Глава 2. Политический миф в индивидуальном и массовом сознании

Реальность мифа для архаического сознания абсолютна и не подлежит никакому сомнению со стороны мифоносителя. Политический миф также опознается как реальность, но уже не с той уверенностью и глубиной, как в случае архаического мифа. Политический миф – всегда чья-то выдумка, даже если кажется, что он рожден реальностью (мифологизированными событиями, эмоциональными декларациями интересов и пр.). Так или иначе, политический миф кем-нибудь создан, и лишь затем воспринят – сначала как возможная реальность, потом – как реальность очевидная.

Политический миф есть особый миф, который хранит в коллективной памяти народа его социальный опыт, империативы духовно-нравственного измерения политических процессов.

Политический миф, соответственно, включает в свою структуру:

1) архетип какой-либо опытной ситуации, связанной с осуществлением мер социального регулирования и принуждения (“если... то...”);

2) содержание конкретного опыта, эмпирически полученного в ситуациях, объединенных данным архетипом;

3) систему иносказательных образов, функциональная символика которых соотносит “желаемое” с “должным”, т.е. со сложившимся архетипом.

Логика политического мифа состоит в том, чтобы определенную причинную связь, оспоренную в результате социального кризиса, перенести в сферу мифических образов, где может быть отыскана новая причинная связь и затем перенесена в политическую реальность. Политический миф, таким образом, несет в себе своеобразную поисковую логику, которая действует в отсутствии полноты исходных данных.

Технологическая значимость политического мифа для элиты состоит в возможности вызывать на поверхность политических процессов тот архетип, который позволит задать определенный мотив деятельности – через политическую рекламу, ритуал, мистерию. Через архетип осуществляется связка желаемого и должного сначала в мифологических категориях (например, на языке тиражируемых метафор), за затем – в подобранном к лозунгу политическом действии.

Неправильное представление о национальных архетипах может привести к изобличению политической рекламы как лже-мифа, а политического деятеля – как лже-героя. Лже-миф может увлечь массу и водить ее до тех пор, пока архетипическая ситуация не вскроет противоречие этого мифа опыту предков, культурной парадигме, существующей в общественном сознании помимо его воли. Но сам факт торжества какого-то мифа в определенный период времени вовсе не гарантирует его позитивной направленности. Лже-миф проявляет себя именно несоответствием архетипу, а не массовым настроениям сегодняшнего дня

У некоторых исследователей есть стойкое убеждение, что миф в политике – нечто до конца архетипическое, а потому незыблемое, не подверженное манипулированию, а значит - лишенное качеств инструмента. С этой точки зрения, мы можем только наблюдать, как неподвластные нам мифы на нас воздействуют, и объяснять объективные процессы, изучая, как эти мифы подминают нашу волю. Но уже религиозная мифология, связанная с этическим учением, допускает рефлексию “верю ли я”, а значит - и трансформацию мифа, его трактовку.

С иной точки зрения, основными характеристиками политического мифа являются опора на архетип и некоторая технологическая искусственность. То есть, политический миф самопроизвольно происходит из природы человека и, одновременно, создается им искусственно. Здесь нет ни чисто естественно-природного механизма образования, ни чисто разумного. Можно сказать, что политический миф является приспособлением некоторого культурного мифа для политических целей. В его основе всегда лежит некая искусственная концепция.

Как отмечал Мирча Элиаде, марксизм как мессианская идеология взял за основу эсхатологический миф о Спасителе, роль которого должен сыграть пролетариат – его страдания, его последняя и решительная битва со Злом должны изменить онтологический статус мира: по модели “золотого века” создать бесклассовое общество. Марксизм, таким образом, из научной концепции превратился в разветвленный политический миф, адаптировавший миф архаического общества, и именно в таком виде приобрел невиданную мощь и встряхнул весь мир. Мечта о такого рода мифо-политическом синтезе становится одним из движущих мотивов политического реформизма.

В фундаментальной работе А.Ф.Лосева “Диалектика мифа” доказывается ряд постулатов, выделяющих миф в качестве самостоятельной понятийной единицы, которые мы приводим в несколько усеченной форме:

1. Миф - не выдумка или фикция, не фантастический вымысел, а необходимая категория сознания и бытия.

2. Миф - не бытие идеальное, но ощущаемая и творимая вещественная реальность.

3. Миф - не научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение со своей истинностью, достоверностью, закономерностью и структурой.

4. Миф - не метафизическое построение, но действительность, отрешенная от обычного хода явлений.

5. Миф - не аллегория или схема, а символ, который может содержать в себе аллегорию или схему.

6. Миф - не поэтическое произведение, а особая отрешенность вещей в интуитивную сферу, где они воссоединяются с личностью в ее лике.

Если же мы говорим о политическом мифе, то здесь справедливы и обратные формулы, в которых проявляется мифотворец, способный на вымысел, на сотворение вещественной реальности путем апелляции к идеальному бытию, на научное построение (следствием которой является особая логика), на формирование символа через аллегорию и схему (с их последующим отмиранием или поглощением стихией бессознательного), на поэтическое порождение мифа и т.д.

По происхождению политический миф, таким образом, оказывается в некотором смысле противоположностью мифу архаическому. Но это лишь на первый взгляд, поскольку вся “антимифическая” сторона политического мифа скрыта мифотворцем и для мифопотребителя не существует. Впрочем, и в архаическом мифе можно считать мифотворца просто забытым, потерянным или пассивным с момента рождения мифа как социально значимого явления.

Анализируя миф древнегреческой трагедии, описанный Аристотелем, Лосев выделяет шесть моментов, три из которых описывают отпадение от блаженной жизни, а остальные три – возвращение к ней: перипетии (цепь событий, картина отпадения), узрение (опознание отпавших сфер бытия), пафос (потрясение в момент наибольшего напряжение трагического отпадения), страх (оценка отпадения), сострадание (оценка мира, пребывающего в отпадении), очищение (оценка отпавших сфер, возвращающихся к блаженству).

Политическая пропаганда, очевидно, структурно идентична такого рода мифу и содержит апокалипсическую картину действительности (“страшилка”), указание на заблуждения народа и врага-соблазнителя (“образ врага”, образ “чужого”), объявление причин заблуждений и тайных замыслов врага и, наконец, указание пути возвращения на благой путь. Таким образом, повторение древнего сюжета в современной политике демонстрирует глубокое родство между политическим и архаическим мифами.

Политический миф, как и архаический, характеризуется определенным набором компонентов: картиной мира в виде мифологизированной концепции социальной Истины (основаниями справедливости), точкой во времени, связанной с истоком национальной истории и культуры, моментом их высшего прославления или тяжелого увечья (аналог инициатического переживания в мистическом ритуале – избранная слава или травма), образом будущего (понятым как возвращение к истокам Золотого Века) и глубокой оппозицией “мы-они” (аналог мифической оппозиции Добра и Зла).

Если задача архаического мифа состояла в том, чтобы любое социальное действие воспроизводило космогоническую модель мира (то есть, восстанавливало мировоззрение), то культурная задача политического мифа, состоит в восстановлении социальной картины мира, разрушенной во время социального катаклизма.

Еще один аспект политического мифа — это структурирование действительности в ситуации тотального кризиса, то есть в той ситуации, когда нельзя картину мира восстановить и усвоить как целостную. Она делится на фрагменты, которые соединяются мифологическими связями. И только в дальнейшем мифологические конструкции “обрастают” рациональными представлениями, концепциями, правовыми и политическими воззрениями.

И, тем не менее, при всей упрощенности политического мифа, при всей его кризисной случайности, в основе его непременно лежит концепция. Политический миф не рождается сам собой, иначе ему не войти в конкурентное поле политики.

Кассирер отмечает, что цивилизованный человек, несмотря на погружение в миф, подобно человеку древнему, все-таки не может полностью отказаться от требований рациональности. Для своей веры он ищет какие-то резонные основания. Соответствующее теоретическое оформление верования может оказаться весьма сложным, хотя и приводит к тем же аффектам, что и верования примитивных народов. Здесь-то мы как раз и сталкиваемся с отличием собственно мифа от мифа политического. В политическом мифе есть, не может не быть рациональной подкладки.

Мифологическая модель времени специфична - будущего не существует вовсе (время остановлено) или же будущее приравнивается к прошлому - к “золотому веку” (время циклично). В политическом мифе модель времени также ограничивается одним или несколькими событиями, ценными лишь своим символьным капиталом. В нем, как и в архаическом мифе, существует, главным образом, длительное прошлое - источник мифосюжетов, отделенное от настоящего. Настоящее упрощено и находится в запустенье.

Политический миф выдвигает некую идею-истину, лежащую в основе картины мира. Сама же “картина мира” выстраивается как образ будущего через возврат к истокам (то есть, речь идет не о вероятном грядущем, а об идеальном будущем, понятом через исток). Соответственно, имеется некая точка начала истории, которая является основой для построения политического мифа — момент, характеристики которого объясняют все последующее.

Можно заметить, что развитость политической мифологии зависит от количества значимых мифологических событий и их исторической глубины. Например, в России у “демократов” ельцинского периода есть единственное главное событие – “демократическая революция” августа 1991, объявленная моментом образования “новой России” (началом времен), с предысторией о жертвах сталинских репрессий и диссидентском движении. У российских коммунистов главные мифологические события определены 1917-м годом (образование советского государства и последующая героика “комиссаров в пыльных шлемах”, едва не превращенная в национальный эпос) с предысторией декабристы-Герцен-народники-большевики и апофеозом Победы 1945 и образованием социалистического лагеря. Для русского консерватора ключевые события истории – крещение Руси, Куликовская битва и другие русские победы, включая и Победу 1945, но без финального апофеоза.

Мы видим, что политический миф, в отличие от архаического не отрицает “предыстории” до “начала времен”. Кроме того, период “золотого века” может иметь протяженность от нескольких месяцев или лет (“демократическая” мифология) до нескольких сот лет (мифология политического консерватизма).

В архаическом мифе повторяется бесконечный мотив дороги, пути. Путь становится всем, конечный пункт - ничем. Но такое обстоятельство, годное для архаического мифа (которому место - душа), оказывается неприемлемым для политики, для политического мифа. “Цель - ничто, движение - все” - этому принципу западных социал-демократов соответствует их же теория малых дел, убивающая всякую политическую мифологию, превращающая политику в службу социального обеспечения (советский собес или постсоветскую благотворительность и борьбу за “социальную защищенность”).

Расширительное применение этого принципа состоит в том, что он не высказывается открыто и внятно, поскольку трансформирует конечность политического действия, подменяя его мифом-ложью - “есть у революции начало, нет у революции конца” у коммунистов, “не отступать от курса реформы” - у ельцинистов. Исповедующие данный принцип профессиональные революционеры и реформаторы, не ведающие целей своих революций и реформ, живут процессом, не зная цены какому либо фиксированному состоянию. Упиваясь текущей историей, они уничтожают мифическое пространство, а вместе с ним - и культуру.

Консервативный политический миф отличается от всех прочих политических мифов структурированной концепцией прошлого и привязкой к религиозной мифологии в представлениях о начале и конце времен. Политической бесцельности при обращении к истории он противопоставляет мифологическую конструкцию прошлого, историографии – историософию.

Еще одна характеристика политического мифа, отличающая его от архаического — незавершенность. По сути дела, в политической реальности невозможно отыскать совершенно оформленного политического мифа. Он все время находится в состоянии достраивания (лосевский синтез становления), проходя несколько стадий своего развития: через идентификацию по общему переживанию, некое пограничное психологическое состояние, затем, через символизацию (то есть его упрощение, структурирование, мысленное привязывание к каким-то символам) миф приходит к ритуализации — оперированию, комбинированию символами. Наконец, создаются мифоритуальные сообщества. Но поскольку политический миф никогда не достраивается полностью, в конце концов он переходит в стадию унификации и вырождения и погибает, перестав быть мобилизующей силой.

Особенностью современного мифа является именно его “короткодействие”. Мировые религии порождают мифы, действующие тысячелетиями. Те современные политические мифы, которые исключают опору на религию, оказываются куцыми, в чем-то повторяя мифологию языческих богов, которые в глазах людей старели и уступали первенство новым богам, а сами обращались в демонов.

Для массового сознания нужно видимое упрощение вплоть до символизации более или менее громоздких умозаключений или непроясненных ощущений (на деле вместо упрощения мы имеем подспудное усложнение – структурирование сознания). В противном случае массовое сознание не может закрепить какой-либо позиции, какого-либо отношения к реальности (включая миф, принятый как реальность). Как и архаическая картина мира, политическая мифология, таким образом, в массовом восприятии состоит из системы (а чаще – в меру хаотического нагромождения) символов-знаков, символов-идей, символов-талисманов.

Поиск символов отражают поиск мифа. Например, крушение памятников и замена названий улиц в Москве в 1990-1992 гг. - это попытка расчистить пространство для нового мифотворчества. Как известно, попытка полностью провалилась, несмотря на новые памятники. Эти памятники оказались символами не демократической, а имперской России - Кирилл и Мефодий, маршал Жуков, Достоевский, Петр I, Храм Христа Спасителя... Даже в названиях улиц эпоха Ельцина не оставила практически ничего. Даже площадь Свободной России стала символом не 1991, а 1993 года. Но с окончанием этой эпохи в топонимику начинают входить имена из пантеона героев Чеченской войны, и это указывает на качественное изменение политической ситуации.

Современный миф отличается от архаического тем, что в нем гораздо меньше символики и ритуала и значительно больше текста. Современный миф - это, конечно же, не только текст, но главным образом все же сюжетный текст, совокупность сообщений, реакция на которые не связана непосредственно с логикой самого текста и требует домысливания (“сказка ложь, да в ней намек”). Оформление политического мифа заключается в нахождении образов и символов, позволяющих вдохнуть жизнь в кризисный социум через создание новых речевых (текстовых) культурных кодов. В развитом состоянии современный политический миф составляется массивом культурных текстов.

Сам текст вне его эмоционального восприятия - не есть миф. Постороннему читателю текст может показаться абсурдным или бессмысленным. Он не рождает необходимых переживаний. Проживание мифа возникает лишь при резонировании содержания текста и мифической “картины мира”, сложившейся у читателя. Вместе с тем текст - продукт рациональной технологии, который создается мифотворцем, а значит - хотя бы отчасти - носит инструментальный характер. Создатель текста вынужден отделяться от мифопотребителя и ставить перед собой вполне рациональную цель – достижение упомянутого резонанса.

Миф может быть вкраплен в разные тексты, авторы которых не осознают присутствия в своих произведениях чего-то их роднящего. Соединение разрозненных мифов в коллекцию, вероятно, могло бы дать поразительный результат. Но такого соединения не происходит, поскольку подобного рода миф опознается скорее в качестве определенного умонастроения, чем связного сюжета. Если же мы все-таки попытаемся оформить это умонастроение в общий сюжет, собрав его из разрозненных “анекдотов”, то нам придется записать сказку, в которой будет своя неопровержимая мифологическая правда, но уже не будет мобилизующей силы политического мифа. Сказка, понятая буквально, становится действительным заблуждением; но понятая как своего рода намек на истину, аллегория - становится полезным уроком.

Политический миф может развертываться на основании одного отдельного текста, которому придается сакральный смысл. Так, например, происходит с чудовищно невежественными сочинениями группы “Мертвая вода” (движение “К богодержавию”), тиражируемых в газете “Знание - власть!” и брошюрах. Авторы ссылаются на практически недоступную книгу некоего “Верховного предиктора”. Нечто аналогичное мы можем встретить в сайентологическом течении с его мифом о книге “Экскалибур”, лишающей рассудка, в истории с загадочной “Красной книгой” Юнга, а также в древних легендах о “Книге Тота” или более поздних мистификациях типа книги “Стансы Цзяна”. При всей близости этого варианта мифотворчества к патологии здесь мы видим вполне обозначившуюся технологию мифотворчества.

Еще один вариант развертывания политического мифа - распространение его на массив текстов, не обязательно связанных между собой логически, но находящихся в едином культурном потоке (который тоже может быть образован мифологически). Примером служит деятельность А.Дугина и издательства “Арктогея”, которые вместо декларации своей позиции в каком-то одном документе, стараются создать целый культурный пласт, присвоив себе ряд обозначающих его терминов и имен. Подобного же рода технология задействована корпорацией “Необитаемое время” в книге “Межлокальная контрабанда”, представляющей собой набор квази-афоризмов, в который обыгрывается набор терминов, что создает не только чисто эстетическое переживание (например, реакцию на забавную на игру слов), но и определяет контур некоего политического проекта.

Вероятно, первым политическим проектом с использованием целостного мифа, тиражированного средствами массовой информации, был проект Третьего Рейха. Этот пример остается единственным фактом “чистого” социального эксперимента, когда инструментарием министерства пропаганды миф был “вбит” в сознание масс. Но прежде чем “вбивать” миф, были созданы орденские структуры (технология тайных элитарных сообществ и народных мистерий), которые потом “приживляли” миф к политике, используя уже получившие распространение символы и архаические образы. Позднее миф трансформировался, опошлился, отчасти превратился в свою противоположность и перемолол в историческую пыль в всю ту оккультную традицию, в которой был рожден. Можно сказать, что проект Третьего Рейха нанес огромный урон человеческой цивилизации не тем, что использовал мифологическую технологию управления массовым сознанием, а тем, что политика фашистской Германии вышла за границы мифа и дискредитировала миф в глазах человечества, дискредитировала само понятие “нация”, дав простор космополитическому произволу, принципиально враждебному любой целостной мифологии вообще.

Миф дает человеку представление о неслучайности его появления в этом мире в данное время в данном месте, а цивилизации - образное целеполагание, выраженное на универсальном языке. Исчерпание энергии мифомотора ведет к кризису мировоззрения (что наглядно демонстрируется последним этапом советского периода). В этой ситуации мифотворчество - единственный инструмент спасения от гибели социума.

Повышение плотности населения и урбанизация в промышленно развитых странах привели к тому, что определенные виды информации становятся унифицированными основаниями для формирования ежедневного поведения. Классовые различия, имевшие значение в прошлом веке и ставшие базисом для коммунистических теоретиков, отошли на второй план. В ХХ веке грани между социальными группами в ведущих странах размылись. Собственные интересы осознаются под влиянием средств массовой информации и выявленных тем или иным способом архетипов, которые могут унифицировать образный ряд, вдохновляющий массы и публики к единому поведению. Все это дает самые широкие возможности для управления общественным мнением.

Эпоха массовой информации заставляет использовать для управления обществом и конкуренции с политическими соперниками не столько силовые аргументы, сколько информационные технологии, основанные на знании человеческой природы, мифологической подоплеки коллективного бессознательного. Политика приобретает выраженное иррациональное измерение, возникающее из сущности масс, которые готовы осознавать свои интересы только в ярких образах и полумистических откровениях.

Тард писал: “…пресса явно предпочитает и выделяет социальное разделение на группы по теоретическим идеям, идеальным стремлениям и чувствам. Она выражает – к чести для себя – интересы не иначе, как облекая их в теории и возвышая страстями; даже придавая им страстный характер, она одухотворяет и идеализирует их; и это преображение, хотя иногда и опасное, в общем, все-таки удачно. Пусть идеи и страсти вспениваются, сталкиваясь друг с другом, они все же более примиримы, чем интересы”.

Современное общество пропитано ощущением кризиса, ибо история свершается быстрее, чем срабатывают адаптационные механизмы человеческой психики. Если в прошлом историческое время текло таким образом, что подавляющая масса населения воспринимала окружающую обстановку неизменной и заданной на всю жизнь (соответственно, социальный миф ничем не отличался от культурного), то современность связана со стремительными изменениями, которые порой оставляют позади любую мечту. Физическая и мифологическая реальность перемешиваются, предощущение какой-то новой перспективы становится постоянным, устойчивым психологическим фоном, а несоответствие изменений предощущениям ведет к необходимости выстраивать раз за разом новую “картину мира”.

Отметим, что эта ситуация незаметно подводит нас не к “свободному обществу”, а к обществу, организованному по жестким законом мифологической иерархии. История учит власть одним и тем же приемам. Макиавелли предельно современен. Не случайно Всероссийском политологическом конгрессе 1998 года его организаторами был выдвинут лозунг “Назад к Макиавелли!”. Правда, современность отличается от времен Макиавелли тем, что разработанные им технологии перестали быть инструментарием лишь одних только правителей. Они становятся тайным оружием элитных слоев общества, политических группировок, олигархических кланов, намеревающихся обрести популярность в глазах массы или минимизировать ее влияние на ситуацию.

Неструктурированная человеческая масса (толпа), которую мы видим на митингах и шествиях (а порой и в партийных собраниях и депутатских сессиях), обладает всеми качествами обособленного индивида, оснащенного вполне определенными чертами характера, который формируется вне всякой связи с качествами индивидов, составивших толпу. Масса объединена консолидированной психикой, которая может существенно отличаться он психики составивших ее индивидов. Кроме того, “душа толпы” имеет свойство проникать в сознание отдельных индивидов, подчиняя их общему “коллективному Я”. Тип этого “Я” как будто предназначен для того, чтобы им манипулировали, поставляя коллективному бессознательному политические заменители забытых архаических мифов. Готовность к манипуляции составляет неотъемлемую и главную черту массы.

Отсутствие эмоционального напряжения рассыпает массу на составные части, возбуждающие центробежные силы индивидуальной рациональности. Именно так возникают внутрипартийные скандалы. Когда идеологическое единство пытаются достигнуть на основе рациональных доводов, образуется множество мнений, которые невозможно свести воедино даже чисто организационными инструментами. Любые недоразумения становятся труднопреодолимым препятствием на пути к восстановлению единства. Еще минуту назад стоявшие плечом к плечу товарищи по партии становятся врагами, принадлежащими к разным фракциям. И тогда приходится выдвигать диктатора, который объявляет войну всяческим фракциям и закрепляет единомыслие в каких-нибудь священных тезисах.

Рождение коллективных образов опирается на историю и социально-экономические основы жизни, знакомые массе в общедоступной форме или преподносимые ей в качестве откровений. Эти образы, вызванные вождями, творят новые общественные связи, которые создают иллюзию движения к идеалу в сочетании с реальным социальным процессом, имеющим в этом идеале лишь символьное выражение. Обмана здесь нет, ибо никакого социального сдвига масса не признает, не испытав удовлетворения от иллюзии, не найдя для него символа.

Масса всегда консервативна. Основа управления ею — использование архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Ведь для нее прошлое гораздо значительнее настоящего. Впечатления прошлого сохраняются в ее психической жизни, и всегда найдутся такие образы, которые стоит оживить. Именно поэтому консерватизм ожидает неминуемый успех в сравнении с либеральными и социалистическими доктринами, которые могут рассчитывать только на бунт масс в результате распада или глубокого кризиса стратегических элит.

Для толпы коммуникация осуществляется из уст в уста или посредством общего зрелища или действия. Современность породила публику, которая олицетворяется в новом типе лидера — в публицисте. Но элементарное социальное действие – разговор, все-таки продолжает сохранять свою роль. Как заметил Тард, одно перо заставляет работать тысячи языков. Но без этих языков работа пера бессмысленна.

СМИ заменяют очный конфликт фиктивным, завершающимся иллюзией единства мнений в искусственно сформированных группах. Но это единство взламывается очными столкновениями политических конкурентов, без отражения которых пресса и телевидение выжить в политическом пространстве не могут. Научная мысль, основополагающая традиция смещается на периферию массива мнений, но именно там им и место – в закрытых клубах, братствах, тайных обществах и библиотеках. Феномен СМИ приводит к расслоению профессиональных групп, причастных к политике – большинство их, так или иначе, превращается в политиков-журналистов разговорного или публицистического жанра; малая часть принимает на себя служение пустынников, творящих в уединении для избранного круга или образующих ордена и братства. Соответственно партии-массы замещаются партиями-публиками, чем снижается их агрессивность и повышается их разумность.

Публика, в отличие от массы, существует в разных пластах времени и пространства. Один может прочитать газету сегодня, другой завтра, один получит эмоциональное подкрепление смутному предчувствию в сегодняшнем телеэфире, другой - через месяц. Изоляция читателя, слушателя или зрителя приводит к тому, что он так и не узнает, насколько много людей разделяют ту или иную точку зрения. Задача вождя – превратить публику в массу, соединить ее в пространстве и времени (например, в момент пропагандистской акции или у избирательной урны). Или хотя бы сблизить моменты эмоционального подъема, связанного с собственной персоной, - с тем, чтобы эмоциональные импульсы отдельных фрагментов публики подпитывали друг друга в решающем акте борьбы за власть.

Средства коммуникации баснословно увеличивают власть вождя, концентрируя недосягаемый авторитет на одном полюсе информационного канала, а преклонение — на другом. Но мощный информационный шум и многочисленность отряда претендентов на любовь публики заставляет политических конкурентов действовать избирательно – либо на какую-то специализированную часть публики, либо на какой-то особый элемент сознания. Только концентрируя доступные ему ресурсы на отдельном направлении информационной войны, политик может рассчитывать на роль ньюсмейкера и запуск мультиплицирующих инструментов СМИ – размножающихся в информационном пространстве пересказов. Современный тип политического вождя должен иметь способность формировать публику, превращая ее в виртуальную партию, и придавать ей необходимые импульсы для завоевания у нее авторитета. Порой достаточно захватить место у микрофона и использовать минимальный набор актерских приемов, чтобы иметь успех в политике. Проблема лишь в том, что конкуренция за место у микрофона – одна из самых ожесточенных.

Заставить толпу слушать или рассматривать себя — означает уже акт власти. Заявление о существовании политической силы становится равнозначным ее появлению. Причем влияние этой силы напрямую зависит от аудитории, прослушавшей первоначально малообоснованно заявление и отождествившаяся с высказанной позицией. В дальнейшем простое заявление более или менее связанных позиций создает упомянутую виртуальную партию (скажем, “партию” поклонников определенного телекомментатора). Управления массами становится не искусством театрального обольщения вождями, а искусством (и наукой) коммуникации. Избирательный процесс превращается в игру знаков, распространяемых массовым тиражом.

Против всевластия СМИ в мифологическом пространстве есть только один инструмент защиты — очные социальные действия, сопровождающиеся максимальной концентрацией символьного капитала. Такие действия — это технология партий или закрытых обществ.

Массификация общества, ставшая очевидной к концу прошлого века (а состоявшаяся еще раньше), проявила противоречие между рациональными задачами управления и мифологической природой социальной мобилизации. Мифология ворвалась в политику. Как пишет К.Мангейм, “свободно парящие или направленные на потусторонний мир чаяния внезапно обрели посюстороннее значение, стали восприниматься как реализуемые здесь и теперь и наполнили социальные действия особой яростной силой”. Оказалось, что управление не мыслимо без романтической риторики, без мифотворчества.

Одно и то же население может последовательно жить в принципиально различных мифологических пространствах и не чувствовать какого-то нравственного дискомфорта – романтика может противоречить обыденности. С детской непосредственностью масса может отказаться от любимых символов и обратиться с воодушевлением к символам, которые принято было ненавидеть. Душевного дискомфорта от смены парадигмы масса не чувствует, ибо память об отвергнутом мифе улетучивается почти мгновенно.

Габриэль Тард сто лет назад уже определил влияние тиража распространяемых через газеты умозаключений. Важна не их глубина или соответствие действительности, а именно тираж. Соответственно, утрата популярности того или иного мифа может быть на некоторое время компенсирована тиражностью распространяющих его изданий. Таким образом, СМИ являются ресурсом, с помощью которого миф может быть предъявлен. Другой, сколь угодно эффективный миф, не обладающий таким количеством внимающих его глаз, как миф, имеющий в своем распоряжение телевидение, обречен распространяться архаическими средствами и темпами. Но законы СМИ таковы (и об этом тоже писал Тард), что журналистика вынуждена подстраиваться под настроение массы. Именно поэтому интонация и символьный ряд быстро меняются. Архетип, так или иначе проявляет себя в заказе публики, который журналисты не могут игнорировать.

Ортега-и-Гассет так оценивал изменения в политике, связанные с массификацией: “Сегодня мы видим торжество гипердемократии, при которой масса действует непосредственно, вне всякого закона, и с помощью грубого деления навязывает свои желания и вкусы. Толковать эти перемены так, будто масса, устав от политики, перепоручила ее профессионалам, неверно. Ничего подобного. Так делалось раньше, это и была демократия. Масса догадывалась, что, в конце концов, при всех своих изъянах и просчетах политики в общественных проблемах разбираются несколько лучше ее. Сегодня, напротив, она убеждена, что вправе давать ход и силу закона своим трактирным фантазиям”.

Масса теперь перепоручает политику публицистам, чутко улавливающим низменные чаяния толпы. Публицисты дают толпе возможность не утруждать себя действием на площадях. Достаточно чувствовать свою причастность к виртуальному сборищу читателей газет и зрителей телепередач, которые, не видя друг друга, чувствуют и действуют одинаково, как если бы они встретились на площади.

Слабость СМИ в том, что они не создают целостного, саморазвивающегося мифа. Они используют смесь из фрагментов разных мифологических сюжетов. С их помощью массу можно мобилизовать только на очень короткое время - например, на период проведения важного голосования. Длительного импульса политической активности или устойчивого общественного мнения СМИ не порождают. Вместе с тем, мобилизация в решающий момент может надолго предопределить ход событий, и этому нечего противопоставить, кроме представления об эффективности развития самого общества, чьи цели могут существенным образом расходиться с целями хозяев СМИ.

Раздробленность и измельченность мифотворческого потока, предъявляемого обществу, обуславливает превращение его в чистой воды обман. Миф в этом случае не воссоздает культурного пространства, не позволяет возникнуть мифо-ритуальным сообществам, которые, собственно, и могут преодолеть социо-культурный кризис. Обществу приходится восстанавливать свою жизнеспособность вопреки хозяевам газет и телеканалов.

Любой политический миф имеет свою продолжительность жизни и иногда умирает без постороннего вмешательства. Важно, чтобы один миф вовремя сменял другой. Тогда кризис мировоззрения не влечет за собой кризис материальный – производственный и политический. К сожалению, трупный яд разложившихся мифов, остающийся на руках творцов угасающего политического режима, отравляет и губит ростки новой мифологии. Спасение от этого яда – в проявленности архетипа, который, так или иначе, вынуждены “цеплять” все, кто работает с массовой информацией. Архетип систематически убивает политический миф, утративший перспективу. Беда в том, что на смену ему приходит столь же короткоживущий миф.

Освобожденная от более или менее целостного мировоззрения система средств массовой информации может достаточно долго удерживать общество в состоянии концептуального кризиса, даже когда этот кризис уже преодолен в рамках научного или политического ордена. Вопреки готовности общества принять и усвоить новый миф, производится своего рода “размягчение сознания”, чтобы в него можно было на короткий срок вложить какой-то короткодействующий миф, не имеющий сюжета вне локальной задачи. Таким промежуточным мифом в России стал сначала миф либерального западничества. Затем, либерализм мимикрировал, превратился в “демократический патриотизм”, в “либерализм с человеческим лицом”, в котором идеологического яда стало меньше, но увеличилась его концентрация, хранимая электоральным ядром “демократической оппозиции”.

Политическая мифология - инструмент, который вполне осознанно задействован в информационных войнах и основан на знании человеческой природы. Политика становится рациональной формой использования иррациональной сущности масс, которые свои интересы готовы осознавать только в ярких образах и мистических откровениях. Действительно, масса не способна к абстрактным суждениям, массе можно только внушить, но не доказать. Ее истина — миф. Поэтому управление массой опирается на знание архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Этим занимаются вожди и политическая пропаганда.

Миф может создаваться поэлементно. Одни его фрагменты могут быть закреплены в текстах, другие восприниматься лишь на уровне бессознательных реакций на новые символы. Следствием зрелости мифа является, как уже говорилось, возникновение мифоритуального сценария, который может стать началом новой социальной реальности. Нет сценария - нет и реальности в обозримой перспективе. Именно в этом причина провала практически всех без исключения российских партий образца 1988-1998 годов, которые почти полностью игнорировали мобилизующую силу структурированного мифа. В этом же причина почти мгновенной утраты в 1999-2000 перспектив движений “Отечество” и “Единство”, чьи лидеры были заинтересованы не столько концепцией своей деятельности, сколько накачкой ресурсного потенциала самого разного достоинства.

До сих пор ритуальный символизм в российской политике развит чрезвычайно слабо, а стиль философского манифеста не закрепился в публицистике политических лидеров. Это значит, что у партий нет реальной почвы под ногами и предмета для деятельности. Если нет ни символов, ни концепции, пропагандировать практически нечего. Поэтому партийные активисты вынуждены заниматься внутренними распрями – интригами вокруг лидера, который остается в окружении партийных чиновников, а не идейных сторонников. Ему приходится практически в одиночку транслировать необходимый эмоциональный накал. Поэтому партии, добившиеся успеха на парламентских выборах, в период между выборами не существуют даже в форме умонастроения сколь-нибудь существенной части общества. Если партии и присутствуют в общественном сознании в качестве какого-нибудь мифологического обрывка, то этот то самый обрывок мифа, который, вероятно, тождественен обману.

В партиях и корпоративных группах современной России не распространены и структуры орденского типа. Партии и политические группировки не выбирают свой миф, живут чисто рациональными целями, но выставляются в образах, пригодных для иррациональных забав толпы.

Такое положение заведомо не будет вечно, какой бы мощью не обладали современные коммуникации с их информационным “шумом” и деструктивными установками. Утратив интригу, политика, основанная на выродившемся мифе современных СМИ, перестает притягивать внимание, уступая место другим сторонам жизни и другим мифам.

А.С.Панарин, говоря о судьбе больших геополитчиеских пространств, отмечает: “В истории мы наблюдаем, как та или иная цивилизационная, государственная, социокультурная идея обнаруживает большой воодушевляющий потенциал, создает сильный тип мотивации, привлекает яркие умы и характеры. Следовательно, в этой идее проявляется воля "исторического разума" - того, что дает смысл социальному творчеству. Но проходит определенное время, и наблюдается обратное: идея ветшает, и теперь все деятели, связанные с нею, практически или генетически, поражают незадачливостью своего политического поведения, мелкотравчатым характером своих "инициатив", бестолковостью и беспомощностью”.

Характерным для современной России является, например, увядание мифа парламентской демократии. От трепетного внимания к Съездам народных депутатов СССР, транслируемых телевидением до поздней ночи, общество перешло к пренебрежительно-враждебному отношению к Государственной Думе. В массовых представлениях о парламентаризме уже не осталось никаких иллюзий – парламент не обеспечивает народовластие. Оказалось, что парламентаризм в его либеральной интерпретации идет вразрез с психологией, а потому — профанируется. Поэтому современный парламентаризм жив только в процессе выборов – реальной конкурентной борьбы если не идей, то рекламных проектов.

Политическое мифотворчество сочетает в себе элемент деятельности массы (класса) и политических манипуляторов, превращающихся в ее (его) представителей. Утрата массой энергетического потенциала (рано или поздно это происходит) приводит к вырождению мифа, превращению его в очевидную фальшивку, которая не решает никаких экзистенциальных задач. Именно в этот момент миф утрачивает свою связь с архаикой и становится обманом. Если мифотворцы не находят в себе сил переключить внимание массы на иной миф и добиться нового эмоционального всплеска, их изгоняют.

Мифологические технологии в политике не могут становиться общедоступными как в силу обособленности мифосоздателя, так и в силу того, что миф в значительной степени является “ноу-хау” автора, включающим его самого в качестве элемента. Кроме того, мифологические технологии зачастую применяются без должной рефлексии и становятся умением узкой группы, интуитивно нащупавшей эффективность тех или иных действий в борьбе за власть. Этому способствует то обстоятельство, что заказчики политических проектов не требуют формализации методик, не будучи готовы к осознанию причин успеха или провала той или иной акции.

Актуализация мифа может состояться только в том случае, если действия мифотворца соответствуют ряду принципов:

Во-первых, миф не может быть рожден не-мифологически. Если при построении какой-либо политической модели она не примыкает к мистике, срок ее существования очень ограничен. То есть, политический миф тесно (хотя, быть может, и неявно) связан с культом и традицией. Значит, расшифровка мифа, выявление его сюжетного замысла всегда предполагает фиксацию параллелей с классическими мифами и религиями.

Во-вторых, необходима технология подбора “ключа” к мифу. Миф уже есть в обществе, надо только найти “ключ” и знать момент, когда его необходимо применить. Отсюда – тесная связь политического мифа с традицией и архетипами коллективного бессознательного.

В-третьих, миф должен обладать качеством тотальности. Ставить себе задачу использовать мифологические воззрения для решения локальной политической проблемы - дело пустое. Надо ставить задачу разработки единого мифа, который может заменить поток мифологических обрывков, так успешно используемых в рекламной продукции, но также быстро и надоедающих и перестающий воздействовать на поведение людей. Хаотический поток этих обломков вообще разрушает сознание человека, превращает народ в безмозглого и мстительного Голема.

Могут существовать различные уровни сложности использования мифа в политике.

В качестве сюжета, влияющего на уровень политической мобилизации, можно привести феномен анекдота, который проявляется и как признак существования мифа, и как инструмент его разрушения Иногда через анекдот происходит постепенная реализация мифа, и анекдот теряет остроту; его перестают рассказывать, когда соответствующий миф уже воплощен в реальность или разрушен. Отдельной остроумной находки оказывается достаточно, чтобы создать упомянутый мифологический “крючок”, с помощью которого можно подтянуть для оперативного применения целый мифологический пласт. После этого уже не надо ничего объяснять, миф работает сам собой, без дополнительного напоминания вызывая определенную эмоцию.

Помимо одного сюжета (типа анекдота) в политике может быть целый пучок сюжетов, который создает картину борьбы между Добром и Злом, без чего любая теория утрачивает привлекательность. Как только сюжетное разнообразие исчезает, миф утрачивает свое воздействие на сознание.

Наиболее полным проявлением мифологического является мифосюжет, который достраивает картину мира, объясняет историю, и, таким образом, избавляет нас от необходимости держать в сознании огромную массу информации или порождает интерес к определенного рода информации. Он служит связкой между неалгоритмируемым процессом творчества и рассудочной логикой.

Из связанных и принятых массой мифосюжетов рождается вера — внутренний контролер. Одновременно она же - пьедестал вождя. Приобретая силу обычая, вера проникает в душу толп, преобразует реальность, приукрашивая ее или воскрешая в памяти “золотой век”. Это дает толпе эмоциональную убежденность и разгадку нестабильного и сложного мира (быть может, мнимую).

В вопросе борьбы за власть миф задействован как средство мобилизации больших масс населения. Ритуал клятвы, который применяется испокон веков, способен мобилизовать на подвиг или вызвать стыд по поводу нарушения клятвы; флаг, как воинский символ чести, воспринимается не как палка с тряпкой, а как символ воинской доблести, чести, славы… Все это элементы мифа - символьный ряд, предопределяющий неосознанное содержание.

Если у организации есть символы (флаг, логотип, герб, ритуальные предметы), если у нее есть набор общедоступных словесных формул (девиз, гимн, набор лозунгов для скандирования и листовок), если у нее есть талантливый режиссер всех ее собраний и публичных выступлений, такая организация будет притягивать к себе, как магнит.

Миф закрепляется в ритуале. Можно сказать, что ритуал обеспечивает мифу долгожительство. С помощью церемониала собрание превращается в гипнотическую мессу. Авторитет вождя подкрепляется здесь парадом символов: знаменами, аллегориями, гимнами, лозунгами, музыкой. Без символов, почитаемых или разрушаемых, не может быть активности масс. Ярлыки закрепляют идеи и образ врага, праздник символов готовит людей к новой идентичности.

Воздействие на коллективное бессознательное оказывают погребальный ритуал и культ почитания предков и почивших героев. Мертвый основатель учения или герой как бы сливаются с харизмой вождя. На этом основании вождь должен искать наследие героев и пророков и присваивать его себе.

Еще один вариант использования мифа в политике состоит в создании системы посвящения, оформления ритуала причастности к иерархии, информационной пирамиде, в которой “верхушка” общества обладает наибольшей информацией и выстраивает связь с основной массой населения, забрасывая мифологические “крючки” в сознание людей в процессе “ловли человеческих душ”.

“Верхушка” обладает глубоким, разветвленным знанием мифа, а публике предлагает лишь время от времени проходить теми коридорами, которые позволяют лучшим постепенно подниматься вверх, к пониманию мифа. Здесь привлекает сама причастность к глубокой интеллектуальной традиции, которую представляет сложная структура мифа, доступная лишь постепенному освоению и требующая определенных способностей. Примером такого рода иерархий служат орденские религиозные организаций, спецслужбы, тайные общества.

Разложение политического мифа происходит в результате вторжения сил хаоса, которые перестают экранироваться народной верой (“народной правдой”), которая придает властным кругам особую форму социокультурной легитимности. Без символического идеала правды-справедливости, власть “открыта любому колебанию силового равновесия, любым прихотям политической конъюнктуры”.

Политический миф всегда неполон и всегда уязвим, пока он не восходит к абсолютному мифу. Проблема “дописывания” политического мифа связана с тем, что невозможно одновременно удерживать и его реалистическую сторону, и мифическую. То нет мистических оснований (то есть утрачены представления об архетипе), то нет концепции (нет связи с современностью), то они не стыкуются между собой. В результате мифоритуальные сообщества гибнут либо от непроявленности архетипа, либо от отсутствия связи с современностью. Следовательно, для выживания политического мифа необходима мифотворческая деятельность, которая, по сути своей, и есть политика.

О такой возможности писал в книге “Миф государства” Э.Кассирер: “Новые политические мифы - это вещи, искусственно сфабрикованные очень ловкими и лукавыми умельцами. Двадцатому веку, нашей великой технологической эпохе, было предназначено развивать новую технику мифа. Отныне можно сфабриковать миф с таким же успехом и таким же образом, как любое современное оружие - пулеметы или самолеты. В этом состоит нечто новое и принципиально важное”.