374
В этом языке нет бинарных оппозиций и дифференциальных признаков (см. фонология), это язык не национальный, он может быть каким угодно. Это язык бессознательного, похожий на язык поэзии — "Есть блуд труда, и он у нас в крови". Есть, конечно, и бинарные оппозиции, и дифференциальные признаки, но если на этом остановиться, то поэзия вообще непонятна и загадка "aliquis" не будет разгадана. Можно было бы сказать: когда загадка разгадана, человек выздоравливает. Но опыт показывал, что до конца клиент психоаналитика почти никогда не выздоравливает. Об этом писалось выше: язык никогда не раскроет главной тайны. На месте разгаданной загадки появляется (сразу или попозже) другая. Загадку можно разгадать, тайна останется тайной. Нельзя перебрать все ассоциации. Только отказавшись от языка, становясь оккультным психотерапевтом, мы обретаем иллюзию того, что тайна откроется. Но почему иллюзию? Потому, что то, что выясняется у трансперсональных пациентов, выясняется из того, что они говорят. Вообще поневоле приходит в голову, что психические болезни появились вместе с языком. Можно представить себе, что у собаки колит или вегетососудистая дистония. Но представьте себе, что у вашей собаки острая паранойя, или эндогенно-процессуальный психоз, или бред ревности, или деперсонализация, или даже обыкновенный обсессивный невроз. Конечно, когда мы говорим, что у собаки колит, это тоже натяжка. Но все же в меньшей степени, поскольку колит не затрагивает сферу ментального. Очень трудно, даже оставаясь в рамках клинической психиатрии, диагностировать пациента, если он ничего не говорит. С глухонемым психотиком должен общаться глухонемой психиатр (или, по крайней мере, психиатр, владеющий жестовым языком глухонемых).
Вспомним основные признаки шизофрении — почти все они связаны с языком. Кстати, прежде всего это таки расстройство ассоциаций. Далее — словесная окрошка, ментизм (скачка мыслей), нарушение синтаксиса, речевой прагматики, разрушение связности текста, неологизмы, бессмысленная речь. И даже если оставить чисто языковые характеристики: что такое мания величия? Разве можно представить манию величия вне языка? По-моему, нет. "Моя собака страдает манией величия". И в чем это выражается?
В общем, здесь все логично. Вместе с обретением разума (что
375
опять же на феноменологическом уровне равнозначно обретению языка) человек получил возможность терять его, а как же иначе?
Но ведь в нормальном состоянии человек не говорит так, как человек, забывший слово aliquis. Отличается ли поток ассоциаций невротика (то есть среднего городского человека XX столетия) от потока разрушенных ассоциаций шизофреника? Ведь если исходить из того, что язык — это цепочка ассоциаций, то самый нормальный язык это как раз язык шизофреника. Вдумаемся в это. Существует мнение, что многим шизофреникам претит что-то скрывать, что они патологически честны. То есть у них нарушена асимметрия между речью и языком, между тем, что можно говорить, и тем, что должно быть скрыто (или искажено). Вероятно, не будет бессмысленным сказать, что именно при шизофрении в сознании человека открываются такие истины, которые нормальному человеку открыть "мешает" язык, именно для того мешает, чтобы человек не сошел с ума. Психоанализ лишь приоткрывает тайны языка, он порой даже временно прививает сознанию нечто вроде шизофрении (существует такая терапия, психотизирущая ситуацию, так называемое "психотерапевтическое сумасшествие" (Карл Витакер, Грегори Бейтсон), заставляет его работать в рамках шизофрении, но, конечно, не "на полную катушку". Человек, который забыл слово aliquis, позволил Фрейду разгадать, конечно, не самую интимную загадку своей жизни. Хотя, говорят, ассоциативный тест настолько эффективен, что он применялся в криминологии. Допустим, вы убили свою любовницу. При этом на месте преступления убийца оставил свою зеленую кепку. И вот ему начинают говорить (он, конечно, не знает, что язык — это цепь ассоциаций): "Мы вам произносим слово, а вы в ответ произносите первое же, что вам придет в голову". Если при слове "зеленый" психоаналитически не продвинутый преступник ляпнет "кепка", то дело, можно сказать, ему сшито. Но на это можно возразить, что это тоже патология, только социальная. Мы же ведь живем не в мире преступлений и т. д. Но как же, господа, помилуйте. Именно в мире преступлений. А Эдипов комплекс? А постоянное невротическое чувство вины? А экзистенциальный страх? А бесконечные фобии? Сверхценные идеи, навязчивости? И это даже не малая психиатрия, даже не
376
психопатология обыденной жизни. Это сама обыденная жизнь и есть.
Лит.:
Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни // Фрейд 3.
Психология бессознательного. — М., 1990.
Руднев В. Язык и смерть // Логос, 1, 2000.
382
Р
РЕКЛАМА (от лат. reclamare — выкрикивать)
Феномен актуализации Р. в XX в. связан с повышением роли средств массовой коммуникации, в современной России, пережившей бум Р. на телевидении в 1990-е гг., связанный, в частности, с повышением роли спонтанного, истерического в широком смысле начала (см. истерия), отчетливо встает вопрос о связи Р. с психоанализом и, в частности, со стадиями психосексуального развития.
Почему один человек делает одно и не делает другого? Почему он, в частности, покупает одно и не покупает другого? В определенном смысле это зависит от того, какое объектное отношение, какая фиксация преобладает в нем вообще или в данный момент (о фиксациях см. стадии психосексуального развития). Человеку нужно каким-то образом хотя бы на время снять эту фиксацию, потому что с фиксацией связан душевный дискомфорт, невротическая тревога. Если у человека оральная фиксация, то самый простой способ ее снять — это поесть. Но дело ведь тут не в том, что человек хочет поесть, что он вдруг неожиданно и немотивированно хочет поесть. И, поев, он утоляет не голод, а свою тревогу. У "нормального" человека с "генитальным" характером тревога удаляется тогда, когда удовлетворяется его половое влечение, либидо, сексуальный голод. Но у невротического орального человека либидо развивалось странно, он в каком-то фундаментальном смысле остался младенцем, которого почему-то лишили материнской груди. Материнская грудь для него осталась главным сексуальным объектом. Вот почему его либидинальная тревога удовлетворяется не генитально, а орально, при помощи еды, сосания трубки или жевания жвачки.
Здесь мы подошли к сути нашего понимания Р., которая заключается, во-первых, в том, что покупают не то, что нужно в
383
хозяйстве, а то, что способно заглушить инфантильную тревогу. Это люди, у которых не было инфантильных фиксаций, будут покупать то, что нужно в хозяйстве, но психоаналитический опыт говорит, что таких людей меньшинство, ибо на свете очень мало людей, у которых было во всех отношениях "золотое детство".
Итак, Р. бессознательно строится на том, чтобы предоставить человеку возможность купить то, посредством чего он сможет унять свою инфантильную тревогу и тем самым реализовать свое невротическое либидо.
Мир Р. демонстрирует это со всей очевидностью. Человеку с оральными фиксациями Р. предлагает то, что сосут, пьют, жуют, глотают. Оральная реклама — это пиво, соки и другие напитки (пепси, спрайты, "Севен ап", фанта и т. д.), жевательная резинка, сигареты, кофе, лекарства и, разумеется, различная еда (все эти бесконечные чипсы и йогурты, конфеты и шоколадки, лапша "Доширак", супы, масло, молоко, сливки, кефир "Данон" — тот факт, что преобладают молочные продукты, конечно, не случаен: ведь именно материнское молоко первоначальная пища младенца) . Точно так же как оральное объектные отношения являются наиболее инфантильными, наиболее примитивными, в этом же смысле оральная реклама является самой элементарной.
Человеку с анальными фиксациями, помешанному на чистоте и скупости, Р. предлагает совсем другое. Анальная реклама — это прежде всего средства для поддержания чистоты — мыла, шампуни, стиральные порошки, моющие средства, все эти знаменитые "Фейри" и "Комет", младенцам она предлагает подгузники, дамам — гигиенические прокладки. Далее здесь широко представлена бытовая техника: прежде всего пылесосы и стиральные машины.
Именно анальная реклама часто подчеркивает финансовую доступность рекламируемого изделия. (Например, стиральный порошок "Миф" — "чистит идеально, и цена реальна".) И т. д.
Следует помнить также, что существуют объектные отношения, являющиеся в определенном смысле медиативными между оральным и анальным комплексами. Прежде всего это не что иное, как зубы. Зубы расположены во рту, но вырастают они у ребенка только к концу первого года; ими можно не только же-
384
вать, но и кусать (отсюда и особое название субстадии — орально-садистическая). Но зубы также связаны с идеей анальности. Вместе с зубами в психосексуальной инфантильной жизни появляется характерная для анального отношения амбивалентность: можно отдать, а можно и захватить. Зубы вообще довольно универсальная вещь — они также связаны и фаллически-нарциссическим началом. С одной стороны, зубами можно откусить, то есть кастрировать. В архаических мифологиях, дублирующих онтогенез, существует представление о кастрирующем зубастом женском половом органе vagina dentata. С другой стороны, зубы связаны и с идеей нарциссизма — ослепительная соблазняющая улыбка, демонстрирующая стройный ряд белых зубов (ее так и называют — рекламной улыбкой). Поэтому неудивительно, что зубы в Р. играют такую большую роль. И в этом смысле реклама зубной пасты одновременно является и оральной (нечто, что располагается во рту), и анальной (идея чистоты).
Наконец человеку с фаллически-нарциссическим характером, который невротически удовлетворяет свое либидо, демонстрируя красоту своего тела.
Р. предлагает совсем другое. Прежде всего это красивая модная одежда, в которой можно покрасоваться, далее это косметика, всяческие кремы, губные помады, шампуни (шампуни одновременно выполняют две функции — красоты и чистоты, поэтому они относятся сразу к двум психосексуальным сферам, что очень выгодно для Р.: не купит фаллический человек, так купит анальный). Фаллической, конечно, является реклама роскошных автомобилей, эквивалентов человеческого тела, да к тому же еще ярко выраженной фаллической формы.
Не забывает также фаллическая реклама и об обратной стороне фаллически-нарциссического потребителя, о его неизбывном страхе кастрации. Страх кастрации, как правило, воспроизводится в той Р., где присутствуют фаллические предметы, которые неожиданно откусываются. Наиболее яркой кастрационной рекламой являются ролики, рекламирующие шоколадные батончики "Пикник", когда один персонаж нарциссически демонстрирует свою фаллическую шоколадку другому, а другой ее у него откусывает. Латентное сообщение, которое несет подобная реклама, очень простое: лучше купи, если не хочешь, чтобы тебя кастрировали.
385
Конечно, удовлетворение инфантильных невротических либидинальных влечений является необходимым для невротического человека, но недостаточным. Какими бы инфантильными фиксациями ни обладал человек, каким бы невротиком он ни был, ему все равно хочется удовлетворить свое либидо обычным генитальным путем. И утоление тревоги, связанной с фиксированными инфантильными объектными отношениями, в очень сильной степени расчищает такой личности дорогу к основному инстинкту. После того, как оральный человек наглотался пива и нажевался жвачки, анальный вычистил квартиру, а фаллически-нарциссический примерил новую дубленку, только после этого, не раньше, такой человек сможет попытаться удовлетворить свои генитальные потребности. Поэтому от анального педанта бессмысленно требовать исполнения супружеских обязанностей, пока вы не вымыли посуду. А фаллически-нарциссической женщине необходимо сказать, как она прекрасно выглядит, какие у нее замечательные духи, какое великолепное платье, а потом уже приглашать ее в койку. С оральным человеком проще всего: его надо, как это зафиксировано и в фольклоре, сначала накормить, а потом уже и спать положить.
И вот Р. — и это, пожалуй, самое удивительное — понимает важность того, что человек покупает что-то не просто для того, чтобы исчезла невротическая тревога, но для того, чтобы путем снятия этой тревоги расчистить себе путь к самому главному в жизни, к нормальному эротическому контакту. Поэтому Р. всячески подчеркивает, что приобретение данного товара не просто понизит тревогу после покупки, она подчеркивает то, что будет после этого. "Свежее дыхание облегчает понимание" — вот наиболее лапидарная и исчерпывающая формула того, о чем мы говорим. В соответствии с этим принципом покупка "Head and shoulders" не просто сделает твои волосы чистыми (анальная функция) и красивыми (фаллически-нарциссическая функция), но, главное, тебя после этого будут любить все девушки. Покупка жвачки не только удовлетворяет оральную проблематику, но и делает людей, которые жуют одну и ту же жвачку, ближе друг другу. ("После того, как вы перекусили, надо позаботиться о свежести вашего дыхания, особенно если вы так близки друг другу".) Точно так же напиток "Севен ап" не только утоляет жажду, но является медиатором в эротическом контак-
386
тс. Из этой же серии реклама про кофе "Моккона", симулятивное отсутствие которого в ресторане и наличие дома у мужчины облегчает будущий любовный контакт.
Если постараться обобщить все сказанное, перейдя с психоаналитического языка на кибернетический, то можно сказать, что всякое позитивное действие направлено на то, чтобы передать в систему некое количество информации, повысить количество гармонии, порядка и тем самым понизить количество энтропии, хаоса. Любой невротический механизм является контринформативным, поскольку он производит сбои в работе организма, работает на разрушение, а не на созидание, на повышение хаоса, энтропийного начала. Кибернетический механизм невроза состоит в том, что человек, будучи не в состоянии усвоить и переработать ту, может быть, слишком сложную для него информацию, которую ему предлагает жизнь, реагирует регрессивно-инфантильным повышением энтропии, но получает при этом, как говорил Фрейд, вторичную выгоду. Говоря примитивно, вторичная выгода заключается в том, что с больного меньше спрос, его жалеют. Любая психотерапевтическая деятельность направлена на то, чтобы сложными окольными путями заставить человеческое сознание принять ту информацию, которую ему предлагает жизнь. Любой текст повышает количество информации в системе и тем самым исчерпывает количество энтропии (см. время, реальность, текст) Специфика рекламного текста при этом состоит в том, что он психотерапевтически изображает сам процесс превращения энтропии в информацию, показывая то и только то, "как хорошо", но никогда — "как плохо". Р. — это генератор антиэнтропийности: если простуда, прими лекарство — и все снова станет на свои места; если проголодался, на помощь приходит человечек "Делми", обитающий в холодильнике, — и все вмиг накормлены; если перхоть в волосах — купи шампунь "Head and shoulders", если сморозил глупость — помолчи и пожуй жвачку; если не можешь отчистить ванну, приходит добрая тетенька и приносит "Комет". И т. д.
И вот олицетворением этого креативного информационного символического порядка, который принуждает покупать одно и не покупать другого, является та часть бессознательного которая называется суперэго (см. бессознательное). У каждого чело-
387
века суперэго выстраивается такое, какой у него характер. В этом смысле можно говорить об оральном, анальном и фаллически-нарциссическом суперэго. Но каким бы оно ни было, оно побуждает человека к одним покупкам и предостерегает от других. Бессознательное суперэго переводит ценность покупки в говорящий дискурс Другого и для Другого. Оральное суперэго говорит: "Вместо того чтобы покупать пиво, купи сок ребенку". Анальное суперэго (наиболее сильное) призывает: "Немедленно купи жене стиральную машину!" Фаллически-нарциссическое (самое слабое) суперэго робко предлагает: "Может быть, в самом деле, чем покупать третью машину, так и быть, купить ей губную помаду?" Но в любом случае, каким бы суровым ни было бы суперэго, оно действует в направлении удовлетворения основного инстинкта, связанного с продолжением рода. В этом смысле и покупка сока для ребенка, и стиральной машины для жены, и губной помады для любовницы — все это окупается гармонизацией жизни, которая через все превратности невротических фиксаций обеспечивает человеку бытовое и культурное выживание.
Лит.:
Руднев В. Метафизика рекламы // Реклама и жизнь, 4, 2000.
399
С
"СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ"
— телевизионный фильм Татьяны Лиозновой по сценарию Юлиана Семенова (1973).
Этот фильм имел такой ошеломляющий успех потому, что в нем был показан внутренний эмигрант, живущий среди чужих, сделавшихся наполовину своими, и противостоящий активному (впрочем, уже не особенно активному) влечению к смерти (см.) погибающей гитлеровской Германии весны 1945 г. В этом фильме был показан двойной стандарт внутреннего эмигранта. Внутренний эмигрант и шпион всегда живут по двойному стандарту. Один стандарт для своих — другой для чужих.
То есть и внутренний интеллигент, и шпион живут "по лжи", а ложь как оппозиция истине соответствует в определенном смысле смерти в оппозиции к жизни (см. также философия смерти). Но, так сказать, смерти во имя жизни. Вот это сопротивостояние внутреннего эмигранта и шпиона, проартикулированное в фильме о Штирлице наиболее ярко и талантливо, и сделало этот фильм шедевром. Можно даже сказать, что это фильм о трагедии русской внутренней эмиграции, не знающей, что скоро будет перестройка и поэтому уже почти готовой к тому, чтобы полностью раствориться в лояльном отношении к власти, то есть в духовном смысле умереть. Так и Штирлиц возвращается
400
в Берлин только для того, чтобы погибнуть "со своими", то есть с немцами, — задание блестяще выполнено, с рациональной точки зрения в Берлине его ничто не удерживает. Но Россия стала чужой, так же как внутреннему эмигранту стала чужой демократия. Пассивная установка на смерть превращается в активную.
Фрейд, анализируя феномен влечения к смерти, писал, как известно, что в его основе лежит принцип навязчивого повторения (см. также обсессивный невроз, трансфер), который реализуется и в психоаналитической практике, когда пациент вместо того чтобы вспомнить и осознать травматическую ситуацию, навязчиво репродуцирует ее, осуществляя перенос травмообразующего персонажа на личность аналитика. В обыденной жизни навязчивые повторения осуществляются в склонности к бытовым ритуалам, к повторениям одних и тех же фраз, чтению одних и тех же книг, смотрению одних и тех же фильмов.
Фрейд связывает навязчивое повторение с влечением к смерти потому, что организм обнаруживает здесь "влечение к прежнему состоянию", то есть к смерти, потому что "неживое было раньше, чем живое". В этом смысле религиозный обряд, который Фрейд связывал с неврозом навязчивых состояний, также обслуживает влечение к смерти.
Стремление к навязчивому повторению заложено в самой культуре, в частности в одной из самых ранних мифологических ее форм, в аграрном цикле, в культе умирающего и воскресающего бога (см. также миф). И в этом смысле влечение к смерти так же культурно предопределено в жизни обычного человека, как страсти на кресте — в жизни Иисуса (что тоже было повторением основного эпизода в жизни умирающего и воскресающего бога во многих религиях).
Мы можем усилить понятие навязчивого повторения, навязчивого невроза и ввести понятие "навязчивый психоз", и тогда мы вплотную подойдем к нашему материалу, но только с другой стороны.
Эрих Фромм в книге о Гитлере приводит сон Альберта Шпеера, гитлеровского министра промышленности:
"Приносят венок, Гитлер направляется к правой стороне зала, где расположен еще один мемориал, у подножия которого уже лежит множество венков. Он встает на колени и начинает
401
петь скорбную песнь в стиле григорианского хорала, где постоянно повторяются нараспев слова "Иисус Мария". Вдоль стен длинного и вытянутого вверх мраморного зала тянутся бесчисленные мемориальные доски. В убыстряющемся темпе Гитлер возлагает к ним венок за венком, которые все время подает ему адъютант. Песня становится все более монотонной, ряд досок кажется бесконечным".
Здесь наряду с безусловным навязчивым повторением ритуала поклонения смерти присутствует нечто вроде повторяющихся кадров (сон, как известно, в начале века прочно ассоциировался с кинематографом; незаметное для зрителя повторение кадра — основная технологическая идеологема производства и проката фильма). Таким образом, весна 1945 г. в Берлине, время и место действия нашего фильма, — это тотальная атмосфера, можно сказать, безудержного влечения к смерти. Достаточно вспомнить реализацию этого влечения — коллективные самоубийства в бункере — самого Гитлера, Евы Браун, Геббельса, его жены и убийства их шестерых детей.
Штирлиц действует в асексуальной среде анально-компульсивных (см. обсессивный дискурс) эсэсовцев, подчеркнуто аккуратных и корректных. В этой стерильной среде сотрудников СД, где господствует корректная деловитость, правда соседствующая с усталостью и невыспанностью (эсэсовцы тоже люди), где, в сущности, нет плохих и хороших, что сразу выделяет этот фильм из разряда ему подобных, лишь один раз приводится, да и то с явным осуждением, сексуальная история о "бабельсбергском бычке" Геббельсе, которого застукали на том, что он устроил себе домашний бордель в загородном доме. Именно поэтому Геббельс ни разу не появляется на экране (только в документальных кадрах), и отчасти именно поэтому Штирлиц отметает его в качестве кандидатуры на политическое партнерство (в чем, как увидим ниже, сексуальность играет не последнюю роль).
Случай Штирлица начинается с того, что ему загадывается неразгадываемая загадка: кто из четверых самых влиятельных нацистов ведет сепаратные переговоры с американцами? Как известно, в сказке загадывает загадку царь: "Пойди туда — не знаю, куда; найди то — не знаю, что; отгадаешь — получишь царевну и полцарства в придачу ("Хайль Штирлиц!"), а не отгадаешь — мой меч — твоя голова с плеч" — смерть.
402
И вот отбор, тестирование четырех фигур — Геринга, Геббельса, Гиммлера и Бормана — одного на роль ведущего переговоры, а другого на роль того, на кого можно опереться, — ведется Штирлицем, как брачный тест. Геринг слишком толстый и противный — оставим его для Нюрнбергского процесса, на Геббельса положиться нельзя — у него подмоченная репутация (он политический импотент). Остаются две самые могущественные фигуры — Гиммлер и Борман. И вот здесь Штирлиц делает неправильный ход, который мог бы стоить ему жизни (смерти). Гиммлер, рассуждает он, устроитель концлагерей, слишком мрачная фигура, воплощенная смерть, — Запад не пойдет с ним на переговоры. Поэтому Штирлиц выбирает Бормана как переговорщика, а Гиммлера как доверенное лицо. Он пишет письмо Гиммлеру, которое является потенциальным его (Штирлица) смертным приговором. Но тут неожиданно появляется Шелленберг и спасает Штирлица, открывая ему правду, — американцы идут на переговоры со смертью, с Гиммлером. Смерть Штирлица отсрочивается.
Как известно, среди эсэсовцев царил гомосексуализм, подобно тому как он процветал в Ордене тамплиеров, культ которого был распространен у нацистов. Ср. формулу-напутствие тамплиеров:
"Отныне вы должны изгнать из души своей любые помыслы о женщине, но, если вас начнет обуревать жар природной страсти, вы сможете позвать одного из ваших братьев, который поможет вам, но и сами вы не должны будете отказывать в своей помощи тому, кто окажется обуреваем подобной же страстью".
И вот Штирлиц как бы выбирает себе покровителя, вернее, покровителей. На высшем уровне — Борман и Гиммлер, а на уровне непосредственного или смежного начальства — Шелленберг, начальник контрразведки СД, и Мюллер, начальник гестапо. Все, как уже говорилось, очень милые люди. И в общем, Штирлицу временно удается обмануть обоих низших начальников и охмурить Бормана. Характерна сцена "ревности" в конце фильма, когда Штирлицу в его дом звонит радистка, но, поскольку рядом находится Мюллер, Штирлиц говорит в трубку: "Здравствуйте, партайгеноссе Борман". С одной стороны, он этим задевает Мюллера. Но, с другой стороны, Штирлицу на са-
403
мом деле хочется, чтобы это был Борман, а не какая-то там радистка, которую нужно побыстрей убрать из Берлина, чтобы не путалась под ногами и не мешала заниматься важными делами. И Мюллер действительно ревнует Штирлица к Борману. И к Шелленбергу, разумеется.
Поделитесь с Вашими друзьями: |