С. П. Поцелуев политические парадиалоги

коммунизмы; становление и крушение Русской империи; демо­кратия и тоталитаризм; война с фашизмом; всеведущий КГБ;

Россия и Запад и т. д.

Имеются и постоянно повторяющиеся идеи (суждения, сен­тенции). У Жириновского: страшный большевистский перево­рот - есть причина всех бед современной России; коммуни­сты ~ это бандиты, их преступную идеологию осудил весь мир вместе с ЛДПР; Жириновский никакого отношения к комму­низму не имел; Проханов - лжец, террорист-одиночка, послед­ний солдат советской империи; надо поддерживать в своей стра­не любую существующую власть, потому что отсутствие вла­сти - еще хуже.

Аналогичным образом, «вечно повторяющиеся» сентенции мы фиксируем и у Проханова: истребление всего советского есть истребление всего русского; за всем следил и продолжает сле­дить КГБ; если бы не коммунисты и большевики, то не удалось бы воссоздать Российскую империю; если бы не Сталин и ком­мунисты, Россия не выиграла бы войну с фашизмом; развал Советского Союза - результат предательства; Жириновский -трус, фашист и предатель, наследник Горбачева и Ельцина.

Перечисленные темы и суждения можно было бы смело на­звать «дискурсивным барахлом» и прочно о них забыть. Но за­быть как раз не удастся: эти или схожие темы и фразы смотрят на нас со страниц солидных изданий, Интернет-сайтов, раздают­ся с экранов телевизоров и даже с ученых трибун. Обращает на себя внимание не только мифологическая простота упомянутых сентенций, но также их школьно-узнаваемый характер, сплошь обращенный в советское прошлое. Это впечатление возникает не случайно — оно вполне отвечает данным социологических опро­сов. По словам Л. Гудкова, в современной России «язык массо­вых представлений об истории остается по сути своей языком официальной советской риторики»¹.

Исполняя наизнанку идеологическую песнь массмедиа, па-радиологи ставят под сомнение не ее идеологический статус, а лишь серьезный жанр ее исполнения. Тем самым они только усиливают «всевластие монотонии», образуя важнейший эле­мент того, что можно вслед за авторами «Диалектики Просве­щения» назвать политической кулыпуриндустрией².

_____________________________

2. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фраг­менты. Москва - СПб.: Медиум, Ювента, 1997. С. 186.

По словам И. Гофмана, в ходе игры часто наступает обмен ролями, что ведет к распаду иерархии, которая имеет место между участниками игры в случае неигрового поведения¹. В диалоге Жириновского и Проханова также никак не проявля­ется статус Жириновского как вице-спикера Думы. При стан­дартном (серьезном) политическом диалоге этот статус был бы релевантен, но в диалоге с Прохановым вице-спикер нацио­нального парламента как бы регрессирует: он превращается в сатира, пародиста, клоуна. Реальный политический статус и политическая асимметрия собеседников как бы снимаются игровой рамкой их разговора. То и дело наступает обмен роля­ми: обвинитель-обвиняемый; оскорбляющий-оскорбляемый; вводящий vs. вводимый в заблуждение; разоблачающий vs. разоблачаемый и т. д.

Посмотрим под этим углом зрения на отчасти уже упомяну­тый нами фрагмент теледуэли Жириновского и Проханова:

ПРОХАНОВ. ...потом пришли наследники Горбачева, Ель­цин и господин Жириновский и растаскали нас на ошметки. {введение в заблуждение)

ЖИРИНОВСКИЙ. И чего ВЫ молчали, что же ВЫ молчали 200 миллионов, ВЫ такие тупые, трусливые, {разоблачение, ос­корбление)

ПРОХАНОВ. 200 миллионов стреляло в ВАС. {введение в за­блуждение)

ЖИРИНОВСКИЙ. Никто не стрелял. Ни одного выстрела. {разоблачение)

ПРОХАНОВ. МЫ в 93-м году сражались с ВАМИ, МЫ уми­рали на баррикадах, когда ВЫ опять сидели в баре, {введение в заблуждение, обвинение)

ЖИРИНОВСКИЙ. ВЫ боролись с царем, со Сталиным, с Горбачевым, с Ельциным, {введение в заблуждение, обвинение)

ПРОХАНОВ. МЫ умирали в тюрьмах, МЫ умирали на бар­рикадах, {введение в заблуждение)

ВЕДУЩИЙ. У меня нет холодного душа для всех. Успокой­тесь, и 200 миллионов, которые стреляли в Жириновского и не попали, так что плоховато стреляли. Спасибо, {разоблачение)

ЖИРИНОВСКИЙ. Одиночка, террорист! {оскорбление)

Как видим, такого рода обмен ролями совершенно выключа­ет моральные ограничения, свойственные политическому стату­су Жириновского (как вице-спикера Думы); оба участника вы­ступают как равноправные политические артисты.

Аналогичную картину мы видим и в случае думских (вооб­ще парламентских) дебатов. К примеру, на заседании Госдумы 19 июля 1995 г. В. С. Черномырдин выступает с докладом на ключевую для страны тему «О социально-экономическом поло­жении Российской Федерации». В ходе обсуждения ему зада­ется в общей сложности 17 вопросов, из которых ровно треть оказываются беспредметными (риторическими, абстрактными, неуместными и т. п.)¹. Извиняясь за повтор, приведем в этой связи блестящий пример парламентского словоблудия (от Чер­номырдина): «Теперь что касается вопросов стабилизации. Во­прос философский. Сегодня, конечно, можно говорить ... Мы го­ворили действительно о стабилизации. Мы хотим этой стабили­зации. И мы сегодня уже имеем ростки этой стабилизации. Ну что нам сегодня - не говорить об этом? Нам не только говорить, нам делать надо. И вести к тому, чтобы эти ростки прорастали, разрастались, тогда мы будем иметь общий успех».²

В целом, парадиалог предполагает довольно высокую степень коммуникативной регрессии от диалога как «аргументативной игры» в сторону игровой деятельности как антитезы серьезного поведения. Это сдвигает все координаты в оценке парадиалога как формы коммуникации: вместо предметно-логических кри­териев на передний план выходят психологические. Парадиа­лог - это в первую очередь вопрос психологии поведения, а не логики, диалектики или риторики разговорного общения. Пара-диалог - это прежде всего игра в диалог.

Вслед за И. Гофманом мы можем сказать, что парадиалого-вая коммуникация есть также трансформация диалога как ба­зовой деятельности (foundation behavior). Важно подчеркнуть: в качестве образца здесь выступает не разговор вообще, не любой разговор, а разговорный диалог. Для литературного диалога в качестве исходного паттерна выступают повседневные разгово­ры и, наверное, это истинно для любого настоящего диалога. Но для парадиалога в качестве базового образца выступает уже

¹ См.: Государственная Дума: стенограмма заседаний. Весенняя сессия.
21 июля - 9 сентября 1995 г. М.: Известия, 1996. Т. 20. С. 24-36.

² Государственная Дума: стенограмма заседаний. Осенняя сессия. 21—28 октября
1994. М.: Известия, 1995. Т. 9. С. 317.

183

Все эти «ключи» дают формы игрового поведения. Шутки и подшучивания как типичные примеры «делания-так-как-будто» органично свойственны парадиалогическому дискурсу. Возьмем для примера характерный эпизод из беседы А. Проханова и А. Янова в редакции «Известий»:

ЯНОВ. Так вы предложите свою программу - как остано­вить падение производства? ПРОХАНОВ. Очень просто. ЯНОВ. Скажите, как? ПРОХАНОВ. Авторитарный подход.

ЯНОВ. Это же просто чушь! Это ГКЧП! Проблема заключа­ется в том, чтобы быстро провести экономическую реформу. ПРОХАНОВ. За неделю?

ЯНОВ. Не за неделю. Посмотрите, что случилось в Поль­ше. Кризис продолжается, но все забито товарами, продукта­ми какими хотите, и, самое главное, тот страшный процесс падения производства остановлен. Вот где суть дела. Вот если бы вы смогли посадить своих экономистов и предложить свою методику.

ПРОХАНОВ. Это есть. ЯНОВ. Где это есть?

ПРОХАНОВ. Но вы ж не дали ГКЧП победить! Если бы дали, мы бы сейчас посадили своих экономистов. ЯНОВ. ?!

ПРОХАНОВ. Шутка!²

Заметим, как жестко обращает Проханов в шутку вроде бы серьезный разговор о сути дела. Никакой коммуникатив­ной усталости, которая оправдывала бы такое переключение, в разговоре нет. Причина этого каламбурного «кульбита» только одна - парадиалогическая установка Проханова.

¹ Goffman Е. Rahmen-Analyse... S. 60 ff.

² Два взгляда на русскую идею. Дискуссия между профессором А. Яновым и
главным редактором газеты «День» А. Прохановым // А. Г. Алтунян. От Бул-
гарина до Жириновского. Идейно-стилистический анализ политических текстов.
М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1999. С. 221.

184

Представляется не совсем случайным, что коммуникативная рамка, например, соловьевской теледуэли смешивает признаки спортивного состязания и ритуализованного действия. С учетом того, что спортивные игры исторически суть модуляции (ри­туал изации) реальных форм борьбы или охоты¹, очевидно, что момент условности, как и в любой игре, у них тоже налицо: я как будто убиваю соперника на ринге, когда посылаю его в нокаут и т. п. В церемонии тоже налицо «действие-так-как-буд-то», коль скоро там символически изображаются какие-то при­родные или социальные процессы. Теледуэль же есть именно не ритуал дуэли, а еще одна его трансформация {игра в дуэль), еще одна модуляция, причем опять же регрессивная - в сторону детской игры ради забавы, а не ради результата.

Коммуникативные феномены вроде парадиалогов требуют раз­вития гоффмановского понятия модуляции, так как они не огра­ничивают ее процессом трансформации серьезной деятельности в игровую. Парадиалог предполагает превращение одного типа иг­ровой деятельности в другую игру, причем с моментом инверсии, поскольку эта трансформация возвращает процесс к повседневно­сти (от которой ушла аргументативная игра диалога).

Это также ставит вопрос о спонтанной трансформации игры в серьезную деятельность. Данный вопрос, кстати, намечен Г. Бейтсоном ссылкой на интересный этнографический факт у А. Рэдклифф-Брауна. «На Андаманских островах мир заклю­чается после того, как каждой "стороне" предоставляется цере­мониальная возможность ударить другую. Однако этот пример также иллюстрирует хрупкую природу фреймов "Это - игра" или "Это - ритуал". Различение карты и территории всегда го­тово разрушиться, и ритуальные удары перемирия могут быть приняты за реальные удары боя. В этом случае церемония за­ключения мира превращается в битву»².

Видимо, в политической коммуникации можно выстроить целую типологию модуляций, когда каждому модуляционному типу будет соответствовать свой набор ключей (модулей). Как видим, феномен политического парадиалога ставит интересные теоретические проблемы, в том числе, важные для развития ме­тодов анализа политического дискурса.

¹ Goffman Е. Rahmen-Analyse... S. 69. 2. Radcliffe-Brown A. R. Andaman Islanders: A study in Social Anthropology. Cambridge, 1922. Цит. по: Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М.: Смысл, 2000.

185

2.3.5. «Разорванное мышление» парадиалога

Сразу оговоримся: здесь не утверждается, что участники рассматриваемого парадиалога Жириновского и Проханова суть психотики или склонны к душевным расстройствам. Мы лишь отмечаем некоторые структурные аналогии между речевой про­дукцией психотиков (шизофреников) и речью участников пара-диалогов.

Прежде всего, аналогии выражаются в разорванности мыш­ления. Разорванность любого шизофренического мышления есть следствие его автокоммуникативности: шизофреник говорит со­всем не для того, чтобы быть понятым. Поэтому в шизофрени­ческой речи возникают семантические пробелы, лакуны. Уже в открывающих теледуэль вступительных речах Жириновского и Проханова мы видим нечто аналогичное. Проханов: «Госпо­дин Жириновский, мне казалось, что Вы - апологет советского народа, советского менталитета. Вы обязаны своей карьерой, своей партией... Вы родились из сюртука Владимира Александ­ровича Крючкова». Или начало одной из реплик Жириновского: «Я родился в 46-м году, когда Абакумов, прекрасный министр госбезопасности ... ВЫ его уничтожили».

Явные аналогии обнаруживает парадиалогический дискурс и с шизофреническим избытком сигнификации в речи. Это вы­ражается в феномене резонерского мышления, соскальзывающего с объективной логики предмета и производящего пустые рассуж­дения, основанные на поверхностных, формальных аналогиях, на паралогизмах. Причины склонности шизофренического мышле­ния к паралогизмам следует искать в его неспособности фор­мировать основное значение слова, адекватное ситуации его использования. В шизофреническом дискурсе соскальзывание есть не какая-то особая, а именно нарушенная семантика речи, выражающаяся в резком, логически несвязном переходе от од­ного суждения к другому.

Примером паралогического соскальзывания в форме не­правильного силлогизма может служить пример, приводимый В. М. Блейхером: некто по имени Роза заявляет, что она царица, так как все знают, что роза - царица цветов¹. Аналогичным об­разом в нашем случае за утверждением Жириновского - «Ком-

1. Блейхер В. М. Расстройства мышления. Киев: Здоров'я, 1983. См.: раздел «Паралогическое мышление».

мунист Ющенко ворует наш газ» - тоже стоит паралогизм: ком­мунисты - воры; Ющенко ворует газ; значит, Ющенко - ком­мунист. Причем, этот пример представляет собой целую серию паралогизмов, если учесть, что коммунисты для Жириновского выступают субъектом, которому приписываются все возможные отрицательные качества. П. тоже пускает в ход паралогизмы, когда высказывает суждения вроде: «Господин Жириновский ненавидит Россию», «Господин Жириновский выступает против великой победы» и т. п.

Впрочем, наличие паралогизмов в дискурсе еще не являет­ся признаком его психической ненормальности. Главное, как мышление использует паралогизм. В отличие от софиста, ши­зофреник производит паралогизмы «серьезно» и непроизволь­но, а не как хитрую уловку в споре. Поэтому шизофреник не отрекается от паралогизма, даже если ему на него указывают. Участники парадиалога тоже не признают паралогичности сво­ей аргументации, даже отвечают на соответствующие упреки новыми паралогизмами. К примеру:

ВЕДУЩИЙ. Обозначает ли это, что точно так же тогда не­обходимо предать демократической анафеме весь средневековый период истории?

ЖИРИНОВСКИЙ. Это сделано. ВЕДУЩИЙ. Кем?

ЖИРИНОВСКИЙ. Человечеством. Все это сделали, все по­просили прощение. Даже Ельцин попросил прощение за демо­кратический террор.

ВЕДУЩИЙ. Я не уверен, что Ельцин персонаж средневеко­вой истории.

ЖИРИНОВСКИЙ. Я имею в виду сегодняшний день. В сред­них веках было много страшного, много, вся история кровавая.

За резонерствующим мышлением шизофреника стоит фе­номен полисемантизма, когда слово имеет одновременно сразу несколько значений, причем без учета конкретной ситуации, диктующей какое-то одно основное значение. Слова как бы обес­цениваются в шизофреническом сознании, и на первый план выходит их чисто формальная сторона. Отсюда склонность ши­зофреника к экзотическим (неадекватным ситуации) употребле­ниям слов, витиеватости, рифме и ритму, к образованию калам­буров, вербальных орнаментов.

У Проханова эта черта особенно хорошо проступает. К при­меру, вот в этом месте: «Победу делал народ, победу делал Ста-

лин, победу делал не Жириновский, победу делала сталинская индустрия, победу делали сталинские соколы, победу делали сталинские крестьяне, которые взяли красные кресты и под­няла ваших геббелъсов и гитлеров на штыки. Вы брешете, гос­подин Жириновский, вы ненавидите строй, вы ненавидите стра­ну». Здесь отчетливо видно, что общий смысл высказывания подчинен ритму, почти рифмованному набору стереотипных вы­ражений. Особенно замечательна в этом смысле фраза, выделен­ная нами курсивом. Нелепые субъекты по имени «сталинские крестьяне» почему-то «берут в руки кресты» (есть подозрение, только потому, что это слово эхолалически перекликается со сло­вом крестьяне: кресты - крестьяне), но «Геббельсов и гитлеров» они все же поднимают не на эти кресты (зачем тогда брали?), а на штыки (потому что в такой ситуации употребляется этот вербаль­ный стереотип). В этом предложении смысл послушно следует за словами, а не наоборот, как в обычной речи. По концентрации семантических аномалий эта фраза вполне сравнима с шизофати-ческим дискурсом, но в отличие от последнего, здесь налицо экс­прессия, эмоционально-суггестивное воздействие на слушателя. А это уже ближе к всякого рода речевкам, боевым кличам или к эмоционально нагруженным текстам абсурдисткой поэзии.

Паралогическая речь шизофреника являет начальные эта­пы распада повествовательности. Между сюжетами речи нару­шается логическая связь, игнорируется элементарная логика объективной действительности. В шизофреническом мышлении повествовательность представлена в форме так называемого «фабулирующего мышления». Это мышление еще в том смыс­ле является повествованием, фабулой, что ему, как и любому нормальному мышлению, присуща некоторая сюжетная линия, сериальность действий героев, событий. Однако эта сюжетная линия является здесь чистейшим вымыслом, который мышле­ние не отличает от действительности. Это ведет к семантиче­ским и прагматическим нелепостям, к своего рода «сновидени­ям наяву». Этот момент — хотя и в превращенном виде - так­же присутствует в парадиалоге Жириновского и Проханова. В особенности метафорика прохановской речи чем-то напоминает фрейдовские функции сновидения: «сгущение» и «трансфер» признаков. Уже вступительные речи Жириновского и Прохано­ва являются в этом отношении показательными.

Жириновский рисует страшную повесть о некоей фантасти­ческой силе по имени «коммунисты», которые под разными мас-

ками действовали в России на протяжении последних ста лет, выступая главной причиной всех ее бед и страданий. Таинствен­ным образом оставались они коммунистами, даже будучи уже антикоммунистами и капиталистами; они сами создавали себе предателей, а потом сами же их расстреливали; они создавали красную империю и потом сами ее разрушали; они уничтожа­ли миллионы, чтобы сохранить свой режим, а потом сами же сдавали его без боя. Даже более того: коммунисты есть причина всех бед новейшей мировой истории, они несут ответственность за все войны и революции прошлого и наступившего столетий. Особую причудливость этому повествованию придает сентимен­тальная история про «плачущих офицеров КГБ», которые «хо­тели сохранить страну», но сдали ее, чтобы освободиться из-под ига «негодяев-коммунистов».

У Проханова - своя фантастическая повесть о предателях Родины, которые также совмещают в себе исторически несов­местимые и, разумеется, отрицательные качества. Эти пре­датели «стали истреблять поэтапно» нашу страну, так что «к 91-му году от страны почти ничего не осталось, потом при­шли наследники Горбачева, Ельцин и господин Жириновский, и растаскали нас на ошметки». Эти демонические силы «хотят сожрать еще один фрагмент русской истории», демонизируя же большевиков, — как «они сожрали фрагмент белой истории», демонизируя «царя и русских монархистов». В октябре 1993 г. эти предатели «стреляли нам в спину». При этом «200 миллио­нов советских людей» стреляли им в ответ, но почему-то никого не убили и разрушение родины предотвратить не смогли. И это тем более удивительно, что, по крайней мере, часть этих преда­телей (Жириновский и ему подобные), будучи трусами, вообще не сражались, а «сидели в барах». А вот сотоварищи Проханова, напротив, «умирали в тюрьмах, умирали на баррикадах», но, впрочем, не умерли. Прохановский рассказ производит впечат­ление цитаты из какого-то мистического романа, впечатление литературной фикции, компьютерной «игры-стрелялки», в ко­торой в любой момент можно поменять одного героя на другого, вылепить уродца из любого богатыря, обратить сюжет, поме­нять концовку истории.

При всей схожести фабулирующего мышления наших ге­роев с психотическим, источник его — совсем иной. Жиринов­ский просто увлекается (риторически забывается) собствен­ными фикциями, что временами напоминают детей, которые

189

«заигрались». Проханов, на первый взгляд, производит впечат­ление маниакальной убежденности «последнего солдата импе­рии», но уже одна эта фраза выдает с головой позера, артиста, а не фанатика идеи. Прохановская убежденность, идейная одер­жимость - не более чем сценический эффект.

2.3.6. Парадиалог как «систематизированный бред»

- А кто тут поблизости живет?

- Там, - ответил Кот, вытянув правую лапу, -

живет Шляпочник. А там, - и он вытянул

левую лапу, - живет Заяц. Все равно, к кому идти.

Оба они со сдвигом. - Но я к таким не хочу, -

возразила Алиса. - Тут уж ничего не поделаешь, -

сказал Кот. - Мы все со сдвигом. Я со сдвигом,

ты со сдвигом. - Почему ты решил, что я со сдвигом? -

спросила Алиса. - Так должно быть, - ответил Кот. -

Иначе бы ты сюда не попала. Л. Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес

Уже цитировавшееся содержание вступительных речей Жи­риновского и Проханова у неискушенного слушателя может спровоцировать однозначную оценку: «Это - бред». Но такая оценка не может быть однозначной уже потому, что «бредящие» участники парадиалога бредят на публику, перед телекамера­ми, и хорошо об этом знают. И все же: образует ли их речевая продукция аналог бредовых текстов? Как деликатно вырази­лась одна из «судей», Ирина Тюрина, «Владимир Вольфович с одной стороны вроде бы тверд в своих убеждениях, но противо­речив». Но подчеркнутая твердость убеждений, безразличная к их противоречивости, есть как раз один из верных признаков бредового сознания. Здесь, действительно, присутствуют явные аналогии, прежде всего, с так называемым «систематизирован­ным бредом». Заметим, что использование этого психиатриче­ского термина для описания политических реалий - дело не новое. Вспомним угрюм-бурчеевский «систематический бред» в шедевре М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Если верить психиатрам, то систематизированный бред не означает общего снижения интеллекта и помрачения сознания. Это не исключает, однако, что бредовым идеям присуща пара-
190

логика, нечувствительность к абсурдам, «любовная связь анти­номий». Причем по сравнению с паралогическим соскальзыва­нием, образующим лишь эпизод в рамках вполне нормального мышления (к примеру, на первых стадиях шизофрении), бес­системность бредового дискурса означает прогресс в распаде по-вествовательности. Это проявляется в том, что в рамках одного нарратива отсутствует внятная сюжетная линия, логика (после­довательность) развития каких-то событий, набор главных/вто­ростепенных героев с их типовыми ролями и т. д.

Если мы вернемся к парадиалогу Жириновского и Проха­нова, то увидим, что повествовательность их речи отчетливо напоминает бред. Связного повествования (представления) о со­ветской истории, об истории коммунизма или связного изложе­ния своей идейно-политической позиции никто из них не дает. Проханов честно признается, что может только «косноязычно» объяснить противоречивость своих (национально-коммунисти­ческих) убеждений. Потом следует это «объяснение»:

ПРОХАНОВ. Дело в том, что к марксизму и коммунистиче. ской партии я никогда не имел отношения.., но я советский человек, и в моем представлении советская страна, - это ог­ромный исторический материк, гигантский комплекс, где много крови, ... где были страшные репрессии, но была великая по­беда. <.„> Огромный, повторяю, красный 20 русский век. Как только из этого века, из этой кладки вынимать один камень, вот это хорошо, а вот это плохо, рушится весь век, рушится весь строй, рушится вся эпоха. Почему мне отвратительно дви­жение ПАСЕ и вашего шефа? - Потому что... они хотят сожрать еще один фрагмент русской истории, как они сожрали фрагмент белой истории. Как они демонизировали царя, как они демо-низировали русских монархистов. По существу, как только мы начнем каяться в 70-летии советской истории, нам предъявят следующие счеты. <„.> Уже российский ядерный комплекс на­половину находится под контролем американцев, завтра у нас отнимут все. Этим занимаются американская агентура, и этим занимаетесь вы и ваш шеф.

Здесь хорошо видно, как мысль Проханова патологически соскальзывает с трезвой оценки исторического прошлого к чему-то похожему на паранойяльный бред преследования. При этом Проханов никак не преодолевает крайней противоречиво­сти своей позиции: с одной стороны он утверждает: «Благодаря коммунистическому режиму, который там присутствует, Китай

191

Известно, что систематизированный бред содержит некую стабильную картину мира, набор постоянно повторяющихся сюжетов, персонажей. После кристаллизации в сознании чело­века бредовой картины мира все для него как бы становится на свои места, окружающая реальность воспринимается и осмыс­ливается в свете приобретенного бредового знания. «Возникает бредовая система, в которой можно выделить ее стержень, ось. Вокруг этой оси и группируются взаимосвязанные между собой бредовые переживания»¹.

Эту ось В. Куперман и И. Зислин называют «семантическим ядром» бреда. В массиве бредовых текстов они выделяют две большие группы, различающиеся между собой структурным статусом больного как персонажа собственного текста. В первой группе текстов субъект повествования (больной) определяет себя как лицо, выделенное из людской массы каким-то редким свой­ством. Соответственно, речевые тексты такого человека характе­ризуются активной ролью его "Я", фиксированы на его сверхцен­ной персоне. В текстах второй группы субъект повествования -"обычный человек", которого якобы преследуют, причем по не зависящим от него причинам. Такой бред фиксируется на фигуре этого преследующего "Другого", которому приписывается беско­нечно злая воля и особые возможности для ее реализации².

Различие между этими семантическими ядрами бреда при­мерно соответствуют известному различию между манией ве­личия и манией преследования, и в какой-то мере оно, видимо, проявляется в любом парадиалоге. Любой парадиалог есть в известном смысле обмен бредовыми сюжетами; другое дело, что в политике парадиалог — есть часть инсценирования, и бред здесь выступает своеобразной симуляцией, - родственной, но не тождественной художественной фикции.

1