеку) достаточно удовлетворения всех физиологических потребностей, тот может считать жизнь в зоопарке счастьем. Но паразитический образ жизни лишает ее всякой привлекательности, ибо исчезает возмож­ность для проявления физической и психической актив­ности, — а следствием этого становится скука, безучаст­ность и апатия. Вот наблюдение А. Кортланда: "В отли­чие от шимпанзе из зоопарка, которые чаще всего с года­ми выглядят все грустнее и «равнодушнее», старые шим­панзе, живущие на воле, выглядят более оживленными, любопытными и более человечными"⁸⁴.

Сходные выводы делают Гликман и Срогес, отмечаю­щие монотонность жизни зверей в клетках зоопарка, ко­торая приводит к "депрессии".

Перенаселенность и агрессивность у людей

После того, что мы узнали о влиянии тесноты на живот­ных, возникает вопрос, не является ли этот фактор таким же значимым источником и человеческой агрессивности? Многие отвечают на этот вопрос однозначным "да". Лайхаузен, в частности, считает, что для лечения "неврозов", "бунтарства" и другой "агрессивности" лучший способ — это "обеспечение равновесия в человеческих объединени­ях, нахождение того оптимального численного состава груп­пы, при котором возможно обеспечить контроль". Такого же мнения придерживаются братья Рассел.

Весьма распространенное отождествление "перенаселе­ния", "скученности" (crowding) с "плотностью населения" привело к значительным заблуждениям. Так, Лайхаузен, с его упрощенным консервативным мышлением, совершенно не улавливает того факта, что проблема современного пе­ренаселения имеет две стороны:

— нарушение жизнеспособной социальной структуры (особенно в индустриализованной части мира) и

— нарушение соответствия между плотностью населе­ния и социальными основами жизни (особенно в неинду­стриальных обществах).

Человек нуждается в такой социальной системе, в ко­торой он имеет свое место, сравнительно стабильные связи, идеи и ценности, разделяемые другими членами груп­пы. "Достижение" современного индустриального общества состоит в том, что оно пришло к существенной утрате традиционных связей, общих ценностей и целей. В массо­вом обществе человек чувствует себя изолированным и оди­ноким даже будучи частью массы; у него нет убеждений, которыми он мог бы поделиться с другими людьми, их заменяют лозунги и идеологические штампы, которые он черпает из средств массовой информации. Он превратился в A-tom (греческий эквивалент латинского слова "in-dividuum", что в переводе значит "неделимый"). Единствен­ная ниточка, которая связывает отдельных индивидов друг с другом, — это общие денежные интересы (которые одно­временно являются и антагонистическими).

Эмиль Дюркгейм обозначил этот феномен словом "ано­мия" и пришел к выводу, что аномия стала основной при­чиной роста самоубийств на фоне мощного процесса инду­стриализации. Дюркгейм понимал под аномией разруше­ние традиционных социальных связей, обусловленное тем, что роль настоящего коллектива отошла на второй план перед мощью государственной машины и всякая подлин­ная социальная жизнь просто исчезла. По мнению Дюркгейма, люди, живущие в современной политической систе­ме, представляют собой "дезорганизованную пыль из раз­розненных индивидов"⁸⁵.

Другой выдающийся социолог, Фердинанд Теннис, анализируя социальные системы, провел разграничение между традиционной "общиной" (Gemeinschaft) и совре­менным обществом (Gesellschaft), указывая, что последнее отличается полной утратой всех настоящих социальных

связей.

Еще один яркий пример представляют Голландия и Бель­гия — две страны, жители которых вообще никогда не отличались агрессивностью, несмотря на самую высокую в мире плотность населения.

Трудно представить себе большую степень перенаселен­ности, чем та, которая имела место в Вудстоке или на острове Уайт во время молодежных фестивалей, однако никто не сталкивался там с проявлениями агрессивности. А 30 лет назад на острове Манхэттен плотность населе­ния была одной из самых высоких в мире, однако тогда там не было таких страшных проявлений насилия, как сегодня.

Каждый, кто жил в многоэтажном доме на несколько сотен квартир, знает, что в таком доме семья может вели­колепно жить своей частной жизнью, не чувствуя ни ма­лейших неудобств от соседей по лестничной клетке. И наоборот, в маленькой деревушке гораздо труднее спря­тать свою личную жизнь, хотя дома отстоят друг от друга на достаточно большом расстоянии и плотность населения значительно меньше. Но здесь люди более внимательны друг к другу, они любят наблюдать и обсуждать жизнь соседей, и каждый постоянно чувствует себя в поле зрения других людей. Почти то же самое можно сказать и о не­больших городских предместьях.

Эти примеры показывают, что агрессивность людей вы­зывается не высокой плотностью населения, как таковой, а скорее социальными, экономическими и культурными сопутствующими условиями.

Очевидно и другое: та перенаселенность (или плотность населения), которая идет рука об руку с нищетой, не толь­ко может, но и ведет к стрессовым ситуациям и агрессив­ности. Пример тому — большие города в Индии, а также гетто в американских городах. Перенаселение, а также теснота в быту могут вести к отрицательным последстви­ям в тех случаях, когда человек лишен элементарной "социальной ниши", возможности укрыться от нежелатель­ного общения. Перенаселенность в прямом смысле означает, что число людей, относящихся к определенному сообществу, превы­шает возможности экономического базиса, т. е. общество не в силах обеспечить своих членов достаточным количе­ством пищи, нормальными жилищными условиями, а так­же условиями труда и разумного досуга. Нет сомнения, что такое перенаселение может иметь самые горестные по­следствия и что число жителей должно быть сокращено до того уровня, который соответствует экономическому базису. Если же общество способно экономически обеспе­чить большое число людей на небольшой территории, то сама по себе высокая плотность населения не лишает от­дельного гражданина возможности спокойно жить личной жизнью и не страдать от нежелательных контактов.