13
общества внедряются в сознание населения чисто пропагандистским способом, как «символ» веры, тогда как попытки наладить реальный диалог с властью, всегда критический по поводу многочисленных проблем, либо саботируются бюрократией, либо истолковыватся как признак гражданской «неблагонадежности».
В этой связи становится очевидным, что традиционно выделяемые черты гражданского общества (правовое государство, частная собственность, средний класс, либеральные ценности и т. д.) превращаются в безжизненные символы, коль скоро они не наполнены и дополнены, словно коммуникативным «кровообращением», реальным диалогом власти с гражданским обществом.
Это обстоятельство имеет не только абстрактно-теоретическое или сугубо моральное значение — оно может становиться вопросом выживания политических сообществ. По словам С. Кара-Мурзы и других, в настоящем гражданском обществе складываются особые системы коммуникации, когда в ходе общественного диалога осознаются интересы, вырабатываются позиции и программы действий. Благодаря этому, в случае серьезной (внутренней или внешней) опасности для общества, каждая его группа способна быстро оценить соответствие возможных изменений своим интересам, причем сделать это независимо от способности самой власти к гражданскому диалогу. Тем самым гражданское общество способно защитить власть, «даже если по множеству второстепенных проблем к этой власти имеются серьезные претензии»1.
Разумеется, одним «гражданским диалогом» все разнообразие диалоговой политической коммуникации в современном обществе не исчерпывается. В Европе, например, различают «социальный» и «гражданский диалог». Первый ведется в основном с работодателями и профсоюзами и касается вопросов оплаты труда, страхования и т. п. Под гражданским же диалогом понимаются регулярные совещания (консультации) с гражданским обществом, которые ведутся по широкому кругу вопросов и с очень разными социальными партнерами. Такой диалог включает в себя публичные слушания граждан, пострадавших от действия властей; целенаправленные консультации для ор-
1 . Кара-Мурза С, Телегин С, Александров А., Мурашкин М. Экспорт революции. Саакашвили, Ющенко ... (2006) // http://www.kara-murza.ru/books/ export/index, htm.
14
ганизации по политическим вопросам; письменные заявления заинтересованной или компетентной организации относительно решений, принимаемых региональными, национальными и общеевроепейскими институтами, и т. д.1
В реальной политической практике учитываются и такие формы политического диалога, как кризисное консультирование (crisis counseling), посредничество (mediation), разработка сценариев (scenario-building), миротворческий журнализм (peace journalism) и т. д.2 Этому сюжету следовало бы посвятить особое исследование, но мы ограничимся здесь только анализом разговорной политической коммуникации, причем в ее специфической — парадиалогической — форме и в сугубо публичных пространствах.
В этой связи следует заметить, что одним из верных симптомов глубинных процессов, происходящих в обществе, служит состояние и качество диалоговой коммуникации в СМИ, особенно на телевидении. В недавнем интервью «Комсомольской правде» Б. Стругацкий посетовал на то, что политические дискуссии на российском ТВ «в последнее время перестали быть дискуссиями, а все больше смахивают на политинформации»3.
Известный писатель выразил мнение, разделяемое многими отечественными социологами и политологами. Не секрет, что в последнее десятилетие в России наблюдалась унификация масс-медиа в смысле охранительной официальной идеологии. Это сопровождалось усилением государственного контроля над телевидением, в частности, над телеканалом НТВ. Независимая политическая аналитика вытесняется в последние годы не только передачами, выражающими официальную точку зрения, но также обилием развлекательных жанров, практически полностью лишенных сатирического элемента. «При этом желание нравиться большой доле зрителей сказывается на содержании и риторике текстов: приоритет отдается упрощенному языку, три-
1 . Weidel Ch. EU und Zivilgesellschaft // Partizipation und nachhaltige Entwicklung in Europa (Öffentlich zugängliche thematische Internet-Portale): http://www.partizipation.at/eu_zivilgesellschaft.html.
2. Об этом подробнее см.: Dialogue in the Social Integration Process: Participation by, for and with People (D-SIP) // UN Department of Economic and Social Affairs (DESA): http://www.un.org/esa/socdev/egm/smry-flyer.pdf.
3. Стругацкий Б. Н. НЛО, скорее всего, существуют // «Комсомольская правда». 2008. 15 апр.; http://news.mail.ru/society/1708270/
15
виальным, клишированным и оттого понятным и одобряемым суждениям»1.
Весьма примечательным в этой связи является факт, проходящий через все режимы постсоветской России - отказ кандидатов на президентский пост от партии власти участвовать в публичных предвыборных дебатах. Какими бы мотивами этот отказ ни руководствовался, он есть признак монологизма верховной власти, ее неспособности и/или нежелания вести диалог с избирателями. Очевидные преимущества правительственного кандидата (преемника) в плане использования государственных СМИ для недиалогового пиара своей кандидатуры только усиливает систему властного монолога или того, что можно назвать «эгоцентрическим диалогом» власти.
Но если отвлечься от моральной стороны вопроса (если от нее вообще можно отвлечься), следует ли тогда считать дискурс официальных СМИ хотя бы формальной частью диалога власти с общественностью? Или мы имеем здесь нечто совсем другое, даже с точностью до наоборот, другое? Вульгарные нападки на политического оппонента в телеэфире или в парламенте - это тоже форма политического диалога? А можно ли считать политическим диалогом парламентский «театр абсурда»? Все эти вопросы, безусловно, нуждаются в прояснении.
Предлагаемый нами анализ феномена гаарадиалога подходит к ним непосредственно, не имея готовых (идеальных) образцов того, что можно было бы назвать политическим диалогом. Мы все же надеемся, что такой путь в некотором смысле не менее продуктивен, чем позитивное описание идеала, которому, как известно, часто не хватает реальности.
В своем анализе феномена политического парадиалога мы ограничились прямыми разговорными диалогами, составляющими важный элемент политической коммуникации «лицом-к-лицу». Соответственно, это потребовало ограничения и спецификации методологического инструментария.
Выполнение этой задачи осложняется дефицитом собственно политологических исследований диалоговой (разговорной) политической практики. Хотя в современной политике, как в никакой другой сфере общества, коммуникация в громадной своей части протекает в диалоговой форме, в отечественной политологии имеется мало работ, специально посвященных феномену по-
1 . Зверева В. «Infotainment» на российском телевидении // Наука о телевидении. М., 2004. Вып. 1; http://culturca.narod.ru/INFO.htmSednl.
16
литического диалога1. Для этого, по-видимому, есть свои причины. Во-первых, обращает на себя внимание явно междисциплинарный статус темы. Для осмысления политического диалога требуется участие сразу нескольких наук — политологии, лингвистики, логики, риторики, психологии и т. д. Если попытаться найти более точную «дисциплинарную прописку» нашей темы, то можно остановиться в сфере «политической семиотики» или «политической дискурсологии» как относительно молодой науки2. Эта дисциплина получила бурное развитие только в последние десятилетия, хотя в ней уже сформировался набор важных методологических ключей для анализа политической коммуникации вообще и политического диалога, в частности (о чем мы еще скажем особо).
Вторая причина неразвитого интереса к политическому диалогу лежит в самой политической науке. А именно в том, что интерес к коммуникативным аспектам политики традиционно ограничивался в политологии анализом идеологического и пропагандистского языка, причем под этим подразумевались преимущественно вербальные, печатные и монологические тексты. В этом смысле весьма примечательно, что в классических работах Г. Лассуэлла и У. Липпмана мы не находим специального анализа разговорных политических диалогов, и это притом, что оба исследуют очень конкретный материал (Г. Лассвелл изучал, к примеру, дискурс коммунистической пропаганды, а В. Липпман, помимо прочего, исследовал стереотипы газетных публикаций)3.
1 Тон в исследовании политического диалога задают лингвисты. Специально теме политического диалога посвящены, к примеру, такие работы: Баранов А. Н„ Казакевич Е. Г. Парламентские дебаты: традиции и новации. М.: Знание, 1991; Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / под ред. Т. Н. Ушаковой, Н. Д. Павловой. СПб.: Алетейя, 2000; Материал политических диалогов отчасти анализируются в работах: Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Словарь русских политических метафор. М.: Помовский и партнеры. 1994; Алтунян А. Г. От Булгарина до Жириновского. Идейно-стилистический анализ политических текстов. М.: Российский гос. гуманит. ун-т, 1999. В отечественной литературе имеются также попытки осмысления политического диалога в более широком, культурно-философском аспекте. См., например: Рахманин В. С. Диалог политических культур как демократический процесс // Логос. 2005 № 4(49). С. 243-252, а также Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация управления (Опыт Российской истории) // Общественные науки и современность. 2004. № 2. С. 24-34.
2. См. обсуждение вопроса о статусе этих дисциплин: Политическая наука - 3. Политический дискурс: история и современные исследования. М.: ИНИОН РАН, 2002.
3. См.: Harold D. Lasswell, Nathan Leites and Associates. Language of Politics (studies in quantitative semantics). Massachusetts: The M.I.T. Press, 1965; Smith B. L., Lasswell H. D., Casey R. D. Propaganda, Communication, and Public Opinion; (Comprehensive Reference Guide). Princeton: Princeton University Press, 1946; Липпман У. Общественное мнение. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004. С. 287 и далее.
17
Наконец, еще одна причина уходит корнями в традиции языкознания, где диалог был долгое время объектом по преимуществу семантического, а не прагматического (интересного для политики и политологии) анализа. По словам Доротеи Франк, «анализ естественного использования языка в целях взаимодействия диктует необходимость детального пересмотра господствующей модели языковой семантики»1, а это требует времени. Надо сказать, что крен в сторону семантики до сих пор еще чувствуется в политической лингвистике, особенно если понимать последнюю именно как политическую, а не как филологическую отрасль знания2.
Для недостаточного внимания политической науки к диалоговому общению были и социально-политические причины. Отмеченная особенность анализа политического языка у классиков западной политической и социологической мысли отвечала социально-политическим запросам эпохи, а именно, идеологической и военной конфронтации между нациями, особенно в условиях биполярной структуры мировой политики. В ту пору были идеологически востребованы войны и конфликты (идеологические, пропагандистские, информационные и т. д.), а не диалог и консенсус.
Отсутствие широкого интереса к диалоговым формам общения в тоталитарных и авторитарных режимах XX в. понятно: сама природа этих режимов склонна к идеологическому монологу. С вождями и многочисленными их «отражениями» по властной бюрократической лестнице нелепо вступать в диалог, как и вообще вести диалоги по поводу политических и других проблем. М. Бахтин, наблюдавший эту ситуацию, так сказать, изнутри, очень точно заметил, что «в монологическом мире -tertium non datur: мысль либо утверждается, либо отрицается, иначе она просто перестает быть полнозначною мыслью»3. Другими словами, полемика с чужими мыслями не размыкает здесь монологического контекста, а наоборот, только укрепляет его.
1 . Франк Д. Семь грехов прагматики: тезисы о теории речевых актов, анализе речевого общения, лингвистике и риторике // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. Теория речевых актов: сборник. М.: Прогресс, 1986. С. 369.
2. См. размышления на этот счет в статье: Ильин М. В. Политический дискурс как предмет анализа // Политическая наука - 3. Политический дискурс: история и современные исследования. М.: ИНИОН РАН, 2002. С. 7 и далее.
3. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М.: Советская Россия, 1979. С. 93.
18
Веру в самодостаточность одного сознания во всех сферах жизни М. Бахтин рассматривал не как популярную теорию, но как структурную особенность идеологического творчества всего Нового времени. Если же встать на точку зрения науки, а не идеологии, тогда следует признать диалогическую природу мысли и слова, - таково убеждение Бахтина.
Эта позиция нашла широкий отклик в отечественной и зарубежной науке последних десятилетий. В частности, она оказалась созвучной идеям герменевтики Г.-Г. Гадамера, который тоже понимал язык как среду, в которой «происходит процесс взаимного договаривания собеседников и обретается взаимопонимание по поводу самого дела»1. Диалектика вопроса и ответа, - убежден Гадамер, - предшествует диалектике истолкования. Но как реализуется эта диалектика в социально-политической реальности? Философская герменевтика Гадамера не дает ответа на этот вопрос, а вот у Бахтина мы находим определенный ключ к ответу. Он связан с пониманием монолога как «условной композиционной формы выражения» диалогического по своей природе мышления (речи), формы, сложившейся на почве «идеологического монологизма Нового времени»2.
Этот идеологический монологизм не связан каким-то одним типом общества, политическим режимом и т. п. Даже в той модели «демократии большинства», что реализовывалась по ту сторону «железного занавеса», было не так много места для политического диалога, как может показаться на первый взгляд. Ведь чтобы быть в «демократическом большинстве», т. е. жить в «массе», требуются не столько способности и добродетели диалога, сколько искусство и ловкость приспособления. И не случайно, что именно принцип adjustment стал одним из ключевых в западной, особенно англо-американской, социологии, традиционно ориентированной на приспособление (подгонку) индивида к общественным ценностям.
По мнению американского ученого Шломо Шохэма, теоретически такая установка была задана посылками Э. Дюркгейма, считавшего несоответствие групповым ценностям не только отклоняющимся, но и плохим поведением. Анализ преступного и отклоняющегося поведения, как он осуществлялся в дюрк-геймовской традиции, был основан на убеждении, что группо-
-
Г адамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философии герменевтики. М.: Прогресс, 1988. С. 447.
-
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского... С. 127.
19
 вое сцепление, солидарность и конформизм «функциональны», «социальны» (в отличие от «асоциального поведения»). Соответственно, нет нужды вести диалог с париями, аутсайдерами и неудачниками; господствующее большинство имеет силу принуждения и право на санкции в отношении «плохо приспособленных». Шохэм цитирует удачную мысль американского социолога Гвини Неттлера о том, что прагматической основой ориентированности англо-американской социологии на приспособление была ее вовлеченность в бюрократию, индустрию и коммерцию развлечений1.
В социологии оппозицию принципа adjustment составили концепции, восходящие к традиции «символического интерак-ционизма», связанной прежде всего с именем Дж. Г. Мида. Подход Мида противостоял дюркгеймовскому пониманию социализации индивида как приспособления, дрессуры, в том числе дрессуры посредством символов. У Мида же личность формируется общением, межчеловеческим символическим взаимодействием (interaction), переходящим во внутренний диалог с самим собой. Смыслы, с которыми имеют дело люди в своей деятельности, строятся, видоизменяются, оживают и снова забываются не сами по себе, а в ходе взаимодействия людей, опосредствованного символами.
Принятие установки организованной социальной группы предполагает, по Миду, принятие ее действительных (работающих) установок, а не каких-то декларируемых, метафизических норм. Индивид должен быть участником «организованной кооперативной социальной деятельности»2, иначе самости у него не возникнет. С другой стороны, сама социальная деятельность не могла бы возникнуть, если бы она не принималась отдельным индивидом как нечто «свое». Так что человеческое «Я» в символическом интеракционизме - это всегда и зритель, и акто(ё)р социальной драмы. Социально-психологические и философские основы теории Мида ясно указывают на ее политический идеал: гражданский диалог в гражданском обществе. «Человек, - пишет Мид, - заявляет о своих правах потому, что способен принять установку, которой обладает в отношении собственности
S hoham S. G. Society and the absurd. Oxford: Basil Blackwell, 1974. P. xi-xiii.
Mead G. H. Mind, Self and Society from the Standpoint of a Social Behaviorist. Ch. W. Morris (ed.). Chicago: University of Chicago, 1934. P. 156.
20
любой другой член группы, пробуждая, таким образом, в себе самом установку других»1.
Дальнейшее развитие интереса к диалогу в различных гуманитарных дисциплинах, в том числе в политологии, связано с подходами, генетически восходящими к символическому интеракционизму: с социальным конструктивизмом (или кон-струкционизмом)2, дискурсивной психологией и дискурс-анализом. Теоретическим развитием этого подхода в социологии мы обязаны прежде всего Питеру Бергеру и Томасу Лукману3, а в политической науке - Мюррею Эдельману4.
Работы М. Эдельмана, опубликованные в 60-70-х гг. XX в., послужили основой концепции символической политики, которая методологически близка традиции символического инте-ракционизма и конструктивизма. Позднее концепция символической политики была развита в 80-90-х гг. в Европе, особенно в Германии. Среди немецких авторов этого направления наиболее известны работы У. Сарцинелли, Т. Майера, А. Дёрнера, Р. Онтрупа, X. Шиха и др. Эти работы и этот подход нашли отражение и в нашей монографии. Согласно данному подходу, символические конструкты, которые производятся властью в качестве суррогата политических идей, людей и вещей, могут и должны пониматься как эпизоды широкомасштабного диалога власти с общественностью. В рамках теории символической политики «следует различать между политической общественностью, которая производится посредством предметных аргу-
1 Ibid. P. 163.
2 M. Л. Макаров разводит эти термины следующим образом. «Можно сказать,
что конструктивисты преимущественно рассматривают коммуникацию как
когнитивный процесс (по)знания мира, а вот социальные конструкцио-
нисты - как социальный процесс построения мира. Конструктивизм на
первое место выводит восприятие, перцептивность, а социальный конст-
рукционизм - действие, акциональность ... (Макаров М. Л. Основы теории
дискурса. М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. С. 65). Мы здесь придерживаемся
общего термина «социальный конструктивизм», подразумевая под ним и то
значение, которое М. Л. Макаров отводит термину «конструкционизм».
3 См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности (Трак
тат по социологии знания). М.: Асайеггна-Центр, Медиум, 1995.
4 См. его работы: Edelman M. Political Language. Words That Succeed and Policies
That Fail. New York - San Francisco - London: Academic Press, 1977; Edelman M.
Constructig the Political Spectacle. Chicago, 1988; Edelman M. The Symbolic Uses
of Politics. Chicago - London: University of Illinois Press, 1972; Edelman M.
Politics as Symbolic Action. Mass Arousal and Quiescence. Chicago: Markham
Publishing Company, 1971.
21
ментов как форум общественного взаимопонимания и просвещения, и той псевдообщественостью, которая изготавливается лишь символически как место для манипуляций»1.
Социальный конструктивизм методологически важен для политической науки (в отличие от политической философии) своим стремлением изучать не абстрактные нормы и принципы политического общения, но актуальную, живую коммуникацию - «людей в разговоре». Важно также, что этот разговор понимается как самодостаточная реальность, в которой есть своя «игра» и своя «грамматика» (в терминах позднего Витгенштейна), на основе которых конструируются не только смыслы человеческой речи, но в известной мере и сама социальная реальность2.
Методология дискурсивной психологии ценна для анализа политического диалога тем, что она, синтезируя идеи лингвистики, психологии и философии в лице Дж. Г. Мида, Л. С. Выготского, Ч. Пирса, Л. Витгенштейна и других, существенно расширяет контекст анализа диалоговых форм общения. Эта же линия получает развитие в современном дискурс-анализе. Нами были особенно востребованы такие прагматически и/или социально ориентированные направления дискурс-анализа, как теория речевых актов (Дж. Остин, Дж. Р. Сёрль), логико-прагматическая теория коммуникации (Г. П. Грайс), интерактивная социолингвистика (Э. Гоффман) и др.
Анализ диалогового общения, даже в негативном (парадиа-логическом) ключе, невозможно производить без обращения к теории аргументации. В этой связи мы рассмотрели ряд полемизирующих друг с другом подходов, развитых в работах некоторых философов, логиков и лингвистов, к примеру, Ю. Хабер-маса, П. Лоренцена, С. Тулмина и др.
Политический дискурс-анализ позволяет увидеть за аргу-ментативными и риторическими практиками те властные стратегии, которые не всегда очевидны невооруженному глазу. Этот подход вовлекает в анализ дискурса не только ситуативный политический контекст, но и культурно-политическую среду обитания участников коммуникации. Среди зарубежных авторов (лингвистов, философов, политологов), чьи работы были важ-
1 Meyer Th., Ontrup R., Schicha Ch. Die Inszenierung des Politischen. Zur Theatralität
der Medien. Wiesbaden: Westdeutscher Verlag, 2000. S. 121.
2 Об этом подробнее см.: Макаров М. Л. Основы теории дискурса. М.: ИТДГК
«Гнозис», 2003. С. 63 и далее.
22
ны для нашего анализа политических (пара-)диалогов, следует назвать Т. ван Дейка, Р. Барта, Р. М. Блакара, Г.-Й. Бухера, И. Гофмана, Э. Гесс-Люттиха, А. Дёрнера, М. Йоргенсен, Л. Фил-липс, В. Холи, В. Хёсле, Ф. Жака, Р. Онтрупа, X. Шиха, Г. Лас-свелла, А. Каплана, М. Фуко, Д. Шватилла, Д. Таннена и др.
Помимо упомянутых источников, методологическую основу нашего исследования составили идеи и труды отечественных и зарубежных лингвистов, философов и психологов, посвященные феномену диалогической коммуникации, прежде всего, Дж. Г. Мида, М. М. Бахтина, В. Н. Волошинова, Л. Витгенштейна, Л. С. Выготского, Х.-Г. Гадамера, Д. В. Джохадзе, Ю. М. Лотмана, Ю. Ха-бермаса, Ж. Пиаже, Л. В. Щербы, А. Н. Леонтьева, Г. Бейтсона, П. Вацлавика, Г. П. Грайса, Й. Хейзинга, В. Хёсле и др.
Особое место в анализе политического (пара-)диалога занимает в данной книге дискурс современного телевидения. Здесь автор непосредственно опирался на работы известных французских философов и социологов: П. Бурдье, Ж. Бодрий-яра и П. Вирилио. При всех отличиях своих идейных предпосылок, эти авторы развивают глубоко критический подход к современному телевизионному дискурсу, что особенно важно для анализа парадиалогов. Важными были для нас и работы отечественных авторов, посвященные анализу медийного, в особенности, телевизионного дискурса, а именно, работы Т. 3. Адамь-янц, Я. Н. Засурского, В. Зверевой и др.
В обсуждении и оценке политических парадиалогов автор руководствовался идеями известных классиков зарубежной политической и социологической мысли: X. Арендт, М. Вебера, Р. Даля, П. Бергера, Т. Лукмана, Н. Лумана, М. Крозье, Э. Тоффлера,
A. Фергюссона и др. И, разумеется, не в последнюю очередь важную
методологическую и информационную базу нашего исследования
сотавили работы отечественных политологов, философов и социо
логов: А. С. Ахиезера, Л. Гудкова, М. В. Ильина, Б. Г. Капустина,
B. Г. Ледяева, А. В. Лубского, В. П. Макаренко, В. А. Малахова,
C. Г. Кара-Мурзы, В. А. Подороги, В. М. Сергеева и др.
Интерпретация парадиалогов как ненормальных или аномальных диалогов заставила автора совершить краткий экскурс в лингвистический анализ психотического дискурса, а также в философско-литературоведческие работы о художественном авангарде (литература «потока сознания», литература нонсенса, театр абсурда и т. д.). Под углом зрения диалогического общения вообще и аномального в частности, мы использовали неко-
23
торые работы отечественных лингвистов, в том числе политических: А. Г. Алтуняна, В. Н. Базылева, Т. В. Булыгиной, В. 3. Демьянкова, А. В. Дмитриева, О. Н. Ермаковой, М. В. Ильина, Е. А. Земской, А. Н. Баранова, М. Л. Макарова, Е. В. Падучевой, А. Плуцер-Сарно, Т. Н. Ушаковой, А. Д. Шмелева, Л. П. Якубинского и др.
Эмпирическую базу нашего исследования составили тексты живых диалогов. Мы проанализировали различные случаи диалогового общения политиков и/или диалогов на политические темы, отчасти сравнивали эти случаи, причем сравнение выступало для нас не самоцелью, а средством описания общих характеристик политического парадиалога.
В отборе материала живых диалогов был использован следующий прием. Мы выбрали в качестве базисного случая теледуэль В. Жириновского и А. Проханова в ток-шоу В. Соловьева «К барьеру!» (эфир НТВ от 2 февраля 2006 г.). Этот парадиалог стал объектом нашего подробного и всестроннего анализа, он же в значительной мере задавал обращение к материалам других разговорных (пара)дналогов. Эти диалоги связаны с базисным случаем тематически, персонально или концептуально. В этой связи мы рассматриваем некоторые ток-шоу российского и немецкого ТВ, а также диалоги в российской Государственной Думе первого созыва (в период 1994-1995 гг.).
Критерии отбора языкового материала, в целом, были следующими:
-
тематическая релевантность (наличие признаков парадиа
лога)
-
институционально-жанровая релевантность (институты и
жанры публичного дискурса).
-
политическая релевантность (актуальность темы и/или
тематическая связь с базисным случаем).
Структура монографии распадается на три основные части.
Первая посвящена методологическому (по преимуществу лингвистическому и философскому) анализу разговорного диалога. Особое внимание мы уделяем здесь базисному разграничению понятий разговора и диалога, «нормальных» и «ненормальных» диалогов, общей типологии разговорных форм общения, в том числе политического.
Во второй части книги рассматриваются различные аспекты политического парадиалога как формы дискурса. Среди них особое внимание уделяется семантико-прагматическим, психологическим, этическим и эстетическим моментам парадиалога. 24
В третьей части исследуется коммуникативный и культурно-политический контексты парадиалогических речевых практик. Автор последовательно вписывает базисный для него случай (теледуэль В. Жириновского с А. Прохановым) вначале в контекст программы В. Соловьева, затем в общий дискурс политических шоу-разговоров как важной части «инфортейнмен-та» и «конфронтейнмента». В завершение феномен парадиалога рассматривается в широком литературном и культурно-антропологическом контексте и характеризуется как форма «карна-вализованного дискурса».
Разумеется, данный анализ не претендует на завершенность. Сосредоточенность автора на методологической стороне дела оправдана тем, что без нее невозможен глубокий интерес к тематике политического диалога и парадиалога. Только прояснив, какое ключевое значение имеет диалог для политической коммуникации, можно продуктивно приступать к более пристальному изучению его конкретных исторических форм и структур.
По теме монографии автор выступил на одном из заседаний методологического семинара «Политическая концептоло-гия: теоретико-методологические проблемы» (2007 г., руководитель - профессор В. П. Макаренко), а также опубликовал ряд статей в журнале «Политические исследования» (см. библиографию в данной книге).
Автор выражает благодарность своим коллегам за помощь и поддержку в работе над монографией. Прежде всего, я благодарен за поддержку и ценные указания профессору В. П. Макаренко, ставшему первым и заинтересованным читателем моей книги. Я благодарен также коллеге М. С. Константинову, оказавшему мне разнообразную помощь в реализации данного проекта. Я выражаю благодарность моим зарубежным коллегам: доктору Христиану Шиха за его ценные рекомендации по теме книги в период моей работы в Дортмундском университете (Германия), профессору университета Нотр-Дам (США) Витторио Хёсле за интереснейшие беседы по разным аспектам диалоговой коммуникации, а также профессору Новой школы социальных исследований (США) Дмитрию Никулину за интеллектуальную и моральную поддержку проекта.
Завершение книги было бы невозможно без финансовой помощи ряда фондов и институтов. Благодаря «Немецкой службе
академических обменов» (DAAD) автор получил возможность ознакомиться с картиной исследований (по теме монографии) в Германии; дополнительную информацию автор получил в ходе стажировки в университете Нотр-Дам (США), при финансовой поддержке данного университета и ректората ЮФУ. Завершающий этап работы над книгой был осуществлен в рамках коллективного научного гранта ЮФУ «Политическая концептология: теоретико-методологические основания и институционально-символические аспекты социальных наук» (2007 г.).
Поделитесь с Вашими друзьями: |