Перевод с английского

Однако нас это не остановит. Почему, спрашивается, большинство людей не прибегают к доводам своего рассуд­ка, чтобы осознать свои истинные человеческие потребно­сти? Только потому, что они прошли через систему "про­мывания мозгов" и превратились в бессловесных конфор­мистов? Кроме того, мы должны спросить, почему, напри­мер, политические лидеры не видят, что система, которую они отстаивают, не способствует их собственному благу как человеческих существ? Философы Просвещения объяс­няли это жадностью и хитростью власть имущих; однако сегодня такое объяснение явно недостаточно, ибо оно не вскрывает суть проблемы.

Как показал Маркс в своей теории исторического раз­вития, человека в его стремлении изменить и улучшить социальные обстоятельства постоянно сдерживают мате­риальные факторы: географическое расположение, эколо­гия, климат, техника, культурные традиции и т. д.

Как мы видели, первобытные охотники, собиратели и земледельцы жили в сравнительно благополучной среде обитания, которая больше способствовала формированию у людей созидательных, нежели разрушительных, наклон­ностей. Однако по мере цивилизационного развития чело­век меняется, как меняется и его окружение. Он совер­шенствуется интеллектуально, делает успехи в области техники и технологии. Вместе с тем этот прогресс приво­дит, к сожалению, к развитию вредных для жизни черт характера. Мы говорили об этом, хоть и схематично, в связи с описанием общественного развития от первобыт­ных охотников до "революции городов". Чтобы обеспе­чить себе свободное время для создания культурных цен­ностей: для занятий наукой, философией или искусства­ми, человек вынужден был держать рабов, вести войны и завоевывать чужие территории. Чтобы достигнуть высо­ких результатов в известных областях (особенно в интеллектуальной деятельности, науках и искусствах), он дол­жен был создать такие условия, которые калечили его самого, ибо препятствовали его совершенствованию в других областях (прежде всего в эмоциональной сфере). А глав­ной причиной этого был недостаточный уровень творче­ского потенциала, который мог бы обеспечить непротиво­речивость цивилизованного прогресса, сосуществование науки, техники, культуры, с одной стороны, и свободно­го развертывания творческих способностей каждого инди­вида — с другой. Но условия материальной жизни имеют свои законы, и для их изменения недостаточно одного лишь желания. Если бы Земля была подобна раю, то человек наверняка не был бы так скован условиями мате­риального бытия, и ему бы, возможно, хватило разума обустроить этот мир себе во благо: чтобы все люди имели достаточно пищи и питья и при этом не утратили своей свободы. Но человек был изгнан из рая, и, согласно биб­лейскому мифу, он не может туда вернуться. Он постра­дал из-за своей собственной противоречивости, из-за кон­фликта между самим собой и природой. Мир не создан для человека, это человек в него "заброшен" и вынужден разумом своим и деятельностью строить свой человече­ский мир, свою родину, в которой он будет счастлив, ибо сможет полностью реализовать себя.

Следует отметить, что сильные мира сего (даже самые скверные из них) в основном все же шли на поводу у истории (исторической необходимости). Злодейство и ир­рациональность личности приобретали масштабный харак­тер и могли сыграть решающую роль лишь в такие перио­ды истории, когда внешние обстоятельства были благо­приятны и должны были бы способствовать человеческо­му прогрессу, однако неодолимым препятствием на пути этого прогресса становилась коррупция (как в верхних, так и в нижних слоях социальной лестницы).

Тем не менее во все времена существовали пророки, которые ясно видели цели индивидуального и общественно­го развития человека. Их "утопии" были "утопичны" не в том смысле, что они были праздными мечтами; правда, они "нигде" не были реализованы, но "нигде" не означает "никогда". Тем самым я хочу сказать, что эти идеи были утопичны постольку, поскольку в тот момент нигде не по-лучили осуществления (да и не могли, вероятно, еще осуще­ствиться), но при этом "утопическое" не означало, что они вообще неосуществимы но прошествии какого-то времени. Марксова концепция социализма нигде пока не воплоти­лась в жизнь (уж во всяком случае, не в "социалистических странах"). Сам Маркс, однако, не считал ее утопией, ибо верил, что в тот момент истории уже созрели необходимые материальные предпосылки для ее реализации¹⁹³.

О рациональности и иррациональности инстинктов и страстей

Бытует представление, что инстинкты якобы иррациональ­ны, ибо они "работают" вопреки логике. Так ли это? И можно ли разграничить обусловленные характером влече­ния (страсти) по критерию рациональности либо иррацио­нальности?

Понятия "разум" и "рациональный" обычно имеют от­ношение к процессам мышления; под "рациональным" мышлением обычно подразумевается такой процесс, кото­рый подчиняется законам логики и неподвластен искаже­ниям со стороны аффектов, эмоций или каких-либо пато­логических состояний субъекта. Однако слова "рациональ­ный" и "иррациональный" нередко употребляются еще и по отношению к чувствам и поступкам. Так, например, экономист может назвать "нерациональным" ради эконо­мии рабочих рук вводить в производство дорогостоящую технику в такой стране, в которой налицо избыток не­квалифицированной рабочей силы (хотя и не хватает ра­бочих с высокой квалификацией). Или же он может на­звать иррациональным ежегодный расход 180 млрд. дол­ларов на вооружение (имеется в виду расход в мировом масштабе, в то время как 80% этой суммы приходится на великие державы); причем его рассуждение сводится к тому, что эти деньги идут на производство вещей, кото­рые не имеют никакого применения в мирное время.

Психиатр называет иррациональным какой-либо симп­том (например, беспричинный страх или бесконечная потребность мыть руки), ибо он считает его следствием на­рушения психики, которое повлечет за собой дополнитель­ные отклонения.

Я предлагаю называть рациональными любые мысли, чувства или действия, которые способствуют адекват­ному функционированию и росту целостной системы (ча­стью которой они являются), а все, что имеет тенден­цию к ослаблению или разрушению целого, считать ирра­циональным. Совершенно очевидно, что только эмпири­ческий анализ всей системы сможет показать, что в ней является рациональным, а что — нет¹⁹⁴.

Если применить такое понятие рациональности к ин­стинктам (естественным влечениям), то неизбежно при­ходишь к выводу, что они вполне рациональны. С пози­ций дарвинизма функция инстинктов состоит именно в том, чтобы поддерживать жизнь на адекватном уровне и способствовать выживанию отдельного индивида и вида. Зверь ведет себя рационально именно потому, что он пол­ностью руководствуется инстинктами. И человек посту­пал бы рационально, если бы его поведение преимуще­ственно было детерминировано инстинктами. Поиск пищи, оборонительная агрессия (или бегство), сексуальные же­лания никогда не ведут к иррациональному поведению, если только они имеют естественные объекты заинтересо­ванности (стимулы). Причина иррациональности состо­ит не а том, что человек действует инстинктивно, а в том, что ему не хватает этой инстинктивности.

А как обстоит дело с рациональностью тех страстей, которые обусловлены характером? С точки зрения наше­го критерия рациональности мы должны уметь их разгра­ничить. Страсти, поддерживающие жизнедеятельность организма, следует считать рациональными, ибо они спо­собствуют росту и благополучию живой системы. А те страсти, которые "душат" все живое, следует считать ир­рациональными, ибо они мешают росту и здоровому фун­кционированию организма. Здесь, однако, требуется еще одно уточнение. Человек становится деструктивным и же­стоким оттого, что у него сложились неблагоприятные условия, недостаточные для дальнейшего роста. И при данных обстоятельствах ему, как говорится, иного не дано. Его страсти иррациональны в сравнении с нормальными возможностями человека, и в то же время с точки зре­ния особых обстоятельств жизни данного конкретного ин­дивида в них есть какая-то своя рациональность. То же самое относится и к историческому процессу. "Мегамашины" античности были в этом смысле рациональными; даже фашизм и сталинизм не были лишены своей рациональ­ности, если рассматривать их с точки зрения единственно возможного пути развития в конкретных исторических условиях. Этот аргумент как раз и приводят их апологе­ты; однако еще нужно доказать, что там действительно не было альтернативных исторических возможностей¹⁹⁵.

Однако я хотел бы еще раз повторить, что разруши­тельные для жизни страсти — это тоже своеобразный от­вет на экзистенциональные потребности человека (как и другие страсти, способствующие жизни, созидательные). И те и другие неразрывно связаны с человеком. И первые страсти развиваются неизбежно, если отсутствуют реаль­ные предпосылки для реализации вторых. Человека де­структивного можно назвать грешником, ибо разрушитель­ность — это грех, но ведь он все равно человек. Он ведь не деградировал до стадии животного существования и не руководствуется животными инстинктами. Он не может изменить устройство своего мозга... Его можно рассматри­вать как экзистенциального отступника, как человека, которому не удалось стать тем, кем он мог бы стать соот­ветственно своим экзистенциальным способностям. Во вся­ком случае у человека всегда есть две реальные возможно­сти: либо остановиться в своем развитии и превратиться в порочное существо, либо полностью развернуть свои спо­собности и превратиться в творца. А какая из этих воз­можностей станет действительностью — это во многом за­висит от того, есть ли в обществе условия для роста и развития индивида или нет.

К этому следует прибавить следующее: когда я говорю, что формирование личности зависит от социальных условий и что общество несет за нее ответственность, я этим вовсе не хочу сказать, что человек является только объектом, беспомощным продуктом внешних обстоятельств. Нет, внешние факторы только способствуют или препятствуют развитию определенных черт характера и определенных границ, в рамках которых он действует. Тем не менее каж­дый человек сохраняет свой собственный разум, свою волю, а также неповторимые особенности своего индивидуально­го развития. Не история делает человека, а человек тво­рит исторический процесс. И только догматическое мыш­ление — результат лености духа — пытается конструиро­вать упрощенные схемы бытия по принципу "или — или"; такие схемы только препятствуют истинному проникнове­нию в суть дела¹⁹⁶.

Психологическая функция страстей

Чтобы выжить, человек должен получить удовлетворение своих физических потребностей, а его инстинкты застав­ляют его действовать в том направлении, которое требует­ся для выживания. Если бы его поведение определялось преимущественно инстинктами, то у него бы не было осо­бых жизненных проблем и при условии достаточного ко­личества пищи, он превращался бы просто в "довольную корову"¹⁹⁷.

Однако удовлетворение одних лишь физиологических потребностей не делает человека счастливым и не гаран­тирует ему благополучное состояние. Его проблема не ре­шается таким образом, что он может сперва удовлетво­рить свои физические (телесные) нужды, а затем (как не­кую роскошь) может допустить развитие страстей, свой­ственных его характеру; ведь эти страсти с самого его рождения присутствуют в его личности и часто властвуют над ним не меньше, чем его биологические инстинкты.

Если мы внимательнее рассмотрим индивидуальное и массовое поведение, то мы обнаружим, что сексуальные потребности и голод составляют сравнительно малую долю среди всех прочих мотивов поведения. Стержнем мотивационной сферы человека являются страсти — на рацио­нальном и иррациональном уровне: потребность в люб­ви¹⁹⁸, нежности и солидарности, в свободе и правде, в со­хранении чести и совести. Человеком владеют такие стра­сти, как жажда власти, подчинения и разрушения; такие слабости, как нарциссизм, жадность, зависть и тщесла­вие. Эти страсти влекут его по жизни, становятся причи­ной волнений и тревог; они дают пищу не только для сновидений, но и являются источником, который питает все религии мира, все мифы и легенды, искусство и лите­ратуру, — короче, все, что придает жизни вкус и цвет, что делает ее интересной и значимой, ради чего стоит жить. Под давлением страстей одни люди рискуют жиз­нью, другие способны наложить на себя руки, если не могут достигнуть предмета своей страсти. (При этом уме­стно напомнить, что никто не совершает самоубийства из-за сексуального голода или по причине нехватки про­дуктов питания.) Характерно, что интенсивность страстей не зависит от характера мотива: и любовь, и ненависть могут быть источником одинаково сильных страданий.

В том, что это так, вряд ли можно усомниться. Гораздо труднее ответить на вопрос: почему это так? И все же напрашиваются кое-какие гипотезы.

Истинность моей первой гипотезы можно проверить только с помощью нейрофизиологии. Поскольку мозг по­стоянно нуждается в возбуждении (мы об этом уже гово­рили), не исключено, что эта потребность прямо обуслов­ливает необходимость такого раздражения, которое вызы­вается страстями; ведь именно страсти обеспечивают наи­более продолжительное возбуждение.

Вторая гипотеза вторгается в область, которую мы в этой книге достаточно подробно обсудили, — я имею в виду уникальность человеческого опыта. Как уже говори­лось, у человека есть самосознание; он сознает себя как личность, понимает беспомощность изолированного инди­вида, и этот факт, по всей видимости, заставляет его стра­дать, делает невозможным довольствоваться растительным образом жизни.

Это прекрасно понимали и использовали в своем твор­честве представители самых разных культурных эпох: философы и драматурги, поэты и романисты. В самом деле, можно ли всерьез поверить в то, что стержнем Эди­повой трагедии является фрустрация, связанная с сексу­альными желаниями Эдипа по отношению к своей мате­ри? Можно ли вообразить, что Шекспир написал своего "Гамлета" ради того, чтобы показать, как вокруг главно­го героя развивается сексуально-фрустрационная колли­зия? Но ведь именно эти идеи отстаивают классики пси­хоанализа, а вместе с ними и другие современные редук­ционисты.

Инстинкты человеку необходимы, но это тривиальность; зато страсти, которые концентрируют его энергию на до­стижении желанной дели, можно отнести к сфере возвышенного "духовного", "святого". В систему тривиального входит "добыча продовольствия"; в сферу "духовного" вхо­дит то, что возвышает человека над чисто телесным суще­ствованием, — это сфера, в которую человек включен всей своей судьбой, когда жизнь его поставлена на карту; это сфера глубинных жизненных смыслов, потаенных стиму­лов, определяющих образ жизни и стиль поведения каж­дого человека¹⁹⁹.

Пытаясь вырваться из оков тривиальности, человек ищет приключений, которые позволят ему перешагнуть границы простого бытия. И потому так манят и волну­ют перспективы самовыражения в любой форме: будь то благодеяние, страшный грех, творческое созидание или разрушительный вандализм. Героем становится тот, у кого хватило мужества преступить грань "без страха и сомнения". Обывателя уже за то можно считать героем, что он пытается хоть как-то проявить себя и заслужить поощрение. Его толкает вперед потребность придать смысл собственной жизни и в меру своего понимания дать волю своим страстям (хоть и не выходя за рамки дозволенного).

Эта картина нуждается еще в одном дополнении. Ин­дивид живет в обществе, которое снабжает его готовыми моделями мышления и поведения, эти стереотипы созда­ют у человека иллюзию смысла жизни. Так, например, в нашем обществе считается, что если человек "сам зараба­тывает себе на хлеб", кормит семью, является хорошим гражданином, потребителем товаров и развлечений, то его жизнь полна смысла. И хотя такие представления в со­знании большинства людей сидят очень крепко, они все же не имеют для них настоящего значения и не могут восполнить отсутствие внутреннего стержня. Внушенные стереотипы постепенно утрачивают свою силу и все чаще не срабатывают. Об этом свидетельствует рост наркома­нии, снижение уровня интересов, интеллектуальной и твор­ческой активности населения, а также рост преступнос­ти, насилия и деструктивности.

XI. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: ЖЕСТОКОСТЬ И ДЕСТРУКТИВНОСТЬ

Кажущаяся деструктивность

От деструктивности следует отличать некоторые извест­ные с давних пор эмоциональные состояния, которые со­временному исследователю нередко кажутся доказатель­ством прирожденной деструктивности человека. Серьезный анализ показывает, что они хотя и приводят к деструк­тивным действиям, но не обусловлены страстью к разру­шению.

Примером такого эмоционального состояния может быть желание, обозначаемое как "жажда крови". Практически пролить кровь человека — означает убить его; поэтому выражения "убивать" и "проливать кровь" употребляются в литературе как синонимы. Возникает вопрос: может быть, в древности существовали какие-то ритуалы, связанные с проливанием крови, а не с жаждой убивать.

На глубинном, архаическом уровне переживания кровь ассоциируется с каким-то "особым соком". В общем виде понятие "кровь" приравнивается к понятиям "жизнь" и "жизненная сила". Кроме того, кровь издавна считается одной из трех основных субстанций живого тела, в то время как остальные две субстанции составляют молоко и семя. Семя — это выражение мужской силы, молоко — символ женственности, "материнства" и созидания. Во многих культах и ритуалах молоко и семя считались свя­щенными. В крови разница между мужским и женским началом стирается. В глубиннейших слоях переживания человек каким-то магическим образом захватывается са­мой жизненной силой, если он проливает кровь. Применение крови в религиозных целях хорошо извест­но. Священники храма в Иерусалиме, совершая богослу­жение, разбрызгивали кровь убитых животных. Жрецы ацтеков приносили в жертву богам еще трепещущие серд­ца своих жертв. Во многих ритуальных обрядах братские узы символически скреплялись кровью.

Поскольку кровь является "соком жизни", то нередко прилив жизненных сил напрямую связывают с выливани­ем чужой крови. На ритуальных оргиях в честь Вакха и богини Геры обязательным было поедание сырого мяса и выпивание крови. А на Крите во время праздников Дио­нисия было принято зубами рвать мясо туш только что заколотых и еще живых животных. Подобные ритуалы встречаются также в культе многих хтонических* богов и богинь. Бурке утверждает, что арийцы, вторгшиеся в Ин­дию, презирали аборигенов (Dasyu-Inder) за то, что те спо­собны были есть сырое мясо людей и зверей. Это отвраще­ние они выразили, назвав аборигенов "сыроедами"²⁰⁰.

О ритуальных кровопролитиях нам напоминают обычаи ныне живущих примитивных народов при определенных религиозных церемониях. Так, у индейцев хаматса на се­веро-западе Канады есть обычай, когда во время религи­озной церемонии у человека откусывают кусочек мяса руки, ноги или груди²⁰¹. Поскольку кровь считается полез­ной для здоровья, то и сегодня встречаются разные фор­мы "терапии", связанные с видом крови. В Болгарии, на­пример, человеку, пережившему сильный страх, дают съесть трепещущее сердце только что убитого голубя, — считается, что это поможет преодолеть страх. Даже в рим­ском католицизме сохранился древний обычай называть церковное вино кровью Христа. И, конечно, было бы не­допустимым упрощением связывать этот ритуал с де­структивными инстинктами и не видеть в нем жизне­утверждающего начала.

Современный человек связывает кровопролитие только с деструктивностью. С точки зрения "реализма" это так и есть. Но если взять не сам по себе акт кровопролития, а проследить его значение в глубинных пластах человече­ской психики, то можно прийти к совершенно иным ассо­циациям: пролив кровь (свою или чужую), человек сопри­касается с энергией жизни.

На архаическом уровне этот акт сам по себе был уже достаточно сильным переживанием, а когда кровь проли­валась к тому же во имя богов, то это было актом вели­чайшего поклонения. И здесь вовсе не обязательно дол­жен был присутствовать разрушительный мотив. Сход­ные соображения, возможно, имеют отношение и к людо­едству.

У представителей теории врожденной деструктивности каннибализм фигурирует нередко чуть ли не как основ­ной аргумент. Они указывают на то, что в пещере Чжоукоудянь находили черепа, из которых мозг был изъят через основание черепа. Предполагали, что это делалось ради поедания мозгов, которое якобы было присуще лю­доедам. Такая возможность, конечно, не исключена, но она скорее соответствует мировоззрению современного по­требителя. Гораздо убедительнее выглядит объяснение, согласно которому мозг использовался в ритуально-маги­ческих целях. Такую точку зрения высказал А. Бланк, который установил большое сходство между черепом си­нантропа и человека, найденного в Монте-Чирчео спустя почти полмиллиона лет. Если эта интерпретация верна, то и в отношении ритуального каннибализма и ритуаль­ного кровопролития можно сделать аналогичное предпо­ложение.

Ясно, что у "примитивных" племен нового времени (в последние два-три столетия) был широко распространен каннибализм вовсе не ритуального свойства. Но все, что мы знаем о доисторических охотниках, а также о харак­тере еще и ныне живущих примитивных охотников, гово­рит о том, что они не были убийцами и потому маловеро­ятно, чтобы они были каннибалами. Л. Мэмфорд по этому поводу ясно формулирует свою мысль: "Так как прими­тивный человек не был способен к таким проявлениям жестокости, как пытки и массовое уничтожение людей, то вряд ли мы имеем право обвинять его в убийстве собрата ради собственного пропитания". Таким образом, я только хотел предостеречь читателя от того, чтобы любое разрушительное поведение слишком поспешно объявлять следствием врожденной деструктив­ности, вместо того чтобы выяснить для себя, как часто за таким поведением стоят религиозные и другие вовсе не разрушительные мотивы. Ибо в противном случае стира­ется грань между ритуальным кровопролитием и настоя­щей жестокостью и не получает должной оценки подлин­ная деструктивность, к анализу которой мы сейчас пере­ходим.

Спонтанные формы

Деструктивность²⁰² встречается в двух различных формах: спонтанной и связанной со структурой личности. Под пер­вой формой подразумевается проявление дремлющих (нео­бязательно вытесняемых) деструктивных импульсов, ко­торые активизируются при чрезвычайных обстоятельствах, в отличие от деструктивных черт характера, которые не исчезают и не возникают, а присущи конкретному инди­виду в скрытой или явной форме всегда.

Исторический обзор

Богатейшие и ужасающие документы относительно спон­танных форм деструктивности нам дают летописи циви­лизованных народов. История войн является хроникой безжалостных убийств и пыток, жертвами которых стано­вились и мужчины, и женщины, и дети. Часто возникает впечатление какой-то вакханалии — когда разрушитель­ную лавину не в силах удержать никакие моральные или рациональные соображения. Убийство было еще самым мягким проявлением деструктивности. Оно не считалось жестокостью и не утоляло "жажду крови"; мужчин каст­рировали, женщинам вспарывали животы, пленных са­жали на кол, распинали или бросали на растерзание львам. Трудно даже перечислить все виды жестокости, изобретен­ные человеческой фантазией. Мы сами были свидетелями, как во время разделения Индии сотни тысяч индусов и мусульман в бешенстве убывали друг друга, а в Индоне­зии в ходе проведения антикоммунистической "чистки" в 1965 г. были истреблены от 400 тысяч до миллиона дей­ствительных или мнимых коммунистов вместе со многими китайцами. Далее мне придется описывать такие примеры человеческой жестокости, которые всем хорошо известны и которые обычно упоминаются всеми теми, кто хочет доказать, что деструктивность является врожденной.

Причины деструктивности будут рассмотрены позднее при описании садизма и некрофилии. Здесь же я только приведу примеры деструктивности, не связанной со струк­турой характера. Хотя эти спонтанные взрывы разруши­тельности тоже не проявляются безо всякой причины. Во-первых, всегда имеются внешние обстоятельства, стиму­лирующие их, как, например, войны, религиозные или политические конфликты, нужда и чувство обездоленнос­ти. Во-вторых, есть также субъективные причины — вы­сокая степень группового нарциссизма на национальной или религиозной почве (например, в Индии) или склон­ность к состояниям транса (как в определенных районах Индонезии) и т. д. Спонтанные проявления агрессивности обусловлены не человеческой природой, а тем деструктив­ным потенциалом, который произрастает в определенных постоянно действующих условиях. Однако в результате внезапных травмирующих обстоятельств этот потенциал мобилизуется и дает резкую вспышку. По-видимому, без провоцирующих факторов деструктивная энергия народов дремлет. Поэтому в данном случае вряд ли можно гово­рить о постоянном лоточнике энергии, который наблюда­ется в деструктивном характере.