С. П. Поцелуев политические парадиалоги

321

Вот как описывает Хейзинга ход словесного поединка у эс­кимосов: «Если один эскимос имеет претензии к другому, то он вызывает обидчика состязаться в игре на барабане или в пении. Племя или клан собирается на праздничную сходку, все нарядно одеты и в приподнятом настроении. Оба противника поют друг другу поочередно бранные песни под аккомпанемент барабана, в которых упрекают один другого в совершенных про­ступках. При этом не делается различия между обоснованными обвинениями, подымающей на смех сатирой и низкой клеветой. Один исполнитель перечислил всех соплеменников, которых в голодное время съели жена и теща его противника, так что охваченная состраданием аудитория разразилась слезами. Пе­сенный диалог сопровождается физическими оскорблениями, даже муками: один дышит и фыркает другому в лицо, бодает, раздвигает ему челюсти... и все это «обвиняемый» должен сно­сить абсолютно невозмутимо... Сеансы такого состязания иной раз продолжаются годами; обе стороны придумывают все но­вые песни, обвиняют друг друга во все новых прегрешениях. В конце концов собрание зрителей решает, кого следует признать победителем... Особое значение имеет здесь тот факт, что эти поединки для тех племен, где они культивируются, играют роль судбища. Иной формы правосудия, кроме этих барабанных боев, племена не ведают... Барабанные поединки составляют главное развлечение в общинной жизни. Если нет спора, то такую ду­эль начинают потехи ради. Особое искусство при этом - петь загадками»².

Эскимос Игшявик в примере Хейзинги грозит пригвоздить своей смешной песней противника к позорному столбу. Замес­титель главы российского парламента В. Жириновский после теледуэли со своим политическим оппонентом грозит «размоз­жить ему голову» и «расстрелять его в коридоре». Природа этих коммуникативных феноменов аналогична, но она, как мы по­кажем позднее, не тождественна. В любом случае, приведенное выше описание может показаться этнографической карикатурой на мыльные оперы современного конфро- и политейнмента. Но,

скорее, карикатурой оказываются здесь именно современные те­ледуэли, хотя бы уже потому, что барабанные бои эскимосов в историческом и жанровом смысле первичны по отношению к теледебатам. Во всяком случае, людоедские мотивы в болтовне современных политиков становятся более понятны по сравне­нию с аналогичными мотивами вербального потлача архаиче­ской эпохи.

Если теперь, с учетом этого антропологического фона, вер­нуться к феномену политического парадиалога, как он представ­лен в современном телевизионном и/или парламентском дискур­се, то можно заметить ряд явно родственных ему феноменов в актуальной массмедийной культуре. Более того, общая куль­турная среда незаметными линиями смыкается с политической культурой современных обществ. Это объясняет нам, почему, например, парадиалог в форме конфронтейнмента пользуется гораздо большей популярностью в США, чем в Европе. Й. Хей­зинга отмечал, что «еще задолго до того, как двухпартийная система в Соединенных Штатах приняла характер двух teams (спортивных команд), чье политическое различие для посторон­него едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полно­стью вылилась в форму больших национальных игр»¹.

В этой связи здесь будет уместным вспомнить о таких ана­логах политических шоу-дебатов в Америке, как знаменитый рестлинг (бой профессиональных борцов на ринге перед пуб­ликой).

Отметим ряд черт этого феномена, общих с политическими ток-шоу в жанре конфротейнмента.

Во-первых, это инсценированность (игровой характер) само­го сражения, утрированная и наигранная враждебность борю­щихся партий. Речь идет о «непримиримых врагах», вступив­ших в «решающее сражение». Вся семиотика рестлинга так же утрирована до гротеска и абсурда, как и речь политических дуэлянтов. Оба дискурса обнаруживают «элемент предопреде­ленной непредсказуемости»: внезапные изменения и повороты в характере персонажа (рестлинг) или в позиции, оценке, манере говорить (вербальная дуэль).

«В рестлинге, - отмечает В. Зверева, - представлена "не­политкорректная" культура. Это зрелище дает отдых от соблю­дения приличий, от выполнения правил толерантности». То же


¹ Там же. С. 102.

² Там же. С. 102-103.

322

¹ Там же. С. 234.

323

Второй момент, который сразу бросается в глаза при срав­нении рестлинга с политическим конфротейнментом - это па­радоксальный статус основных элементов их коммуникативной структуры. Так, необычный статус рефери в рестлинге анало­гичен парадоксальному поведению модератора политических ток-шоу в стиле конфротейнмент: «рефери, призванные вносить Порядок в стихию боев, чаще всего играют роль Пристрастных или Слепых вершителей судьбы, влияющих на исход поединка. В рестлинге судья воплощает всю несправедливость спортивно­го судейства»². Такую же парадоксальность, как и в теледуэлях В. Соловьева, обнаруживают и действующие в поединке пра­вила: «своим существованием правила предвосхищают их По­прание, поскольку от рестлинга ожидается особая жестокость... Самая желанная картина в рестлинге — потеря контроля над собой, аффект, неистовство»³.

Весьма близка дискурсу политического конфротейнмента и отмечаемая В. Зверевой гротескная эстетика рестлинга: «пре­красно-безобразные формы рестлеров ближе к гротескному телу карнавального монстра и ярмарочного силача»⁴. Можно также говорить о «соблазне рестлинга», который заключается «в его двусмысленности, в постоянном ускользании границы между спектаклем и жизнью. Поклонники шоу подозревают, что под­линность в рестлинге отсутствует, но, одновременно, питают на­дежду на точечные прорывы к реальности»⁵. Без единой поправ-

1. Зверева В. Рестлинг как зрелище // Неприкосновенный запас. 2001/2002. № 6 (20). (http://magazines.russ.rU/nz/2001/6/zver.html).

2. Там же.

3. Там же.

4. Там же.

5. Там же.

ки это можно отнести и ко всем политическим ток-шоу в стиле конфротейнмент.

Здесь нет необходимости продолжать параллели между эти­ми двумя феноменами современной массовой культуры: сходство очевидно. Но подумаем о других аналогах этих коммуникатив­ных практик в современном телевизионном масскульте, к при­меру, о представленных и на российском канале MTV «звездных боях на смерть». Эти бои суть вариант рестлинга с участием американских медийных звезд, прежде всего, из сферы шоу-бизнеса. Это шоу в некотором смысле идет дальше обычного рестлинга: откровенный садизм в сражении звезд оно парадок­сально сочетает с традиционно детским языком мультфильма. В любом случае, очевидно одно: перед нами мощный культурный пласт, в котором образ политики жестко подчинен общим зако­номерностям «логики спектакля».

3.5. Русский политический парадиалог с точки зрения шутовства, балагана и сказки

Если попытаться осмыслить случаи описанных выше пара-диалогов в контексте российской политической культуры, то можно без труда заметить их ярко выраженный фольклорный элемент. Он прежде всего выражается в восприятии политики как разновидности русской волшебной сказки.

В. Пропп, как известно, видел в сказке не просто часть фольк­лора, но его целостное воплощение. Основная композиционная схема сказочного сюжета, как ее описывает В. Пропп¹, вполне отвечает формальной структуре политических конфликтов. По­этому она нередко используется в политике для идеологических (само-)описаний. Эксплицитно это делает, например, все тот же Жириновский, характеризуя себя или российского президента как сказочных персонажей. А. Г. Алтунян, проанализировав­ший под этим углом зрения выступления Жириновского, отме­чает, что образ России, возникающий из его текстов, — это образ сказочной страны и одновременно сказочной героини, причем героини довольно страшной сказки. Алтунян отмечает также моменты, отличающие данный дискурс от собственно сказки.

¹ Пропп В. Я. Морфология (волшебной) сказки. Исторические корни волшеб­ной сказки: собрание трудов. М.: Лабиринт, 1998.

325

Российский политик «использует сказочный стиль как прием, чтобы завернуть в него нужное ему толкование событий с це­лью убедить в своей правоте ту часть аудитории, для которой такая форма представляется ему наиболее адекватной»¹. При этом Жириновский как рассказчик сказки становится и ее героем.

Обнаружение фольклорно-сказочных мотивов анализируе­мых нами парадиалогов не ограничивается уровнем речи как таковой, но затрагивает культурно-антропологические аспекты всего языкового поведения многих российских политиков. Од­ним словом специфику такого поведения можно квалифициро­вать как политическое шутовство.

3.5.1. Парадиалог как привилегия политических шутов

Еще немного побалаганим - уже ничей опыт не

понадобится.

В. С. Черномырдин. Выступление в Государственной Думе 03.09.1998.

Когда бывший американской президент Ричард Никсон вес­ной 1994 г. прилетел в Москву, он непременно захотел встре­титься с В. Жириновским, о котором после парламентских вы­боров 1993 г. западные газеты писали как об «угрозе молодой российской демократии». Однако после встречи с лидером ЛДПР ветеран американской политики заявил: «Господин Жиринов­ский - безжалостный и опытный демагог... Но после того, как я познакомился с его взглядами по широкому кругу тем... я го­тов разделить мнение президента Украины Леонида Кравчука: ему не быть избранным президентом России». Причину ограни­ченности карьерного роста Жириновского Никсон усмотрел в шутовском характере его политического поведения. Сославшись на неназванного функционера из ЛДПР, Никсон заметил, что Жириновский «намеренно избрал для себя этот экстравагант­ный имидж "святого дурака". На протяжении веков юродивые

находились в оппозиции, но благодаря именно своей неординар­ности избегали жестокого обращения с собой. И хотя россияне всегда снисходительно относились к этой публике, они никогда не избирали их в лидеры»¹.

Такая оценка Жириновского человеком со стороны вполне согласуется с оценками российской политической культуры, разделяемыми многими отечественными авторами. Если мы взглянем на политические нравы России 90-х гг. XX в., то без труда обнаружим многочисленные черты политического шутовства или — если брать несколько шире — театрально­сти. Заметим попутно, что политическая культура есть преж­де всего культура общения, а эта последняя имеет не только национальные и региональные вариации, но и модификации во времени². Временные вариации политической коммуника­тивной культуры точно соответствуют сменам политических режимов в стране. В этом смысле можно говорить о коммуни­кативно-стилистическом своеобразии любого политического режима.

Эпоха Ельцина в России - это, помимо прочего, период рас­цвета политического балагана и политической версии специ­фического черного комизма, характерного для «лихих 90-х». Шутовство было присуще многим известным и малоизвестным политикам, но прежде всего, самому российскому президенту. Если публичные выступления раннего Ельцина - периода ком­мунистической опалы и острой борьбы за власть с Верховным советом - отмечены мессианской театральностью харизматика, то поздний Ельцин (вторая половина 90-х) как бы надевает на себя маску клоуна или шута. Известный российский политик В. В. Игрунов пишет о «политической буффонаде» Ельцина как суррогате реальной политики³. В самом деле, выступления пре­зидента России все в большей мере оказывались даже не реча­ми, а шутовской «мимодрамой», если воспользоваться метким бартовским выражением⁴.

1

327

Это полностью отвечало расцвету шутовских политических партий после расстрела Верховного совета в октябре 1993 г. и созыва неопасной для режима Думы. В этот период возника­ют партии любителей бани, пельменей, портвейна, пружинных постелей. Регистрируется Банановая партия, партия соблазнен­ных и покинутых, партия Веры, Надежды и Любви, партия по­страдавших от властей и обездоленных и т. д. и т. п. По словам Д. А. Левчик, апогеем деятельности такого рода «политических юмористов» стало выдвижение трех избирательных объедине­ний на выборах в Госдуму в 1995 г., причем по количеству на­бранных голосов эти блоки обошли такие «серьезные» партии, как ПРЕС Сергея Шахрая и «социал-демократы» Г. Попова². Воистину, не только в российском телеэфире, но и в самом про­странстве российской политики серьезное и несерьезное, смех и горе были инвертированы и травестированы, как в карнаваль-

1

ном дискурсе. Д. А. Левчик подчеркивает, что аналогов такого рода политического шутовства на Западе практически нет¹.

Впрочем, надо заметить, что упомянутая (исключительно позитивная) оценка Ельцина как артиста, как бы компенсирую­щая его непопулярность как политика, оказывается удивитель­но созвучной благосклонной оценке российского президента на Западе. Примечательно, что многие западные авторы, весьма злобно отзывающиеся о «чекисте Путине», по контрасту, имен­но в шутовском имидже Ельцина усматривают признаки его «природной демократичности». Так, журналист немецкой «Die Zeit» Й. Фосвинкель в своей статье на смерть Ельцина отмечал, что тот «со своими противоречиями, своими импульсивными решениями и наивными обещаниями часто был очень близок своему народу... был именно человеком из народа, которым вос­торгались как шутом и балагуром»².

Разумеется, сказанное о политическом артисте Ельцине тем более уместно в случае артиста Жириновского. Соловьев в одном из выпусков своей телепередачи «К барьеру!» не без основания представлял Жириновского как «одного из старожилов россий­ской политической сцены», как «самого яркого ее актера». (Пе­редача «К барьеру!», теледуэль «Жириновский-Новодворская», эфир НТВ от 11.12.2003).

Шутовское поведение президента страны или Жириновско­го, как лидера крупной партии, а позже вице-спикера нацио­нального парламента, может служить типичным примером «эс­тетизации политики», когда она оценивается в первую очередь по критериям зрелищности и развлекательности, а не по своему предметному содержанию. Но как раз эта черта, как мы отме­чали ранее, характеризует парадиалогическую коммуникацию. В этом смысле парадиалог можно считать одним из проявлений эстетизированной политики.

О том, что поведение политиков в парламенте или во время телевизионных ток-шоу обнаруживает явное, отнюдь не толь­ко метафорическое сходство с театром, мы уже выше упоми­нали. А. Плуцер-Сарно проанализировал речи, произнесенные в Государственной Думе в период отставки С. В. Кириенко и утверждения в должности Е. Примакова (31 августа - 7 сен­тября 1998 г.), дабы проиллюстрировать свой тезис: думские те-

1

329

По словам А. Плуцер-Сарно, «сама Дума в целом уже давно стала фольклорным персонажем, героем народных анекдотов и историй»². Рассматривая выступления думских депутатов под этим углом зрения, российский лингвист обнаруживает в них «и сказку, и похоронные причитания, и элементы народного те­атра»³. Особенно убедительно описывает он в терминах фольк­лора поведение Жириновского, относя его к жанру «балаганной хохмы». Жириновский, по мнению А. Плуцер-Сарно, претенду­ет на славу балаганного «деда» и «предводителя» всего балаган­ного думского действа. Для этого фольклорного персонажа было характерно, что он не только шутил и паясничал, "толкая" аб­сурдные речи, но также «пародировал сильных мира сего, бра­нился и постоянно издевался надо всеми: и над актерами, и над зрителями»⁴.

К характерным чертам поведения балаганного деда (и одно­временно Жириновского) А. Плуцер-Сарно относит следующие:

тотальная брань в контексте игры: кто сильнее и остроум­

шуточки, прибауточки, издевки, насмешки, эротические

перескакивание с темы на тему, бессвязность.

кривляние, (само-)пародирование, передразнивание.

выворачивание и переворачивание основных дискурсивных

квазиюродствующий, псевдогероический пафос.

доведение до абсурда фактов, идей, тезисов и т. п.

Эти черты оказываются удивительно сходными с теми, ко­торые мы уже упоминали при анализе теледуэли Жиринов­ский-Проханов, а также при описании дискурса инфо- и кон-фронтейнмента. Соответственно, проявляются они не только в шутовском имидже Жириновского. В той или иной мере они

1

присущи публичному поведению многих российских полити­ков. Поэтому неслучайно сравнения Думы с балаганом, коме­дией, зрелищем и театром широко распространены не только среди населения, но и среди самих депутатов как участников думских дебатов.

А. Плуцер-Сарно замечает, что и спикер Госдумы Г. Н. Селез­нев «как главный "директор" думского театра» был вынужден «держаться в жанровых пределах, в рамках которых невольно оказывалась теперешняя Дума. Он как бы претендует на роль думского "деда^шутника»¹. Не в меньшей (если не в большей) мере это относится к спикеру Думы первого созыва И. П. Рыб­кину, и к премьер-министру В. С. Черномырдину, и к президен­ту Б. Н. Ельцину. Едва ли не все ключевые фигуры публичной политики «лихих 90-х» обнаруживают балаганно-шутовские черты в своем поведении, которое как бы плавно переливается в свои шутовские прообразы из передачи «Куклы»².

Любопытный анализ шутовского дискурса в аспекте диа­логовой коммуникации предпринимает немецкий философ Вольфганг Изер. Он также отправляется от отмеченного нами социального статуса шута, подчеркивая, что традиционно «шут есть фигура удвоения, которая обычно обнаруживает себя как зеркальная инверсия властителя»³. Что в дискурсе властителя отражает и одновременно инвертирует шут? Прежде всего, «мо­нологическое слово узурпатора», считает Изер.

Если в монологическом мире господина для языка действуют жесткие прагматические нормы, то в шутовской речи, напро­тив, открывается бесконечная семиотическая игра различных смысловых форм и уровней. В результате в речи шута начинает­ся неудержимая череда смысловых опрокидываний и пародий. Ссылаясь на М. Бахтина, В. Изер говорит о «карнавализации» шутовской риторики⁴. В самом деле, шутовские черты в пове­дении российских политиков вполне отвечают карнавальному языку, для которого характерна «своеобразная логика "обратно-сти" (a l'envers), "наоборот", "наизнанку", логика непрестанных перемещений верха и низа ("колесо"), лица и зада, характерны

1 Там же.

331

Карнавальную риторику шута Изер называет также «рито­рикой двусмысленности»³, что кардинально отличает ее от пред­метного обсуждения реальных проблем, где востребованы стро­гие и однозначные формулировки. Речь шута как бы отвязана от своего предмета, она скорее играет с ним, чем служит его выражению (т. е. не выполняет строгую функцию информиро­вания о предмете речи). Двусмысленность шутовской речи дос­тигается различными логическими (парадоксы), чисто речевы­ми (каламбуры) и квазихудожественными (гротеск) способами. В любом случае речь идет о нарушении привычной семантики языка, причем нарушении, вызывающем комический эффект. Все названные способы производства двусмысленности струк­турно схожи, и они тесно переплетены в шутовском дискурсе. Бахтин отмечал родственность гротеска в искусстве парадок­су в логике⁴, а то, что мы сегодня на французский манер на­зываем «каламбуром», древние греки именовали парономасией (παρωνομαςία), где приставка «παρα-» отражает и тип дискурса, родственный /шрадиалогу.

При этом двусмысленность касается здесь не только слов и мыс­лей. В современном парадиалогическом дискурсе имеет место чер­та, обычно относимая к свойствам постмодернистского сознания: контаминация, оборотничество и пародирование самих коммуни­кативных рамок, жанров, стилей, опор, фигур и пр. Пафос эпи­ческого повествования переходит здесь в анекдот, трагический об­раз неожиданно оборачивается ироническим и т. д. В этом именно смысле парадиалог не знает, где смех, а где горе. Происходит языко­вая онтологизация шутки: из фиктивного дискурса она становится частью реального, квазипредметного описания. Она не может быть предметной и реальной по своей природе, но она функционирует в качестве таковой, и это делает ее частью парадиалогическо-

го дискурса с его специфической фиктивностью. Трагизм эпи­тафии может обернуться здесь комизмом саморекламы, как в одной лингвистической шутке с надписью на могильной плите: «Здесь покоится прах Юджина Джерома Смита, чья безутешная вдова держит отличный ресторанчик на 94-й авеню, который всегда к вашим услугам с шести утра»¹.

Но в парадиалоге такого рода шутка становится частью как бы «серьезного» дискурса. Так, в своей теледуэли Жири­новский и Проханов скорбят о трагической судьбе России, но постоянно оборачивают эпитафии по «великой России» в рек­ламу своей политической лавочки. Аналогичные сюжеты мы встречаем и в дискурсивном пространстве Госдумы. Жиринов­ский, начиная одно из своих выступлений с пафосных слов о национальной трагедии («трупы каждый день появляются у нас в стране, каждый год у нас миллион человек погибает...»), резко завершает свою речь банальной рекламой: «Все спокой­но. Давайте сохраним это. Ведь от того, что будет за этим, очень плохо будет всем. Я свою книгу закончил - «Последний вагон на Север», она поступает на прилавки книжных магази­нов {Смех, шум в зале)»².

Указанное свойство парадиалога маркирует качество его специфического драматизма и в особенности комизма, который одновременно и близок карнавальному смеху, и существенно от­личен от него (этот момент мы рассмотрим немного позже).

Драматизм политического диалога может быть вызван объективным драматизмом социального контекста, в котором пребывают участники политической коммуникации. Таков именно случай нормального предметного разговора (собствен­но диалога) о политике. В случае же парадиалога драматизм достигается за счет шутовской позиции хотя бы одного из уча­стников общения.

«С позиции шута, - справедливо замечает В. Изер, - рече­вые действия фигур представляются только как возможности, содержащиеся в семиотической игре двусмыслицы. И драма­тической эта игра является в той мере, в какой имеет место один из случаев: либо когда играть можно только с потерями (если нужно действовать), либо когда все действие само себя

¹ Бахтин. М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневеко­
вья и Ренессанса. М.: Худож. лит. 1965. С. 16.

² Там же. С. 16.

³ Iser W. Dramatisierung des Doppelsinns... S. 348.

⁴ Бахтин. М. М. Творчество Франсуа Рабле... С. 40.

Каталог: Library
Library -> Лингво-страноведческий аспект видеосерии
Library -> Психологических наук, профессор О. Л. Карабанова; доктор психологических
Library -> Психолингвистики
Library -> Занятие по теме «Идентификация конфликтов» (решение ситуационных задач) Занятие Тема: «Сущность конфликта и его причины»
Library -> М. В. Ломоносова юркина Л. В. Методы психологических и педагогических исследований москва 2006 ббк -15 в 24 Юркина Л. В. Методы психологических и педагогических исследований Учебное пособие
Library -> История психологии” (А. Н. Ждан, 2001 г.)
Library -> Гештальтпсихология
Library -> Н. В. Ильина факторы, влияющие на выбор канала и средства деловой коммуникации

Скачать 5.45 Mb.

Поделитесь с Вашими друзьями: