Сексуализация и десексуализация в психоанализе

Р. Руссийон

Тема сексуального представляет собой одну из основополагающих проблем современного психоанализа. Она остается одним из «шиболетов» фрейдисткого психоанализа, которому, тем не менее, угрожают определенные направления развития англосаксонского психоанализа, поскольку последний, в частности, под флагом нарциссизма и анализа «self»- самости, стремится принизить его значение и исходную основу. Это также тема, ставшая недавно «модной» в связи с приближением столетнего юбилея «Трех очерков» и благодаря тем спорам, которые она вызвала на страницах «Французского психоаналитического обозрения» («Ревю франсез де психоанализ») (см. дискуссию между Ж. Лапланшем и А. Грином), а также во всей психоаналитической литературе (см. все дискуссии, посвященные концепту влечения и необходимости данного понятия).

В психоанализе, пользующимся французским языком, несмотря на эти дебаты – или, скорее, благодаря им– ссылка на сексуальное остается главной, если не сказать идентифицирующей. Но становится ли она от этого ясной и недвусмысленной? Психоаналитики «французской» культуры, единодушны ли они в признании ее центрального места в метапсихологии и в том, что за ней, действительно, скрывается? За видимым консенсусом, объединяющим их под своей сенью, не скрываются ли разногласия, которые затрагивают сущность того, что предполагает данное понятие?

Это, вне всякого сомнения, относится к большинству понятий, обладающих таким же идентифицирующим значением. Часто сексуальное и то, что оно охватывает, кажется, само собой разумеющимся и не нуждающимся в определении, словно одного его упоминания было бы достаточно для его характеристики и разделения смыслов. Я исхожу из противоположной констатации, в высшей степени проблематичной и требующей прояснения, существующей в современной психоаналитической мысли, из констатации настоящей трудности в употреблении и референции «обычными» психоаналитиками этого понятия.
ПРОБЛЕМА
Прежде всего важно отметить, что психоанализ не является и не мог бы являться ни «сексологией», то есть, знанием о сексуальном и сексуальности, ни «психологией» сексуального или сексуальности.

Его роль, скорее, заключается в осмыслении места сексуального в психическом процессе, а еще более точно, в психическом функционировании в ходе сеанса, учитывая особенности последнего.

К тому же, я думаю, ( и, конечно я вернусь к этому основному пункту), что эволюция теоретизации сексуального в психоаналитической метапсихологии достаточно ясно указывает на стремление соединить теоретизацию с потребностями метапсихологии «течения психических событий», как об этом пишет Фрейд в 1911 году, то есть психического процесса и психического процесса в ходе сеанса.

Другими словами, мне кажется, что одно из направлений психоаналитической теоретизации сексуального все больше и больше стремится к тому, чтобы вписать последнее в сердце того, что я называю «метапсихологией процессов».

Иначе говоря, место сексуального и сексуальности в психоаналитической мысли должно, как мне думается, все больше и больше оцениваться по символическим смыслам и по субъективному присвоению, являющимся вектором психоаналитической практики и психической работы сеанса. Именно в зависимости от места и вклада сексуального в символизацию и в субъективацию психоанализ и вносит свой вклад в подход к человеческой сексуальности.

Эта проблематика и эти трудности лежат в основе дериваций, и даже бифуркаций, которые этот концепт претерпел в ходе развития психоаналитической мысли и в различных применениях, которым он подвергался и которые, на мой взгляд, все больше стремятся провести различие между сексуальностью как поведением и сексуальным как психическим процессом специфического инвестирования.

Это первый аспект эволюции, а также и трудностей: сексуальное и сексуальность не перекрывают друг друга, больше не перекрывают друг друга, даже если они не являются также абсолютно разъединенными. Есть сексуальное вне сексуальности, есть сексуальность, понимаемая как «сексуальное поведение», а с другой стороны, есть не-сексуальное в самой сексуальности, как это подчеркивает достаточно ясно клиника сексуализации определенных функций или психического функционирования.

Другой случай: взаимосвязь сексуальное / влечение.

Здесь тоже нет перекрывания терминов. Фрейд определял самосохранение как «влечение», но которое может быть противоположным «сексуальным» влечениям, или же он описывал формы трансформаций сексуальных влечений, которые сами могут «десексуализироваться» в результате их перестановок и перемещений.

Уже при высказывании этих формулировок мы сразу же чувствуем сложность подразумеваемых смыслов и «деликатный» характер их трактовки.

Я не претендую на то, чтобы в рамках данного доклада охватить в целом всю сложность этой проблемы, а удовольствуюсь тем, чтобы выявить некоторые ее аспекты.

Они будут исходить из констатации, которую я предлагаю в качестве первого пути размышлений и которая заключается в том, что, сексуальное не подобно и не могло бы быть подобным самому себе в психоанализе, что оно неизбежно является местом отклонения, которое его очерчивает не столько как «в себе», сколько как форму процесса, характеризующегося как раз своей способностью к метафоризации, своей генеративной способностью.

Другими словами, я думаю, что эволюция психоаналитической мысли ведет нас к тому, чтобы все больше и больше акцентировать внимание на процессуальном параметре сексуального, на процессах сексуализации или десексуализации, с которыми может столкнуться психическое содержание «в ходе психических событий».

Но прежде чем подойти к этому, вспомним некоторые основные положения.

Сексуальное порождается различием, но находит свой первоначальный смысл в желании сокращения различия, в попытке обрести идентичное в другом, произвести идентичное исходя из другого.

Именно через свой исторический , а затем через интрапсихический путь ¹влечение интегрирует необходимость осознания и принятия своего собственного происхождения, именно так оно может формироваться в качестве удовольствия, получаемого в различии и через него, именно так оно «обнаруживает» различие и его организующую роль, именно так оно открывает, что является «продуктом» этого различия, и осознает, что оно есть «сексуальное», вышедшее из различения полов.

Известно, что на этом пути встреча с вопросом о месте отца – об отцовской значимости – является основной. Как раз символическая функция отца и позволяет осознать значение удовольствия различия, удовольствия, получаемого в различии и через него. Именно метафора отца позволяет преодолеть власть удовольствия того же самого, именно она препятствует возврату к истокам, к идентичному (тождественному), и открывает удовольствие, получаемое в различии и через него.

С этого момента сексуальное должно будет комбинировать и диалектизировать три формы различий для того, чтобы организовываться, развертываться и обретать свой собственный смысл.

Если сказать короче, то различие полов порождает различие поколений, которое само будет порождать различие в сексуальном, и именно исходя из игры этого тройного различия вопрос об идентичности и должен будет найти свой метод трактовки.

Именно в первой встрече с объектом сексуальное обретает свое рождение внутри отношения, где «первичная сепарация» рождения постоянно «редуцируется» отношением «двойника» или «зеркала» и «первичной гомосексуальностью».

Первая составляющая сексуального проявляется в присутствии объекта, как это точно предчувствовал Фрейд, когда писал:

«Когда мы видим насытившегося ребенка, отпадающего от груди, откидывающегося назад и засыпающего, мы не можем удержаться от того,чтобы не сказать себе, что этот образ остается прототипом выражения сексуального удовлетворения в дальнейшем существовании».

Однако эта первая форма сталкивается с ограничителями, которые также способствуют его структурированию.

Есть периоды отсутствия объекта, прерывность связи, которую они несут, и необходимость для субъекта противостоять им; мы знаем, что ауто-эротизм рождается из этой необходимости.

Есть также неизбежная встреча в материнском способе присутствия с гетерогенными аспектами, чуждыми психике младенца и слишком загадочными для него, связанными с влиянием взрослой сексуальной организации матери.

И только позже, в формировании «первосцены», эти разные формы различия смогут стать представлениями и организоваться вокруг инсценировки различия поколений.

Поэтому «первосцена», рассматриваемая не как фантазм, а как организующий «концепт» психики, в нашем подходе к сексуальному является основной, формирующей последнее.

«Первосцена» соединяет в единую фигуру различие полов и различие поколений, а также интегрирует вопрос модуса присутствия ребенка внутри нее, вопрос различия детской и взрослой сексуальности.

Она интегрирует в организованную форму комплекс данных проблемы, поставленной перед психикой сексуальным, она интегрирует как вопрос идентичного (один из родителей, по крайней мере, того же пола), так и вопрос различия.

Через концепт «первосцены» сексуальное складывается из различий, которые оно организует, являясь как результатом последних, так и их производителем; таким образом, сексуальное делает различие «генеративным», что позволяет выявить генеративное значение различия.

Первосцена, как это часто подчеркивалось, пытается придать форму вопросу идентичности, исходя из инсценировки вопроса происхождения.

Вопрос о происхождении сексуального находится в центре дискуссии между сторонниками теории «объекта-источника» (как например, Ж. Лапланш и теория загадочного означающего) и приверженцами теории внутренней и «био-логической» исходной точки влечения (которую поддерживает А. Грин в дискуссии, продолжающейся вот уже несколько лет).

Возникает ли сексуальное «изнутри», из соматических глубин психики, или же оно возникает «извне», из объекта или из отношения к нему, к его инаковости?

Мне кажется, что эта оппозиция интересна тогда, когда она находит одну из оппозиций, которую клиника ставит в связь с различными формами «сексуальных теорий». Но, чтобы обрести полный интерес, эта оппозиция должна быть интерпретирована, и даже преодолена, в рамках «метапсихологии процессов», которая рассматривает одновременно происхождение как неразрешаемое и сексуальное как возникающее из точки встречи внутреннего и внешнего, из их хиазма и работы их различения.

Я думаю, что происхождение сексуального может осмысливаться метапсихологически только как процесс «дифференциации» («differance»), как процесс различения, начинающийся с первичной амальгамы, спутывающей и переплетающей самость и объект.

Сексуальное возникает, когда внутреннее и внешнее, субъект и его объект встречаются, сталкиваются и взаимопроникают, «амальгируются», что и производит это «сырье» психики, о котором Фрейд неоднократно упоминает в своих произведениях, начиная с 1900 года и которое будет инвестироваться влечением.

Если сексуальное выступает сразу во встрече субъекта с объектом другим-субъектом, то оно еще не проявляется как таковое, а улавливается только через возобновление и инкорпоративную интериоризацию, как это дают почувствовать теория опоры ( подпитки, etayage) и ауто-эротизма, или, наоборот, через освобождение и экскорпорацию, субъективную разрядку.

Процесс интериоризации делает явным инвестирование опыта влечением, он делает явной сексуализацию опыта, он ее делает доступной восприятию и отделяет от самосохранения.

«Раскачивание весов», которое мы только что описали, склоняется от опыта между внутренним и внешним к внутреннему интернализированному опыту и характеризует первый уровень субъективного присвоения опыта сексуального.

Сексуальное, в свою очередь, будет усваиваться, осмысливаться, становиться вторичным. Я думаю, что именно первофантазму соблазнения принадлежит роль инсценировки случайностей этого вторичного повторения.

Фантазм соблазнения будет стремиться раскачивать из стороны в сторону крайности этой двойной фундаментальной полярности, он стремится разрешить неразрешимость происхождения, ассигнуя точное происхождение рождению влечения.

«Сексуальное» соблазнение возникает каждый раз, когда один из членов амальгамы стремится быть оттесненным: либо, когда сексуальное представлено только как биологическое действие, «биологическим соблазнением», через биологическое, либо, когда оно понимается только как результат встречи с объектом, соблазнения объектом.

Сексуальное «соблазняет» также, когда оно способно осмысливаться как соблазнительное, оно является, быть может, тем, что определяется выходом за пределы дихотомических категорий, «простых» оппозиций, что как раз с трудом позволяет себя связывать биполярными репрезентативными системами.

Трудность, о которой я только что сказал, подсказывает нам не искать «позитивированного» определения сексуального, не форсировать вопрос его определения, а попытаться очертить его, исходя из способа, посредством которого оно «функционирует» в психике отдельных субъектов, или исходя из способа, посредством которого оно исторически «функционировало» в истории психоаналитической мысли, а второе выявит влияние первого.

Это нас вынуждает сделать некоторые заметки , относящиеся к вопросу влияния сексуального в лечении.
ОСКОРБЛЕННОЕ СЕКСУАЛЬНОЕ И СЕКСУАЛЬНОЕ НАРУШЕННОЕ
Если выразиться кратко, то с самого возникновения психоаналитической мысли сексуальное – это то, чем «страдают от воспоминания».

Сексуальное сразу появляется как сексуальное оскорбленное, как оскорбленный пол, которому нанесена травма, как пол страдающий и даже, мы к этому еще вернемся, как пол в страдании.

Теория этиологии неврозов 1895-96 годов представляет причину невроза как результат неадекватной или неполной сексуальности. Сексуальность травмирована как раз в той степени, в которой она потеряла свою естественность.

Либо заторможена разрядка, в соответствии с теорией истерии, где аффект остается «зажатым».

Либо, исходя из степени неадекватности разрядки, дисфункции сексуальности в актуальных неврозах представлены Фрейдом как результат сексуальности, в которой разрядка происходила не в «хорошем» месте или «без объекта», вне объекта.

В теории 1895 года Фрейд представляет психастению как результат либо онанизма, либо различных форм неполной сексуальности – «прерванный» или «сдержанный» коитус.

Если связь с «генитальной» сексуальностью еще достаточно хорошо прослеживается: можно видеть, что последняя является пережитым опытом, лежащим под симптомами, то симптоматология, наоборот, уже «метафоризирует» сексуальность, она о ней упоминает лишь символически.

Разрыв сексуального с сексуальностью, рассматриваемой как генитальное сексуальное поведение, пойдет и дальше (что все больше отмечается в теории), но никогда не будет полным.

Идея «фаллической» сексуальности является цементирующим стержнем «детской» сексуальности и «генитальной» сексуальности.

В названии «детская сексуальность» «сексуальный» характер последней определяется только фактом ее будущего становления в сексуальности.

Детская оральная или анальная сексуальность называется сексуальной лишь потому, что ее следы обнаруживаются во взрослой сексуальности или в перверсиях последней.

Всегда, в начальной взрослой сексуальности, служащей референтом сексуального, и далее во вторичной деривации, все, что касается оральности или анальности, будет определяться как «детское сексуальное» по этому первичному основанию и ретроактивно.

СЕКСУАЛЬНОЕ И ВЛЕЧЕНИЕ: ПЕРВИЧНАЯ СЕКСУАЛИЗАЦИЯ

Сексуальность с этих пор является не больше, чем частным случаем деятельности влечения, частным случаем «сексуального», которая тогда, наоборот, будет лучше определяться влечением.

Но теория влечений, первая теория влечений, вводит, в свою очередь, разрыв между влечением / сексуальным и сексуальностью. Есть сексуальные влечения и влечения самосохранения, которые не являются пока еще «сексуальными».

Однако, анализ конфликтов, таких, как истерическая слепота, проанализированная в 1910 году, отчетливо показывает, что самосохранение может «сексуализироваться».

Вообще, страдают всегда сексуальным, но в данном случае речь идет о сексуализации поля, которое, по сути, не является сексуальным.

Таким образом, первая теория влечений ограничивает поле сексуального, не все сексуально, но в то же время она обдумывает возможное расширение этого поля. Если не все является «сексуальным», то , напротив, все может сексуализироваться и таким образом может становиться сексуальным – через эту метафоризирующую деривацию.

Мы начинаем постепенно переходить от сексуального, рассматриваемого как «в себе», к сексуальному, которое появляется как продукт процесса, как продукт процесса «сексуального» инвестирования способа функционирования или функции, которые «сексуализируются» фактом этого инвестирования.

Если не все является сексуальным, то все может начать становиться «сексуализированным», и модель конфликта, вытекающего из этой сексуализации, может начать развиваться.

Одна из основных характеристик «фаллической» организации – генерализировать сексуальность и, заботясь об интеграции и целостности, воспринять все в терминах бинарной оппозиции фаллическое / кастрированное, то есть, все интерпретировать и «сексуализировать» в соответствии с этой моделью.

В детской экономике эта потребность соответствует необходимости вписать все в сферу принципа удовольствия-неудовольствия, а также половой идентичности, то есть, в сферу, отмеченную различием, и свести вопрос удовольствия с вопросом различия последовательного перехода от удовольствия того же самого, от удовольствия двойника к удовольствию различия, получаемого в различии.

Здесь для нас важно то, что вместе с концепцией фаллического движения, вводится понятие процесса сексуализации, который преодолевает оппозицию сексуальное / не-сексуальное (которая рассматривается как ставящая в оппозицию категории «в себе»), с целью определения процесса, вписывающегося в поле сексуального, как фундаментальной модальности связывания и интеграции, которая, в частности, начинается с процесса метафоризации пола и сексуального.

Если не все является сексуальным, то все должно быть первоначально вписано в составляющие сексуального, чтобы иметь возможность быть либидизованным, а, следовательно, инвестированным и интегрированным.

Описанный таким образом масштаб движения достаточно ясно указывает на наличие фундаментальных нарциссических целей. Концепт нарциссизма и будет выявлен, исходя из улавливания последних.

Прежде чем быть выявленным в качестве такового, нарциссизм нуждается сначала быть признанным в качестве фаллически-нарциссического.

Но с того момента, как процесс сексуализации начинает осознаваться, первая теория влечений оказывается несостоятельной. Оппозиции между сексуальными влечениями и влечениями самосохранения там больше не существует в том смысле, что функции самосохранения должны тоже быть «сексуализированы» в процесс интеграции.

На этот раз оппозиция колеблется внутри сексуального (которое захватывает все поле) между сексуальными влечениями Я – Я-либидо- и сексуальными влечениями, направленными на объекты – Объект-либидо.

Это уже будет следующая теория влечений, в действительности, вторая, и что бы там ни утверждали, на самом деле, у Фрейда их три.

Влечение является «сексуальным»; когда оно захватывает Я или его атрибуты в качестве объекта, то оно является сексуально-нарциссическим, когда же оно захватывает объект в качестве цели влечения, оно является «сексуально-объектным».

Нет другой специфики сексуального, нет другого поля, отведенного сексуальному, кроме того, что касается первичного инвестирования и функционирования первичных процессов.

Следующим вопросом становится вопрос десексуализации, а потом не-сексуализации, прекращением этой первичной сексуализации.

Даже если это не всегда является ясным для самого Фрейда или для его последователей, эволюция его мысли в направлении третьей теории влечений будет совершаться под влиянием этого имплицитного теоретического «принуждения».

Осмыслить процесс вторичной «десексуализации» - это значит осмыслить организацию вторичности, это значит осмыслить проблему Сверх-Я и, особенно, пост-эдипова Сверх-Я (мы вернемся к этому вопросу позже).

Осмыслить проблему не-сексуализации, прекращения процесса первичной сексуализации, - это значит осмыслить один из аспектов влечения смерти, осмыслить проблему прекращения смешения влечений. Опыт «по ту сторону принципа удовольствия» является опытом, в котором процесс первичной либидизации потерпел крах, по крайней мере, частично. Тогда меняется природа травматизма: он связан теперь не только с переполнением влечений, он может также быть связан со взломом и провалом первичного связывания через сексуальное.

Третья теория влечений, то есть оппозиция - влечение жизни / влечение смерти, включает в себя «процессуальную» теорию влечений и завершает картину проблематики сексуального во фрейдистском психоанализе. Она включает в себя также, и мы к этому вернемся, анализ организационных модальностей влечения.

Это то, на чем я хочу сейчас остановиться для продолжения постановки моих вопросов.

Модель либидозного со-возбуждения предлагает другую модель сексуализации психических процессов, продолжая и дополняя модель фаллической сексуализации.

Либидозное со-возбуждение обозначает процесс, посредством которого психический опыт «сексуализируется», чтобы быть связанным первично, в частности, когда он не дает прямого или достаточного удовлетворения.

Либидозное со-возбуждение применительно к мазохизму появляется тогда как частный случай более общего процесса, который может быть определен необходимостью первичного связывания или первичной либидизации психического опыта.

Описание либидозного со-возбуждения, касающегося мазохизма, вытекает из парадоксального движения, которое оно приобретает тогда, когда берет на себя нагрузку обратить в опыт удовольствия опыт первичного неудовольствия.

Но оно воздействует последовательно и постепенно (что является главной характеристикой детской сексуальности) на весь психический опыт, оно должно быть способным воздействовать, чтобы связывать последний.

Оно представляет собой императив вписывания психического опыта в рамки принципа удовольствия-неудовольствия, вписывания, необходимого для возможности интегрирования и психического связывания опыта внутри субъективности; оно представляет собой фундаментальный вектор субъективного присвоения, категорический императив последнего.

С этого момента характеристики детской сексуальности должны быть осмыслены в соответствии с этой фундаментальной задачей присвоения, в направлении фаллически-нарциссической организации, представляющей собой точку завершения этого «полностью сексуального» процесса.

Все должно пройти через сексуальное, чтобы быть ассимилированным; поэтому, если не все является сексуальным, то тогда сексуальное должно быть во всем – таков закон первичного процесса. Но это также и императив субъективного присвоения, императив процесса субъективации.

Чтобы иметь возможность быть субъективированным, опыт субъекта сначала должен быть вписан в сферу принципа удовольствия, а это происходит посредством его сексуализации.

То, что ускользает от этого процесса интеграции и связывания, оказывается под угрозой закона повторения, под угрозой того, что называется влечением смерти, по ту сторону принципа удовольствия, того, что относится к провалу субъективного присвоения. Мы к этому вернемся.
ВТОРИЧНАЯ ДЕСЕКСУАЛИЗАЦИЯ
Мы понимаем, что такой процесс может поддерживаться, если одновременно в другой психической системе действует процесс вторичной десексуализации, к чему мы сейчас и обратимся.

Десексуализация, на самом деле, не заключается в том, чтобы снимать первичное сексуальное инвестирование, она всего лишь «вторична» и относится к психической системе вторичного процесса, это – частичная, относительная десексуализация, направленная на способ действия влечений, а не на суть инвестирования.

С классической точки зрения, работа десексуализации осуществляется под эгидой Сверх-Я, дифференцируя способы действия влечений.

Сверх-Я должно отделить то, что может осуществляться в представлении, что должно быть таковым только в мышлении или в речи, от того, что может осуществляться в действии.

Оно открывает возможность других способов реализации помимо действия (галлюцинаторное исполнение желания или же его интерактивные эквиваленты), то есть «десексуализирующей», даже сублимирующей работы метафоризации.

Сублимация рассматривается тогда как способ реализации, пользующийся представлением, простым представлением, как новой и единственной целью влечения. Представление не является больше средством через которое влечение репрезентирует свой объект, оно становится самим объектом, в котором влечение удовлетворяется.

Этот процесс является фундаментальным для организации символизации, именно он делает работу символизации такой необходимой в экономике влечений.

Десексуализировать – это значит удовлетворяться (во имя принципа реальности) тем, чтобы символически репрезентировать осуществление влечения , это значит отклонять осуществление с помощью последовательных смещений, которые «отдаляют» от первичного источника влечения, метафоризируют влечение, делают его неузнаваемым, оттесняют его. Десексуализировать – это выйти из галлюцинаторного осуществления желания, выйти из необходимости идентичности восприятия и удовольствоваться идентичностью мышления.

Эта «десексуализация» является лишь первичной формой развязывания влечений. Она свидетельствует только о «плохом качестве» первичного связывания через либидозное со-возбуждение, это плохое качество не откроет путь дальнейшей вторичности и, следовательно, будет угрожать интеграции.

Вопрос «плохого качества» ставит, как известно, вопрос эксцесса и травматизма, проблему возбуждения, которому не удается организоваться в настоящее влечение,- предполагающее минимальную организацию и, в частности, дифференциацию объект / источник,- которому не удается связаться в репрезентативную форму влечения.

Это и привело к мысли, что влечение тоже не должно рассматриваться «в себе», что оно является результатом способа организации возбуждения. Тогда становится необходимым, с теоретической точки зрения, как об этом было сказано в сентябре в Серизи, дифференцировать различные уровни организации возбуждения на влечение и желание.

В свете этой эволюции парадигм теоретизации мы можем констатировать, насколько изменилась первоначальная концепция сексуального.

Если страдание всегда исходит от сексуального, то теперь речь идет о сексуальном, которому не удается организоваться как таковому в своем процессе, вибрировании и пульсации.

Всегда страдают сексуальным, но если можно страдать от избытка сексуального, то также можно страдать и от недостатка быть сексуализированным.
ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ СЕКСУАЛЬНОЕ И ОБЪЕКТ
Можно констатировать, что подход к сексуальному через процессуальную динамику сексуализации / десексуализации «преодолевает» определенное количество трудностей, связанных с «натуралистским» определением сексуальности и сексуального, преодолевает также оппозицию генитальное / прегенитальное, кадрируя ее по-другому, и приходит к концепции сексуальности, соединенной с работой связывания и символизации и с ее пределами.

Он позволяет соединить и разграничить сексуальное и сексуальность. Но без альтернативы сексуального, рассматриваемого происходящим либо только из биологии, либо только из отношения к объекту. Наоборот, этот подход вписывается в концепцию, рассматривающую пару влечение / объект в качестве фундаментального организатора метапсихологии. Такой процесс, подразумевая, что вопрос об объекте поставлен, делает его неизбежным.

Действительно, какой бы ни была «производительность» возможностей связывания и символизации психики, одна она не может привести к интеграции движение влечений. Каким бы высоким ни было качество процесса сексуализации / десексуализации, он не может проработать интегрированность сексуального «натиска». Какой бы ни была сила ауто-эротизма и «сублимации», они не могут исчерпать внутренних напряжений.

Есть потребность в объекте, в объектах, мы нуждаемся в различении, которое только они и способны ввести. Там мы обретаем различие.

Там начинает также раскрываться вопрос сексуальности, вопрос связи влечения с отличающимся объектом. Сексуальность с неизбежностью начинается там, где имеется недостаток «связывающего» сексуального, там, где интрапсихическое эротическое обязательно оказывается несостоятельным.

Детская сексуальность, и Фрейд все больше и больше будет настаивать на этом пункте, остается фундаментально неудовлетворительной, даже в последнем анализе именно это «разбивает вдребезги» Эдип. Сексуализация через первичный процесс оставляет не-связуемый остаток, недостаток, порождающий смутное, а затем определенное различие в сексуальном.

Десексуализация, производимая вторичным процессом, наталкивается на этот остаток, который парадоксальным образом «делает овлеченной» вторичную систему, проникает в нее и «требует» разрядки, требует объекта «для» разрядки, другой модальности обработки сексуального.

Как раз закрытие дела детской сексуальности, не-случившееся детской сексуальности, не-связанное ею и требует своего места во вторичности и обязывает последнюю вновь поставить вопрос о сексуальном, интегрировать его по-другому.

То, что не могло иметь места в детской сексуальности, и стремится проложить себе дорогу во вторичности, стремится осуществиться во вторичной системе и приводит в движение взрослую сексуальность.

Поэтому взрослая сексуальность не может быть определена вне зависимости от негатива детской сексуальности. В сексуальном повторяется не только то, что могло иметь место, именно то, что не имело места повторяется в сексуальности и через нее, повторяется не-случившееся самости.

Никакой объект тоже сам по себе не может позволить связать то, чего недостает и что стремится к разрядке, нужен объект объекта, другой объект, то есть, другой субъект, третий субъект. Не-связуемый остаток порождает объективирующую генеративность, которая в то же время является и социализирующей генеративностью. Известно, что последняя не сможет поддерживаться и развиваться, если будет вторично достаточно десексуализирована.

Не является ли пульсация сексуализация / десексуализация тем вкладом, который психоанализ может внести в современную клиническую мысль по проблеме сексуального?
ПОДРОСТКОВОЕ СЕКСУАЛЬНОЕ И ЗАГАДКА
Именно исходя из этого, можно говорить о специфической «революции», совершаемой подростковым возрастом в области сексуального. Подростковая революция заключается в «оргазмической потенциальности», которую, мне кажется, нужно уловить как можно полнее, а также и в том, что сексуальное должно будет отыскивать условия удовлетворения в восстановлении телесного контакта с объектом другим-субъектом, в условиях, напоминающих первичный контакт «тело к телу». Ранее¹ я попытался оценить значение и объем потрясений, которые сексуальная зрелость вносит в отношение подростка к символизации; здесь я хотел бы дополнить свои размышления дополнительными замечаниями о связи сексуальности младенца и подростка.

Оргазмическая потенциальность (Фрейд, сравнивая удовлетворение ребенка грудью с наслаждением взрослой сексуальности, приглашает к размышлению на эту тему) подвергает психику риску смешения первичного галлюцинаторного опыта, состоящего в найденном-созданном, с сексуальным опытом оргазма, как если бы подростковое удовольствие «вновь обретало» первичное и утраченное удовлетворение младенца. Идея о том, что подростковая и взрослая сексуальность вновь находит дорогу к первичному удовольствию, вновь находит материнскую грудь, даже само пространство последних, - это распространенная в психоанализе мысль, подкрепляемая первофантазмом «возвращения в материнское лоно». Но оргазм подростка является не галлюцинаторным исполнением желания младенца, а амальгамой двух субъективных опытов, амальгамой как необходимой, так и опасной для психической организации подростка.

Необходимой, потому что амальгама неизбежна для психической интеграции, она предшествует работе психической непрерывности, которой требует кризисный опыт подростка и переживание разрыва, содержащегося в нем. Но в то же время она сопровождается угрозой, что завоевания работы дифференциации детства, завоевания процесса траура, связанного с проработкой Эдипова созвездия, завоевания символической организации и сублимация, становящаяся возможной благодаря этому, могут «потеряться» по дороге, утратиться благодаря новой потенциальности, которую предоставляет доступ к взрослому удовольствию. Угроза состоит в том, что происходит короткое замыкание удовольствия младенца на удовольствии подростка.

Я не думаю, что некоторая часть замыкания будет полностью устранима. Важно то, что оно будет смягчено достаточной поддержкой инвестирования данных детства, что между ранним сексуальным младенца и сексуальным подростка устанавливается тампон в виде работы дифференциации, произведенной проработкой собственно детской сексуальности.

В заключении я хотел бы сделать одно замечание по поводу того, что происходит у подростка с загадкой, содержащейся в удовольствии объекта для младенца и ребенка, по поводу «загадочных означающих» Лапланша. Открытие оргазма производит «частичное снятие» загадки удовольствия объекта, оно производит реорганизацию задним числом отношения, которое субъект поддерживал с загадкой, и тем же движением-

реорганизацию концепта первосцены. Я выдвигаю гипотезу, что одной из возможных перестроек является модификация отношения субъекта к незнакомцу, вновь-открытие «способности к негативу» («negative capability» Биона), которая содержит концепт инвестирования потенциального удовольствия, находимого в незнакомом, в неуловимом. Способность подростков решать уравнения с неизвестными, заниматься химией и физикой, основывающихся на гипотезах, лежащих за пределами ощутимого и воспринимаемого мира (атомы, границы вселенной и т. д.), инвестирование часто встречающегося в этом возрасте спиритизма, а для некоторых – инвестирование «глубинной психологии» и принятие бессознательной психической реальности, как мне кажется , вытекают и становятся понятными из этой глубинной перестройки отношения к загадке удовольствия.