1.5. «Нормальные» и «ненормальные» диалоги

Прямое использование психиатрических понятий нормаль­ного и ненормального требует известной осторожности в по­литической науке (к этой теме мы еще вернемся, когда будем обсуждать психотические черты парадиалогического общения). Однако это не снимает вопроса о том, что считать, в широком прагмалингвистическом смысле, нормальной и ненормальной диалоговой коммуникацией. Собственно, в фиксации этой гра­ницы состоит одна из главных трудностей в определении сути диалога вообще и политического диалога, в частности.

«Нормальное» предполагает соответствие определенным и определимым условиям. Перечень самых общих, скорее, ком­муникативно-этического плана, норм мы уже встречали в тео­рии Грайса. Попытку же развить эти нормы, т. е. сформули­ровать (или переформулировать) правила нормального диалога, предпринимают почти все авторы, пишущие о диалоге. Прежде всего, заметим, что понятия нормальности и успешности диа­лога не вполне совпадают. Диалог может быть нормальным, но безуспешным в плане общего достижения истины или баланса интересов, что актуально для политики. Подобно этому, здо­ровый человек может быть безуспешным и несчастным, хотя у больного есть для этого, конечно, больше оснований. Таким образом, с понятием нормальности диалога связывается его об­щая языковая конституция. В другой форме этот вопрос звучит так: благодаря чему обеспечивается связность диалогического дискурса как проявление его нормальности?

1.5.1. Связность как нормальность диалогового дискурса

Как видно из нашего предшествующего изложения, политичес­кий диалог, с одной стороны, может обнаруживать непринужден­ность любого разговора и в этом смысле «грешить многочислен­ными отступлениями от нормы»¹. С другой стороны, его дискурс Должен быть вполне связным, предметным и логичным, чтобы претендовать на статус диалога, чтобы «из разговора получился

1. Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. С. 36.

89

диалог». Но весьма часто все в разговоре как будто имеется: и серьезные люди, и серьезные темы и даже реальные поводы, чтобы «серьезно поговорить». А диалога из разговора все равно не получается. В чем причина?

Этот вопрос адресуется, прежде всего, лингвистической тео­рии. Мы видели, что есть целый раздел лингвистики, связан­ный с подходом Грайса, который занимается этой проблемой по аналогии с теорией речевых актов. Но мы видели также, что этот подход оказывается недостаточным для описания «отрица­тельного лингвистического материала», связанного с (пара)диа-логовой коммуникацией.

Л. П. Якубинский приводит в своей книге известный в фольклоре разговор двух кумушек, одна из которых - глухая.

Здорово, кума.

На рынке была.

Аль ты глуха?

Купила петуха.

Прощай, кума.

Полтину дала...¹.

В известном смысле этот разговор может служить иллюстраци­ей коммуникативной неудачи на уровне разговорного диалога. Что является здесь причиной неудачи? Вовсе не глухота одной кумуш­ки, как может сразу показаться. Это - только дальняя причина, а ближайшая причина - просчет глухой собеседницы в оценке ком­муникативной ситуации. Начни она свою речь со стереотипного «здравствуй, кума», - разговор мог бы оказаться вполне связным, хотя и в этом случае его трудно было бы назвать диалогом. Этот пример наглядно показывает наличие в диалоге особых прагмати­ческих правил, невыполнение которых делает его невозможным. Одновременно это наводит на мысль о ситуациях, столь частых в разговорах власти с населением, когда «глухому» непостижимым образом удается оставаться в режиме диалога со «слепым».

Итак, фундаментальная проблема, которую должна решать любая теория диалога — это проблема его связности, которая загадочным образом соединяет в себе регулярность (действие по правилам) и спонтанность (непринужденность). Первое в чис­том виде выражается в формальной логике, второе - в стихии повседневных разговоров. Но в живом разговорном диалоге это

как-то сращивается. В этом, как мы отмечали выше, состоит секрет диалектики как специфической «диалогики».

Попытку объяснить связность диалога предпринимали мно­гие авторы и при помощи разных подходов. На семантическом уровне эту задачу пытается решить Т. ван Дейк. Он отличает гло­бальную связность дискурса от локальной. Если последняя ха­рактеризует дискурс на уровне отношений между пропозициями (отдельными предложениями), то глобальная связность характе­ризует дискурс в целом или его большие фрагменты. Этот как раз случай диалога как формы дискурсивного взаимодействия.

По мнению ван Дейка, «понятия, используемые для описания этого типа общей связности дискурса, включают топик, тему, общий смысл, основное содержание. Все они свидетельствуют о глобальном содержании дискурса и потому требуют объясне­ния в терминах семантической структуры»¹. Для описания гло­бальной связности дискурса голландский лингвист предлагает целый ряд понятий (макроструктуры, суперструктуры, макро­правила, макропропозиции и т. д.), которые, однако, имеют для нас ограниченную ценность. Все они объясняют диалогический дискурс исключительно в терминах семантики, а нам нужен широкий прагматический подход, с учетом политической спе­цифики рассматриваемых диалогов.

Недостаточной оказывается в нашем случае и попытка объ­яснить общую связность диалога в его игровой модели.

1.5.2. Варианты игровой модели диалога

Л. Карлсон: информационная модель диалоговой игры. Та­кого рода модель (dialogue games approach) развивал финский лингвист Лаури Карлсон. Фундаментальной единицей описания дискурса в его подходе выступает теоретический конструкт под названием «диалоговая игра» (dialogue game)².

1. Дейк, Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / под ред. В. И. Гера симова. М.: Прогресс, 1989. С. 41-42. ₂ Напомним здесь тонкое семантическое различие между двумя английски­ми словами, обозначающими «игру»: game и play. Первое слово выражает прежде всего нормативный аспект игры, ее правила. Поэтому прежде всего словом game обозначают спортивные игры и соревнования, и вообще любые игры по строгим правилам, а также четко определяемые правилами этапы игры (партия, матч, гейм, сет, период). Такого рода игры возможны и в политике (есть даже устойчивое выражение game of politics). Слово play вы-

91

Согласно этому подходу, разговорный дискурс является связ­ным (когерентным), если он может быть расширен до хорошо сформированной диалоговой игры. Тем самым проблема харак­теристики связного дискурса редуцируется к задаче описания определенного класса игр¹. В своей теории диалоговых игр Карл­сон отталкивается от «семантических игр» Я. Хинтикка, разви­вая его идеи в прагматическом ключе. Под диалоговой игрой Карлсон понимает не только коммуникацию двух партнеров, но целый коммуникативный ряд: от диалоговой игры нескольких участников до «монолога одинокого игрока». В отличие от се­мантических игр, предложения, высказываемые участниками диалоговой игры, не должны, по Карлсону, относиться ко всем другим предложениям структурно или лексически. Семантиче­ская структура диалогического дискурса мыслится тем самым как более гибкая, чем в «семантических играх».

«Прагматизация» Карлсоном семантической модели игры Хинтикка представляется явно недостаточной для изучения по­литических диалогов, тем более, таких аномальных случаев, как парадиалог. Формулировка Карлсоном целей и решений, присущих диалоговой игре, строится сообразно семантической модели коммуникации. Для Карлсона диалоговые игры суть «кооперативные формы деятельности по обмену информацией: игроки стремятся достичь взаимопонимания относительно ис­тинного и информативного ответа на некоторую проблему или вопрос на основе наблюдения и продуманного мнения»².

Свое понятие «диалоговой игры» Карлсон считает развити­ем идей Грайса, в частности, его идеи о том, что разговорные импликатуры должны быть выделены из общей характеристи­ки целей и средств речевых обменов, вместе с допущением ра-

ражает момент исполнения, проигрывания игры. Это хорошо видно в идио­мах вроде play the game (играть по правилам; поступать благородно) или play a double game (двурушничать, вести двойную игру). Неслучайно, что именно play, а не game обозначает в общем виде свободное, несвязанное действие или творческую активность в виде спектакля, драмы и т. п. Хотя семантики указанных слов переливаются друг в друга (так, оба они обозначают забавы и шутки), тем не менее, указанное различие сущест­венно в дискурсе. И мы увидим далее, как «играет» этим различием дискурс парадиалога. О выражении понятия игры в различных языках см.: Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Погресс, Про­гресс-Академия, 1992. С. 40 и далее.

циональности участников общения. Структура диалоговой игры должна рассматриваться как систематическое развитие этой об­щей идеи. При этом грайсовские «постулаты речевого общения» становятся у Карлсона частью целей диалоговой игры.

Хотя Карлсон подчеркивает, что понятия стратегии, резуль­тата и решения, выработанные Дж. Нойманом и О. Моргенштей-ном в общей теории игр, не могут быть непосредственно приме­нимы к диалоговым играм, фактически в своей работе он реали­зует именно эти математические концепты, а не то понятие игры, которое развивает поздний Витгенштейн и на которое Карлсон (правда, чисто символически) ссылается в начале своей книги.

Играя в диалог по Витгенштейну. Между тем в понятие игры Витгенштейн вложил огромный методологический потенциал, еще не до конца реализованный в современной науке. Поздний Витгенштейн, как известно, перестал писать ученые монологи и перешел на диалогическую форму осмысления проблем. Тем интереснее для нас его понимание игры.

Выделим ряд идей из «Философских исследований», важ­ных в контексте нашего разговора о (пара)диалоге.

Во-первых, - как остроумно заметил Витгенштейн, - «то, что мы называем правилом игры, может играть в ней весьма разные роли»¹. Если вдуматься в парадоксальный смысл этой фразы, то он окажется близок проблеме, над которой бьется современная лингвистика: как объяснить связность диалогиче­ского дискурса, не превращая его нормативность в формально­логическую схему?

Если понимать правила диалоговой игры исключительно на манер спортивных игр или правил логического исчисления, данную проблему никак не решить. А Витгенштейн указывает на правило, которого «не применяют ни при обучении игре, ни в самой игре; не входит оно и в перечень правил игры. Игре обу­чаются, глядя на игру других»². Нам кажется, что такого рода правила гораздо ближе реальности диалоговой коммуникации, чем правила игр в смысле математической теории.

В «Философских исследованиях» есть одно замечательное место, выписанное Витгенштейном в явно диалогической мане-Ре и посвященное понятию игры: «А не случается ли, что и мы иногда играем, "устанавливая правила по ходу игры"? И даже

1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 107. Там же. С. 107. 2. Там же, С. 107.

Ключевой в этом диалогическом рассуждении Витгенштейна является идея игры с играющими правилами, методологически более предпочтительная, чем идеал «чистой игры». В диалоги­ческой игре, в отличие, например, от спортивных игр, мы не вольны выбирать или менять правила; скорее правила нас вы­бирают и меняют. Поэтому вполне резонным кажется замечание Витгенштейна: «Полагать же, что следуешь правилу, не зна­чит следовать правилу»³. С другой стороны, нарушение правила может входить в его собственную стратегию, что мы постоянно наблюдаем в «играющих» нормах естественного языка. Если диалектику диалога и можно назвать игрой, тогда ее, видимо, следует представлять как игру с играющими правилами.

Как и во всякой игре, в референциальном диалоге есть партнеры, которые должны принимать определенные решения (здесь — относительно истинностных значений своих выраже­ний), которые могут достичь успеха (победить) или потерпеть неудачу (проиграть) (здесь - при индентификации референта). Как и в любой игре, в референциальном диалоге решаются два фундаментальных вопроса:

• Как и по каким (прагматическим) правилам следует дейст­вовать игрокам (собеседникам)?

¹ Там же. С. 118-119.

² Там же. С. 125.

³ Витгенштейн Л. Философские исследования... С. 164.

94

• Какова цель игры, т. е. как должен выглядеть исход диа­

В отличие от Л. Карлсона, Ф. Жак разрабатывает модель «диалоговой игры», которая в большей мере ориентирована прагматически. Он отказывается от чисто семантической трак­товки информационного диалога (т. е. общения с целью обмена информацией). По Жаку, «нет информации для со-общения при помощи языка; есть информация, которую учреждает язык в ходе совместного общения людей»².

Одним из ключевых моментов концепции диалога, развивитой Ф. Жаком, является трактовка отношения, «разыгрывающегося» между условиями истинности пропозициональных отношений и условиями успешности речевых актов. Он исходит из того, что «диалогизм дискурса пронизывает все внутреннее пространство высказывания»³. Это заставляет по-новому ставить вопрос о при­роде аргументации внутри референциального диалога.

Общая посылка о диалоговом характере дискурса представ­лена здесь признанием диалектической природы диалоговой ар­гументации. Эта природа, помимо прочего, проявляется в том, что, включенное в вербальное общение, отношение логического противоречия переоценивается как отношение типа согласие-несогласие. Есть немало диалоговых отношений, которые плохо подпадают под канон доказательства или классического заключе­ния. Причина этого - в самой природе диалоговой аргументации: она есть вербальное взаимодействие (интеракция), цель которо­го - добиться согласия путем модификации убеждений. Из диа­лога его участники выходят с несколько измененным взглядом на вещи, иначе это был бы не диалог, а «просто разговор».

Упомянутую диалектичность диалогового мышления В. Хёс-ле вкладывает в используемое им понятие «аргументативной игры» как специфической игровой «логики» диалога. Хёсле на­зывает, по крайней мере, четыре особенности этой игры, относя­щие ее к «семейству игр». Аргументативная игра диалога:

есть разумное времяпровождение, имеющее цель в себе

функционирует только благодаря определенным прави­

1. Jacques F. Dialogiques. Recherches Iogiques sur le dialogue. Paris: Presses Universitaires de France, 1979. P. 209.

предполагает, что в ней можно выиграть или проиграть.

если его исходное утверждение оказывается неустойчивым по от­ношению к другим предложениям, с которыми он согласился в ходе разговора. Спрашивающий проигрывает в том случае, если ему не удалось доказать неустойчивость утверждений оппонента¹. Именно линия развития диалогической «аргументативной игры» в сторону формальной логики показывает, что игра ар­гументов в классическом диалоге - это не игра по выдуманным (произвольно установленным) правилам. Напротив, эти правила «должны гарантировать то, что составляет суть логики — что истинные предложения ведут только к другим истинным пред­ложениям. Это и есть то отношение к истине, которое отличает диалектику от эристики»².

На вопрос об условиях нормального диалога можно попы­таться ответить чисто лингвистически. Так, Ф. Жак исходит из того, что умение говорить на каком-либо языке предполагает способность строить правильные, осмысленные фразы и одно­временно - умение осуществлять правильный обмен репликами в разговоре. Последняя компетенция тоже предполагает соблю­дение определенных правил, которые, правда, систематически нарушаются в парадоксальной и патологической коммуника­ции (в смысле терминов П. Вацлавика). Чтобы построить нор­мальный референциальный диалог, необходимо, по Ф. Жаку, выполнить, как минимум, два общих условия:

участники диалога должны уметь обеспечить свою иден­
тичность в любой ситуации коммуникативного акта: когда они
берут слово (в том числе назад), предоставляют слово другим,
отвечают на вопрос и т. д.;

участники диалога должны уметь делать предположения

1

С этим подходом Жака перекликается и другой подход, ко-орый мы в общих чертах обрисовали выше (см. главу о диало­гической логике). Речь идет о «классическом» подходе, в кото-пом этические и логические аспекты диалога, по меньшей мере, тесно переплетены, если не образуют единство. В современной философской литературе эту линию продолжает В. Хёсле.

Первейшим условием нормального диалога В. Хёсле считает общее познание истины. Это познание не следует, однако, пони­мать в абстрактно-философском смысле, как Истины с большой буквы. Речь идет просто о том, что вступающие в диалог люди хотят понять суть дела, что они вообще заинтересованы «до­копаться до истины». Удастся ли им это предприятие - другой вопрос. И часто партнеры диалога вынуждены на каком-то эта­пе признать: общего познания истины не произошло. Но отсюда еще не следует, что они занимались болтовней, а не диалогом. Главное, - и это составляет первейшее условие нормального диалога, - что у партнеров есть реальное стремление к такому познанию.

Природа этого стремления двойственна, и это уже было хо­рошо видно в постулатах Грайса. С одной стороны, установка на истину составляет важнейшее прагматическое условие осмыс­ленной диалоговой коммуникации, взятой вне всяких этических оценок. Но с другой стороны, это этическое измерение никак нельзя из него вытравить: там, где в разговорах отказываются от истинностной установки, они «становятся патологическими, а "другой" неизбежно становится объектом, ибо субъектом яв­ляется лишь тот, кто может заявить претензию на истину, а такая претензия неизбежно оказывается интерсубъективной»¹.

Из установки на поиск истины непосредственно вытекает, что если обнаруживаемая истина противоречит моим исходным воззрениям, я должен подправить не истину, а собственные взгляды. Взаимопонимание как условие нормального диалога предполагает принципиальную готовность собеседников к воз­можной коррекции своих позиций в ходе их общего обсуждения (осмысления) темы. Если участники диалога ссылаются только на свой «устав» и «предмет веры», нет смысла вообще начинать Диалог. Но чтобы уметь корректировать свои взгляды в про­цессе диалога, надо понимать, что думает твой собеседник и признавать рациональность его выводов, даже если их посыл-

1. Hösle V. Der philosophische Dialog... S. 337-338.

97

ки для тебя не приемлемы. По мнению В. Хёсле, этот «случай взаимного понимания без согласия»¹ должна учитывать любая удовлетворительная теория философского разговора и диалога. Одним из вариантов такого взаимопонимания является ситуа­ция, когда общее несогласие партнеров диалога сопровождается согласием относительно некоторых импликаций их речи.

Помимо установки на поиск истины и коррекцию своих воззрений, еще одним принципиальным условием нормально­го диалога является взаимопонимание его партнеров. Это усло­вие, в свою очередь, распадается на ряд моментов. Поэтому есть смысл рассмотреть его особо.

Взаимопонимание в диалоге предполагает, что его участни­ки понимают речь друг друга. Имеется в виду не только то, что они говорят на одном языке (это относится, так сказать, к веще­ственным предпосылкам любой коммуникации). Скорее, речь идет о выполнении, по крайней мере, следующих условий:

• 
  каждый старается понять внутреннюю логику говорящего
  партнера, воспроизвести ход его мыслей;
  
• 
  каждый участник диалога говорит понятно, без исполь­
  зования (тем более, сознательного) незнакомых партнеру
  терминов;
  
• 
  есть не только возможность, но и желание участников диа­
  лога переспросить и уточнить непонятные моменты речи
  собеседника².
  

С одной стороны, «тот, у кого нет серьезного желания быть остоянным и прочным в своих суждениях, не является инте­ресным партнером по разговору»¹. С другой стороны, идентич­ность есть условие не только разумного, но и морального по­ведения участников диалога. Стабильную идентичность может развить в разговоре только тот, кто связывает себя однажды высказанными тезисами (несет за них ответственность). Но слу­чается так, что говорящий, дабы избежать противоречия, не делает никаких стабильных высказываний. А своего оппонента упрекает при этом в догматичности, в том, что он-де постоянно твердит одно и тоже. Мы видим, стало быть, что боязнь про­тиворечий (как «греха» и «недоумия») толкает собеседника к отказу от собственных тезисов и к эрозии своей коммуникатив­ной идентичности. Это опять возвращает нас к классическому тезису о диалектике как логике диалога.

Феноменология политического парадиалога показывает, ка­кой в ином случае оказывается «аргументативная игра». Участ­ники парадиалога совсем не бояться «придти к противоречию». Они живут в абсурдных противоречиях, как в своей родной сти­хии. Их речь движется как поток вне стабильной идентичности. Именно поэтому мы вправе говорить о парадиалоге как ненор­мальном типе диалоговой коммуникации. Но принцип запре­та противоречия часто не выполняется и в обычном общении. Нельзя сказать, что партнеры нормального разговора не призна­ют ответственности по отношению к принципу непротиворечи­вости. Спроси их в общем виде, согласны ли они с этим принци­пом, они наверняка бы ответили «да» (если бы вообще поняли столь абстрактную постановку вопроса). И тут же нарушили бы этот принцип в реальной речи. Или, они бы отказались призна­вать, что в данном конкретном примере они допустили проти­воречие. Интересно и то, что слушающие не всегда замечают даже явное нарушение принципа запрета противоречия; такое нарушение как бы «проскальзывает», проглатывается в повсе­дневной коммуникации.

Ф. Жак предлагает в этой связи даже ввести специальное прагматическое правило диалога, позволяющее только один раз отрекаться от высказанного тезиса². Отчего такая строгость? •это мотивировано не какой-то абстрактной этикой, но микро-

¹ Ibid. S. 338.

² Ibid. S. 361.