С. П. Поцелуев политические парадиалоги
Скачать 5.45 Mb.
|
356 иначе возрождает и иначе хоронит, и самое главное - он скорее хоронит, чем возрождает. В агоническом смехе, как и в смешной стихии средневекового карнавала, «доверие к шутовской правде "мира наизнанку" могло совмещаться с искренней лояльностью к властям предержащим1. Но если шутовское увенчание короля (как символа власти) заканчивается в фольклорном карнавале его шутовским развенчанием (так что логика этого действа только укрепляет реальную, серьезную власть)2, то парадиалогическая карна-вальность вообще лишена такого рода логики: она увенчивает и развенчивает любую власть, соединяя эти акты без всякой логики, в любом порядке, совершенно в духе постмодернистко-го «потока сознания» и руководствуясь грубым материальным интересом (кто больше заплатит). Лихой, агонический смех тоже есть «праздник всеуничто-жающего времени», однако сквозь веселье в нем точно проглядывает лик сатаны, оборачивающего всенародное гуляние в массовую «тоску самоубийства», а «веселые растерзания» карнавала в эстетствующий натурализм садистских расправ. В его шутовстве есть нечто черное, как в черном юморе бандитов и висельников, в комизме лихого криминалитета, ставшего на время героем и хозяином общества. В отличие от традиционного карнавального смеха, смех агонический не только скрывает за собой насилие, он сам есть форма насилия, прежде всего, вербального насилия. Вот характерный фрагмент концовки политических дебатов между Жириновским и Н. Гоцем. ЖИРИНОВСКИЙ, (в адрес Гоца, в присутствии молча стоящей ведущей). Я сказал - пошел вон отсюда из студии! {замахивается на Гоца рукой) Пошел отсюда! ГОЦ. (возмущенно и испуганно одновременно). Я в суд подам! ЖИРИНОВСКИЙ. Пошел отсюда на х..! Подонок! Пшел отсюда - тебе сказано! ГОЦ. (с отчаянным возмущением). Я еще раз говорю: я подам в суд! ЖИРИНОВСКИЙ. Пошел... куда хочешь! Какой суд?! Можешь идти! {выхватывает из рук Гоца какой-то предмет и
357
отбрасывает его в сторону). Щас как размозжу тебе всю голову! Преподаватель ты ... Придурок! (кричит входящему охраннику) Возьми его отсюда, выкини! Чего ты стоишь, Олег?! Возьми за шкирку скотину этого (с силой бьет Гоца в спину, выталкивая его из студии). ГОЦ. (отчаянно). Вы что - с ума все посходили?! (далее слышатся только голоса вне студии) ЖИРИНОВСКИЙ. Пошел отсюда, подлец! И негодяй! Я тебе покажу! Дай его (о Гоце) сюда! Ч-чтоб т-тебя здесь б-б-близко не было!!! (слышится звук побоев). Скотина! Выгони его отсюда, подлеца! И расстреляй его там, в коридоре! Сволочь такая! Я тебе покажу, мерзавец! ВЕДУЩАЯ. О, боже!.. Хотя «расстрел в коридоре» - не более чем риторическая угроза со стороны Жириновского, весь этот диалог рождает ощущение чего-то ненормального. Это вполне укладывается в один когнитивный ряд с уголовной кинохроникой - об армейских издевательствах «дедов», о групповых изнасилованиях, бандитских разборках, ритуальных убийствах и т. п. Похоже, что в нашей политической культуре, - как удачно выразился А. Ахиезер, - смех и серьезность действительно «оказываются неспособными вступить друг с другом в диалог», в результате чего смех «неизбежно деградирует, превращается в сатанический хохот, ведущий к разрушению, погрому, алкоголизму, превращается в дезорганизующий шабаш, Каранвальное снижение власти, господствующей идеологии может стать в этом случае реальным разрушением».2 Здесь мы обнаруживаем «семейное сходство» агонического постсоветского смеха со специфическим комизмом сталинских клоунад, на которые в нашей политологической литературе обратил внимание В. П. Макаренко. Он замечает, что Сталин нередко представал в своих выступлениях в роли клоуна, веселящего публику. К важным особенностям этой клоунады относилось высмеивание слабых, зависимых, поверженных и т. д. В. П. Макаренко видит аналоги такого комизма в издевательских забавах вроде подножки и т. п.1 Здесь, стало быть, подчеркивается примитивизм и садизм сталинского смеха. Это не высоколобая ирония 1  Макаренко П. В. Революция и власть: Размышления политолога. Рос
тов н/Д: Ростиздат, 1990. С. 99-100. 2 Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта (социокультурный словарь): в 3 т. М.: Философское общество, 1991. Т. 3. С. 451. 358 или остроумная шутка, а почти физическая радость от власти и насилия над людьми, сходная с той, какую имеет кошка над пойманной мышкой1. Среди форм сталинского смеха В. П. Макаренко выделяет «антиинтеллектуалистический», очень похожий на тот, что обнаруживается в приведенном выше эпизоде с участием В. Жириновского и Н. Гоца. Сталинский смех часто обращен к «профессорам-грамотеям», «гнилым интеллигентам», «белоручкам», с которыми отождествляется образ оппортуниста, меньшевика, уклониста и пр. Смех в их адрес был «провоцирующим и горделивым»2. Именно это мы и наблюдаем в приведенном выше эпизоде, где «преподаватель» Гоц низводится Жириновским до безумного и опасного субъекта, достойного лишь презрения и уничтожения. В этом выражается «чернота», злость клоунады - как у Сталина, так и у Жириновского. Данное обстоятельство указывает и на известное родство постсоветского политического смеха с «тоталитарным наследием» в сфере отечественных смеховых практик. Однако это родство не следует переоценивать. У злого клоуна Сталина смех выступает сопровождением и инструментом реального репрессивно-бюрократического подчинения. Этот смех ни в коем случае не ставит под вопрос бюрократическую иерархию, соотношение «верхов» и «низов», но только подчеркивает и укрепляет ее3. Современный агонический смех есть тоже злой властный 1 Разумеется, это только один из вариантов сталинского смеха, причем толь-
ко публичного смеха «вождя народов». По свидетельству Милована Джи- ласа, «у Сталина было чувство юмора — грубого юмора, самоуверенного, но не совсем лишенного тонкости и глубины». См.: Джилас М. Беседы со Сталиным. М.: Центрполиграф, 2002. С. 73. 2 Там же. С. 109. 3 В. П. Макаренко приводит в своей книге превосходный пример такого рода клоунады, разыгранной Сталиным перед делегатами XVII съезда партии. Здесь «вождь всех народов» развлекает публику рассказом об идиотизме со ветского госаппарата. «Я: Как у вас обстоит дело с севом? Он: С севом, това рищ Сталин? Мы мобилизовались. (Смех). Я: Ну, и что же? Он: Мы поставили вопрос ребром (Смех). Я: Ну, а дальше как? Он: У нас есть перелом, товарищ Сталин, скоро будет перелом. (Смех). Я: А все-таки? Он: У нас намечаются сдвиги. (Смех). Я: Ну, а все-таки, как у вас с севом? Он: С севом у нас пока ничего не выходит, товарищ Сталин. (Общий хохот). (См.: Макаренко В. П. Революция и власть... С. 109). Комичность рассказанной Сталиным истории состоит в описании нелепой ситуации. Нелепость заключена в неуместном использовании героем истории бюрократических клише, а не в самих этих клише. В разговоре со Сталиным бюрократ должен был оперировать циф рами и фактами, т. е. вести диалог, а не парадиалог. А вот в разговоре с населением он не просто может, а должен оперировать штампами. Осмеянию 359
  смех, часто лишь средство и форма языкового насилия, но он содержит в себе явный карнавальный элемент инверсии верха и низа. И - не будем забывать - «расстрел в коридоре» остается у политика Жириновского все же риторической, а не буквальной угрозой. В этом смысле даже злая клоунада Жириновского близка бахтинскому «балаганному клоуну», у которого «зад упорно стремится занять место головы, а голова — место зада»1.
Фигуры шута, юродивого, клоуна и комического артиста близки, но не тождественны между собой. Первые два относятся к народной смеховой культуре, тогда как клоун и комик - персонажи, скорее, профессионального искусства. Метафорическое употребление этих терминов (как в сфере политической коммуникации) делает данное различие весьма условным. К примеру, очень трудно однозначно квалифицировать поведение позднего Ельцина как шутовство или клоунаду. Но в случае Жириновского напрашивается определение именно шута или юродивого, тогда как в случае Сталина, напротив, корректнее говорить о политической клоунаде2. Видимо, есть смысл вслед за М. Бахтиным говорить о политическом шуте в случае явных признаков карнавализован-ного поведения, тогда как о политическом клоунаде - при обязательном наличии сцены, публики и маски. Шут, как подчеркивал Бахтин, всегда и везде остается шутом, а клоун, как и всякий профессиональный артист, возвращается после сцены в свою рутинную, частную и серьезную повседневность. Второй случай более типичен и распространен в современной политике, и надо обладать известной уникальностью и талантом, чтобы быть настоящим шутом в наши дни. Заметим попутно, что феноменология и типология политического смеха есть многообещающая тема для исследований, прежде всего, в рамках политического литературоведения. Анализ политических реалий здесь можно плодотворно совместить со всей палитрой комизма в русской литературе (Н. Гоголь, М. Салтыков-Щедрин, Д. Хармс и др.), а с другой стороны, - с методо- п 1 Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле... С. 391. 2 Макаренко В. П. Революция и власть... С. 96. 360 логическим потенциалом анализа комического у М. Бахтина, В. Проппа и др. Итак, агонический смех в стиле Жириновского своеобразно соединяет в себе злую клоунаду тоталитарных вождей с шутовством постмодернистского речевого карнавала. Во всяком случае, массой зрителей Жириновский признается шутом, поэтому многое ему прощается. Это относится и к упомянутой драке Жириновского с Гоцем, которая была опубликована не только в Интернете, но и показана перед выборами на одном из российских государственных каналов. Однако эффекта «разорвавшейся бомбы» эта публикация не вызвала. Материал остался вообще без оценки со стороны Центральной избирательной комиссии и других властей. Председатель ЦИК В. Чуров, в прошлом сам член партии Жириновского, отказался «выступать с какими-либо инициативами по этому поводу»1. Конечно, в чисто коммуникативном плане пострадавшая сторона (ДПР Богданова и лично Н. Гоц) не осталась в чистом убытке. С точки зрения логики СМИ скандал - лучшая реклама. В условиях колоссального дефицита предметной политической информации многие только благодаря драке Жириновского с Гоцем узнали, что такое ДПР, и кто ее лидер. А кто вообще мог бы вне этого скандала узнать о «каком-то Гоце»? Жириновский был не очень далек от истины, цинично заявив однажды, что люди готовы выстроиться в очередь, чтобы только он их побил: известность, даже такой ценой, дорогого стоит в политическом гешефте. По исходу медийных скандалов политики всегда могут договориться к выгоде обеих сторон, они в любом случае получают коммуникативный капитал в виде известности. Проигравшей, в долгосрочной перспективе, остается только политическая культура страны. А еще аудитория, которую посредством такого рода видеороликов приучают видеть в политике не публичное цивилизованное пространство для решения острых проблем, а полукриминальную коммуникативную клоаку, от которой надо подальше уводить детей. Отсутствие «волны возмущения» по поводу очередной выходки «либерального демократа» объясняется тем, что он продолжает восприниматься многими как персонаж русского политического карнавала. Политическая культура современной 1  ЦИК решил простить Жириновского за избиение доверенного лица Богданова // http://www.newsru.com/russia/22feb2008/cikzhirinovsky.html.
361
 России реанимирует и в известной мере эксплуатирует ее традиционный карнавально-балаганный элемент. По словам лидера группы «Чайф» В. Шахрина, в России вся массовая культура вышла из кабака и ярмарки. «Люди идут смотреть на Борю Моисеева не потому, что им нравится, как он поет и танцует. А потому, что он такая же диковинка, как и Верка Сердючка. И эти культурные составляющие накладывают отпечаток на весь наш масскульт»1.
Политический балаган на телеэкране следует также рассматривать в контексте этого телевизионного масскульта, с его бесконечными юморинами, реаль-телевизионными шоу, розыгрышами, «убойными отделами» и пр. Все эти феномены буквально растворяют в себе политические ток-шоу, придавая их героям кукольно-фиктивный, снижено-комический и промежуточный статус: возникают сериями какие-то «верки вольфо-вичи» и «Владимиры сердючки». Как точно заметил Н. Можен-ко, «в своем карнавальном варианте политика уничижается и выставляется на всеобщее осмеяние, что служит своеобразной компенсацией для измученного тяготами народа»2. В. Плуцер-Сарно писал в 1999 г.: «Думается, что в "серьезной" Думе ему (Жириновскому. - С. П.) не было места. Он реализует колоссальный "балаганный" потенциал Думы. Исчезнет этот потенциал - сменит амплуа и В. В. Жириновский»3. Прогноз российского языковеда не совсем оправдался. Хотя статус Думы несколько изменился (в сторону ли серьезности - другой вопрос), своего амплуа Жириновский не сменил, он просто проявляет его в других формах и пространствах4. При этом основные «балаганные» характеристики политической культуры постсоветской России за последние годы не претерпели суще- ственного изменения, и медийное пространство для политических парадиалогов нисколько не сузилось. Г. Алмонд заметил как-то, что политическая суматоха мешает смотреть на политику «как на интересную патологию». Суматоха нашей политической жизни этому явно не мешает, только вот не очень вдохновляет тех, кто живет внутри этой «интересной патологии». Как ни смейся над забавной дурашливостью политиков, от нее реальные проблемы смешнее не становятся; как ни смейся над собственным прошлым, без него серьезного будущего тоже не получится. Но из таких вот политических парадиалогов выходит: настоящего прошлого у нас и нет, а есть только горе-прошлое; и нет у нас настоящей оппозиции - одна только горе-оппозиция. И нет ничего смешнее такого горя.  1. Полупанов В. «Чайф» о лебеде, разрухе и мочащихся в лифте // Аргументы и Факты. 2004. № 28. С. 20.
2. Моженко Н. В. Выборы как карнавал (2000) // http://www.mozhenko.8m. com/vibor_l .htm. 3. Плуцер-Сарно А. Российская Дума как фольклорный персонаж... С. 69. 4. Самым свежими и ярким образчиком балаганного шутовства в российской политике стало выступление В. Жириновского на заседании Госдумы в мае 2008 г., где новый президент А. Медведев представлял депутатам В. Путина в качестве кандидата на пост Председателя российского правительства. Этот пример очень хорошо показал и практическую полезность шутовства для власти: комический выход Жириновского полностью нейтрализовал «тревожный» эффект от выступления Г. Зюганова с его массой негативных фактов и обвинений в адрес правительства.
  ПОСЛЕСЛОВИЕ
В. П. Макаренко приходит в своей статье о политическом дискурсе к радикальному выводу: «весь политический словарь нуждается в переформулировке в соответствии с критериями логики и теории аргументации»1. Рассмотренный нами опыт политических парадиалогов на телевидении и в парламенте красноречиво показывает, как страшно далеки мы от этой цели. И главное, остается открытым вопрос, способно ли вообще достичь этой цели «разогнанное по телегробикам, разобщенное, отвыкшее от общения и контактов с ближним человечество»?2 Проведенный нами анализ является по-преимуществу критикой3, и в этом смысле он имеет статус предварительного, т. е. неполного рассмотрения вопроса. А вопрос этот должен быть сформулирован прежде всего в позитивных терминах гражданского диалога. Во-первых, каким должен быть гражданский диалог, если он таким быть может? И, во-вторых, что надо сделать, чтобы по крайней мере ограничить злокачественное воздействие на демократический процесс пара- и (псевдо-) диалогических практик? Прежде всего, речь идет о реализации в полном объеме гражданских свобод, гарантированных демократической конституцией, прежде всего, права на свободное слово. «Советизация» новостных передач, снятие с эфира критических для властей репортажей или целых программ (к примеру, политических ток-шоу) представляет собой очевидное препятствие для продолжения демократического процесса в России. Другими словами, необходима смена установки политического руководства страны: со стратегии имитационно-манипулятивной демократии на культивирование элементов реального народовластия. Это предполагает введение или восстановление стандартных коммуникативных институтов демократических режимов, таких как предвыборные дебаты. Их наличие особенно важно
для нашей страны с учетом ее монологически ориентированной политической культуры. Российский политолог А. Цуладзе, анализируя выборы 1999-2000 гг., справедливо называет дебаты «чистилищем», через которое обязаны пройти все политики. «Конечно, - пишет он, - дебаты не сыграли ключевой роли в процессе выборов, однако они внесли свежую струю в довольно затхлую атмосферу предвыборной кампании, поскольку в них был элемент неожиданности, непредсказуемости. На фоне явной ангажированности СМИ теледебаты смотрелись своего рода откровением. Но главные герои избирательной кампании на дебаты не явились, хотя и были приглашены. Поэтому исход выборов решали не споры политиков, а соперничество телеканалов и печатных СМИ, выступавших за разные "команды"»1. Необходимо не дискредитировать институт дебатов (а поводы для этого всегда найдутся вроде драк в прямом эфире), а «окультурить» его, ввести в строгие этические рамки, сделать обязательным для всех кандидатов. Живой гражданский диалог - это фундаментальное право демократического духа. И если сохранение имущества, как мудро заметил А. Фергюсон, может гарантироватся эффективным законом, то «права, принадлежащие духу, не могут быть обеспечены никакой силой, кроме силы самого духа»2. Для обеспечения этих прав необходимо не обычное право, а специфическое коммуникативное право - право на то, чтобы все участники политического процесса имели возможность высказать до конца свои мысли. Но для этого надо начинать с того, чтобы публично договаривать до конца свои фразы. А если до конца будут проговариваться фразы, есть надежда, что и мысли будут продумываться до конца. Во всяком случае, на это очень надеялся Дж. Г. Мид. В гражданском диалоге он видел естественную форму разумной самоорганизации и саморазвития общественной системы. Он писал: «Мы не просто связаны сообществом. Мы находимся в диалоге, в котором сообщество прислушивается к нашему мнению, и мы влияем на его реакцию... Диалог предполагает, что у отдельного человека есть не только право, но и обязанность обращаться к сообществу, членом которого он является, - чтобы вызывать те изменения, которые осуществляются посредством согласо-  1. Цуладзе А. Большая манипулятивная игра. М.: Алгоритм, 2000. С. 222-223. 2. Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества. М.: РОСС ПЭН, 2000. С. 244.
365 ванных действий индивидов. Это и есть тот способ, каким общество устремляется вперед, а именно, посредством взаимного влияния, которое осуществляется там, где человек продумывает что-то до конца. Мы в некоторых аспектах постоянно изменяем нашу общественную систему, и мы можем делать это разумно, потому что мы способны мыслить (курсив наш. - С. Л.)»1. Из сказанного Мидом, помимо прочего, вытекает необходимость последовательного расширения социальной базы публичной политической коммуникации. В политические разговоры, прежде всего на ТВ, должна обязательно вовлекаться парламентская и внепарламентская оппозиция, представители конкурирующих экспертных групп, даже маргинальные и марги-нализованные слои общества. Все это опять-таки необходимо делать не из соображений отвлеченной «политкорректное™», а из политической нужды: без расширения социальной базы гражданского диалога никакой режим, счиатющий себя демократическим, не является фактически легитимным. Он пребывает в смысловом вакууме, и может так статься, что ему объявят войну, и тогда никто не придет его защищать. Но надо задумываться и о более далекой перспективе развития гражданского диалога. Один из самых главных дефицитов современной политической культуры в Росиии - это страх и неспособность к инновациям и творческим экспериментам в сфере демократических практик. Все, что мы имеем в этой области, -это образцы с чужого плеча, к тому же изрядно подпорченные имперскими мотивами. Отсюда — главный практический совет для власти: проявлять больше политического воображения в сфере демократического обустройства страны, больше смотреть в собственное будущее, а не в прошое и по сторонам. С этим главным советом связан и более частный, касающийся роли телекоммуникаций в демократическом процессе. Есть смысл практически осмыслить и развить высказанную Р. Далем идею о «мини-народе». Можно было бы, например, реформировать (или функционально дополнить) Общественную палату при президенте РФ с учетом этой идеи. Это значит, не собирать институциональных «представителей», но случайно (по жребию) выбирать «мини-народ». Этот последний в течение определенного времени (и за государственный счет, разумеет- ся) размышлял бы по поводу какой-то важной для общества проблемы. Вместо балансирующих на грани порнографии reality-shows, которые стали обычным явлением мирового и отечественного ТВ, можно было бы заполнить эфир освещением диалогов граждан упомянутого мини-народа, причем по целому ряду кардинальных проблем развития общества. Это было бы полезно не только для телезрителей, но и для самих участников обсуждения; последние из случайно выбранных для публичного разговора обывателей становились бы полновесными субъектами гражданско-политического сообщества. Становящаяся демократия очень нуждается именно в таких «звездах», а не в тех, что продаются сегодня российским ТВ по всем законам диковатого шоу-бизнеса. Разумеется, организация упомянутого диалога требует специалистов той самой «полиси-элиты», о которой пишет Р. Даль. Но функция этой коммуникативной «аристократии» должна быть скорее экспертной и тактической, чем рамочной и стратегической. Другими словами, элита должна лишь «заводить» диалог, выступать в роли экспертов, возможно, иногда в роли коммуникативных полицейских, но не определять жестко ни его повестку дня, ни - тем более - его конечные результаты. Экспертные знания полиси-элиты не должны быть институционально привилегированными относительно мнений других граждан «мини-народа», потому что последние аргументируют не только на основе своих личных компетенций, но также с учетом тех (групповых) интересов, которые они представляют и олицетворяют. Вдобавок, они реализуют бытующие в данной политической культуре паттерны мысли и действия, без которых невозможно придти к консенсусу ни по одному важному политическому вопросу. В этой связи можно согласиться с мнением, что в современной политике «истинное должно определяться не научной элитой, а общественными демократическими дискуссиями, в которых различные репрезентации сравниваются как по содержанию, так и по социальным последствиям»1. Прямое обсуждение путей оптимизации политического диалога в нашей стране не входило в задачи нашего исследования; мы ставили перед собой более скромную здачу: понять в общих чертах структуру и культурно-коммуникативный контекст политического парадиалога. Mead G. H. Mind Self and Sosiety from the Standpoint of a Sosial Behaviorist. Ch. W. Morris (ed.) Chicago: University of Chicago, 1934. P. 169.
Иоргенсен М. В., Филлипс Л. Дж. Дискурс-анализ... С. 295. 366 367
   В ходе нашего анализа мы старались избежать двух крайностей: с одной стороны, - не увлечься лингвистической техникой этого феномена и тем самым не упустить из вида его собственно политический смысл. С другой стороны, - не соскользнуть в плоскость абстрактно-этической или социологической оценки и тем самым не упустить чисто речевой контекст, в котором реализуются этические принципы и политические стратегии. Р. М. Блакар замечает в своей известной статье: «Среди тех, кто занимается языком (особенно среди филологов), часто можно услышать споры по поводу того, какое выражение самое правильное с чисто лингвистической или стилистической точки зрения, но едва ли можно стать свидетелем дискуссии о том, чьи интересы или чья точка зрения лежат в основе определенного языкового выражения»1. По мере работы над книгой автор только укреплялся в признании истинности такой постановки вопроса.
Никогда не следует забывать, что любая разговорная речь полна анаколуфами, эллипсисами, повторами, оговорками и весь этот регулируемый хаос есть норма, а не патология разговорного языка и мышления. А нормой этот речевой хаос является, помимо прочего, потому, что он выражает силовые линии власти, проходящие не только по периметру официальных институтов, но проникающие во все формы дискурса. Парадиалог тоже есть форма такого «разбросанного мышления», когда отмечаются только некоторые точки, осколки понимания предмета, зато прекрасно выражается тип властнего контекста, в котором происходит разговор. С учетом этого контекста, пара-диалог может «завести» мысль исследователя еще больше, чем сухо изложенная концепция правильного диалога. И, возможно, кто-то скорее задумается о сути русского коммунизма, поглядев безумную теледуэль Жириновского с Прохановым, чем прочитав наукообразную (но по-своему безумную) статью в поверхностном учебнике. Для автора ясно одно: парадиалог есть естественное явление политического языка, как и любой другой отрицательный языковой материал. Поэтому задачей политической науки в изучении политических парадиалогов является не столько поиск 1 Каталог: Library Library -> Лингво-страноведческий аспект видеосерии Library -> Психологических наук, профессор О. Л. Карабанова; доктор психологических Library -> Психолингвистики Library -> Занятие по теме «Идентификация конфликтов» (решение ситуационных задач) Занятие Тема: «Сущность конфликта и его причины» Library -> М. В. Ломоносова юркина Л. В. Методы психологических и педагогических исследований москва 2006 ббк -15 в 24 Юркина Л. В. Методы психологических и педагогических исследований Учебное пособие Library -> История психологии” (А. Н. Ждан, 2001 г.) Library -> Гештальтпсихология Library -> Н. В. Ильина факторы, влияющие на выбор канала и средства деловой коммуникации Скачать 5.45 Mb. Поделитесь с Вашими друзьями:
|
одвергается здесь глупость героя, а не цинизм и пустота используемых ярлыков. Поэтому такой смех только укрепляет партийную бюрократию, но не ставит ее под вопрос. По сути, такой смех есть форма упомянутого выше «удовольствия от бессмыслицы», и смеющиеся вместе с вождем делегаты XVII съезда ВКП(б) в известной мере исполнены «радости рабов на празднествах сатурналий». (Фр. Ницше).