Серия «золотой фонд психотерапии»

мог ужиться на этом камне и прогуливался то вверх, то вниз. Затем угнездился. Но мое Эго никак не могло понять смысла созерцания потока воды. Я все время отвлекался. Даже постирал все. Наконец ничего не осталось делать. Промелькнула мысль, что можно что-нибудь вырезать из дерева: со мной был хороший нож. Но мысль просто промелькнула. Я уже созрел для медитации. В течение трех часов я сидел и смотрел. На реку. Возникало огромное количество мыслей. Сперва они были содержательны и переживались как не­что важное. Затем их стало все меньше и меньше. Они были обры­вочны, смутны. Затем я впал в какой-то туман. Не было мыслей, но были попытки думать. Затем не было попыток. Я ускользал в транс. Возникали новые цвета. Возникало ощущение, что я один на земле, и никого нет, и уже никого не будет. И река, и валуны, и лес на берегу, и горы казались как будто другими, нереальными. Они жили в другом свете. Когда я проникал в зеркало воды, станови­лось невозможно. Я начинал терять сознание. Я терял сознание. В первый раз, когда это случилось, я долго окунался в ледяную воду, мне хотелось придти в себя, в свое привычное состояние. Когда я уходил в последний раз, я лежал на валуне и было ощущение, что я всем своим телом не просто прилип к нему, но что валун проглотит меня, что меня не станет и все кончится совсем, навсегда. Во мне было ясное понимание, что если я не уйду из этого места сейчас, то я никогда не уйду.

Через двадцать минут, когда я уже шел по лесу, была тоска. Я понял, что возврата нет. Я понял, что не превозмочь. Тропа зак­рыта. Есть зазор в реальностях моей психики и изначальным со­стоянием, моим сознанием и природным естеством. Мое Эго было готово убить себя. Но оно было не готово раствориться в «никто».

И именно во время этого путешествия мне стало понятно, что человек всегда отличался от других живых своим бессознатель­ным стремлением к совершенству, к раю. Но все время есть зазор.

Каждый человек представляет, что все могло быть лучше, со­вершеннее. Он продолжает представлять лучшие дни, лучшие воз­можности, лучшие условия своего существования. Он все время цепляется за эти лучшие возможности.

Именно в этот момент мне стало до глубины души жалко всех людей. Они жаждут. А ведь разрушение желания есть великое ос­вобождение, потому что только тогда человек сможет жить в мо­менте.

Именно в этот момент мне стало жалко себя до слез. Мне в этот момент не был доступен предел, я не мог уйти от желания стать более совершенным.

320

Почти в любой религиозной, философской, этической, мифоло­гической системах существует метафора рая как места и состоя­ния внутренней гармонии человека, когда он соединяется с Б.огом, зрит «видение, дарующее блаженство».

Каждый знает, что после грехопадения Адама и Евы у врат сада Эдема стоит на страже херувим с огненным мечом (Быт., 3:24), и вечна тоска человека по восстановлению утерянного единства с Богом, по внутренней целостности — чтобы все в жизни было гар­монично.

Но есть истекающая от престола Бога «река воды жизни» и растущее «по ту и другую сторону реки» древо Жизни (Апок., 22:1-2).

И вытекают воды из сада Эдема, таинственно подмешиваются к водам земли, подслащивая их горечь.

И чудесные плоды сада Эдема приходят на землю для исцеле­ния и утешения людей.

Чувства и знания приходят к человеку и человечеству, напоми­ная о вечной тоске по бытию «никем», по изначальному.

Во все времена к людям приходили безумные, помнящие роди­ну (изначальное состояние), которые находили для других «пло­ды» и «воды» внутри них.

Бывали самые удачливые из них, которые давали людям воз­можность осуществить сказочное путешествие в сад Эдема.

Я их называю безумными, так как ум всегда ограничен и не цело­стен.

Куда бы я ни направил свое осознание, куда бы вы ни направи­ли свое осознание, всегда натыкаешься на границу неполноцен­ности знания и чувство, что есть нечто большее.

И что остается?

Остается вечный возврат в изначальное.

Когда начинаешь понимать, что все, что тебя окружает — быст­ротечно, хрупко, сокрушимо.

Когда начинаешь понимать, что все, что ты имеешь, подверже­но тлену, и нет ничего постоянного.

Когда начинаешь понимать, что ты и все, что ты представляешь из себя — пыль во Вселенной и даже меньше, и жизнь твоя короче мгновения.

Именно в этот момент Я, Ты, Другие поворачивают свой нена­сытный взор в сторону Вечности, Бога, Изначального.

Не все поворачивают.

Но книга эта пишется не для всех.

321

Духовный путь в традициях

В философии и психологии истина «Сущность предшествует существованию» является чрезвычайно распространенной. Вро­де, какой выбор у человека может быть? Все время человеком иг­рает случай и непредвиденность.

Странным образом когда-то мы превращаемся в живой целост­ный организм.

Чтобы зачато было наше тело, нужно, чтобы сплелись в единое миллиарды случайностей.

Мы еще не родились, а уже зависим от жизни матери, отца, се­мьи, малых и больших социальных общностей.

Мы еще не родились, а уже каркас нашей обусловленности го­тов. Уже оформлены ценности, ориентиры, интересы, возможные чувства и эмоции, отношения, идеи.

Мы еще не вдохнули воздуха, а дух эпохи вовсю пульсирует. Мы еще не имеем ни одной формы, ни одной матрицы опыта, но уже готовы сами формы и способы их передачи и сами передатчики. Мы еще не родились, а груди общества уже набухли от молока опыта. И если человек становится человеком, то он вкусит молока социума. Некоторые люди по ошибке называют это молоко соком жизни.

Часто это яд для многих. И эти многие, печальные изгои, затем всю жизнь брызжут ядом зависти, ненависти, сплетен, отравляя здоровых. Но не они тема нашей книги.

Прямо сейчас хочется остановиться на духовных традициях, из­ложенных Великими Учителями. В основном им приписывают бо­жественное происхождение. Наверное поэтому им доверяется сама возможность передачи опыта целостности, изначального со­стояния. Любой Учитель является мостом между божественным и человеческим, духовным и профаническим, целостным и раздроб­ленным.

Мне хочется изложить некоторые представления о пути и пло­дах пути в духовных традициях по следующим, для меня очень важ­ным и принципиальным причинам:

— во-первых, жизнь иногда заставляет наше сознание функцио­нировать в необычных режимах и мы получаем тот опыт, кото­рый в традициях считался мистическим и сакральным. То ли это сюжет сна, который нас затем долго будоражит, то ли про­дукт транса, болезни, интоксикации, какого-то другого изменен­ного состояния сознания или обычного состояния, когда мы ис­пытываем экстаз жизни, инстаз от восторга красоты мира... Важно, что мы этот опыт получаем и возникает необходимость осмыслить, понять, соотнести;

322

• 
  во-вторых, многие пробужденные представители традиций не­сут эталоны мистического опыта;
  
• 
  в-третьих, духовные традиции задают смысловой контекст ду­ховного пути и, что очень важно, предлагают надежное психо­техническое пространство получения эталонного мистическо­го опыта.
  

При всем позитивистком и материалистическом складе ума у каждого из нас есть точки соприкосновения с проблемами и чая­ниями религий и духовных традиций, глубинное единение с их энер­гиями.

Еще Уильям Джеймс ясно сформировал идею, согласно кото­рой разумное сознание — это лишь одна из форм освоения мира [47]. Несомненно, существуют и другие способы мироощущения. Они отделены от интеллекта тонкой перегородкой. Сегодня мы называем эти иные и «готовые и определенные формы духовной жизни» измененными состояниями сознания. Без них, по мне­нию Джеймса, представление о мире не может быть закончен­ным, более того, нельзя непогрешимо судить о других реальнос­тях бытия только с позиции разума.

В своей книге «Многообразие религиозного опыта» Джеймс говорит о мистическом мироощущении и подчеркивает, что все корни религиозной жизни следует искать в мистических состоя­ниях сознания. Он выделяет четыре главных характерных при­знака, которые служат критерием для различения мистических переживаний [47].

Первый из них — неизреченность. Иначе говоря, человек, про­шедший через мистический опыт, будь то неожиданное обрете­ние знания Беме (Яков Беме — это имя человека, который, будучи неграмотным, изложил полученную им в галлюцинаторном опы­те картину мироздания и обосновал ее) или исповеди людей пос­ле клинической смерти, не может изложить собственные ощуще­ния и обретенные впечатления на обычном «посюстороннем» языке. Джеймс выдвигает предположение, что мистические со­стояния скорее принадлежат к эмоциональной сфере, нежели к интеллектуальной. Хотя неизреченность как признак мистичес­кого опыта связана вовсе не с тем, что он укоренен в чувственной природе человека. Скорее можно говорить о том, что сам этот опыт не имеет конкретных аналогов в земной жизни. Специфика мис-

323

тических переживаний иная, нежели обычные повседневные впе­чатления бытия. ,

Второй признак мистического опыта — интуитивность. Джеймс подчеркивает, что хотя эти состояния относятся к сфере чувств, они тем не менее являются особой формой познавания. Человек проникает в глубины истины, закрытые для трезвого рассудка. Это своего рода откровения, моменты внутреннего просветления. Джеймс много размышляет об интуиции не только в связи с ми­стическим опытом. Он отмечает, что она идет вразрез с умозак­лючениями рассудка. Однако только сочетание нашей интуи­ции и разума могло создать такие великие мировые учения, как буддийская или католическая философии. По мнению Джеймса, непосредственное, интуитивное убеждение таится в глубине нашего духа, а логические аргументы только поверхностное про­явление его.

Третий признак — кратковременность. Мистические состоя­ния не имеют длительного характера. После их исчезновения труд­но воспроизвести в памяти их свойства. Однако после многочис­ленных возвращений они способны обогатить и расширить душу.

Четвертый признак мистического опыта — бездеятельность воли. Мистик начинает ощущать свою волю как бы парализован­ной или даже находящейся во власти какой-то высшей силы.

Как показывают личные эксперименты автора этой книги, а так­же анализ десятка тысяч погружений в ИСС клиентов, посетив­ших тренинги по интенсивным интегративным психотехнологи­ям, мистические переживания обладают вышеуказанными свой­ствами в полной мере.

Переживания мистического опыта в настоящее время стали бо­лее доступными не только благодаря широкому употреблению раз­личного рода психоделиков, но и распространению огромного ко­личества психотехник, имевших еще в начале ХХ-го века сакраль­ный характер.

Многие исследователи, избравшие предметом научных инте­ресов измененные состояния сознания, индуцированные психо­техниками или веществами, сообщают, что их испытуемые обрета­ют нечто, что они называют религиозным, духовным или транс­персональным опытом. Этот вопрос касается и религиозных обществ. Религиозные обращения, опыт молитвы, видения, «гово­рения языками» — все это может иметь место в измененных со­стояниях сознания. Значимость этого опыта лежит в основе всех религиозных доктрин. Обнаружение и исследование психотехни­ческой культуры, а также различных психоактивных веществ, упот-

ребляемых в религиозных ритуалах, пробуждает и среди теологов интерес к источникам и значению психологических механизмов религиозного опыта.

Экскурс в психотехническую культуру, позволяющую путеше­ствовать в различные «осколки изначального» (а по-другому обо­значать феноменологию трансперсонального опыта, в том числе религиозно-мистического, мне не позволяет психологическая или духовная честность), показывает, что у каждого человека, решив­шего расширить свое осознание за границы профанической жиз­ни, существует огромная палитра выбора.

Но существование выбора не означает, что человек может им воспользоваться. И не пользуется. Об этом мне жизнь очень часто напоминает. Но мне важна данность.

Вначале обратимся к даосизму, почитая мудрость и удивитель­ную изысканность подхода Лао-цзы и других китайских мудре­цов древности.

Даосизм

Традиция поиска изначального состояния нашла наиболее точ­ное изложение в даосизме и «Книге перемен», одной из древней­ших китайских эзотерических книг. В ней есть представление о 64 гексаграммах, которые в точности соответствуют полному набору генетического кода. Мы можем предположить на более глубоком уровне, что с помощью генофонда есть возможность универсаль­ной кодировки всего живого на планете. Китайская «Книга пере­мен» является в каком-то смысле универсальным кодом потока переживаний и потока энергии-пространства-времени, некоторой универсальной периодической системой переживаний [3, 22, 71, ПО, 141, 196].

Древние китайские даосы, уединяясь в пещерах от искажений, привносимых повседневной жизнью, настолько углублялись в ти­шину себя, настолько смогли освободиться от жизни биологичес­кого организма, что сумели настроиться и выделить те тонкие виб­рации, которые пронизывают все — сознание, материю, поток, и назвали эти пульсации пульсациями Дао. И выделили их канони­ческий алфавит в виде 64 гексаграмм. 64 гексаграммы — это не что иное, как описание пульсаций Дао во времени. Мы можем предпо­ложить, что гексаграммы являются неким кодовым пространством, ведущим в изначальное состояние.

Возникновение даосизма связывают с именем легендарного древнего философа Лао-цзы, автора трактата «Дао дэ цзин» («Кни­га о дао и дэ»), относящегося к IV —III вв. до н.э.

Лао-цзы — этот китайский философ жил в VI в. до рождества Христова. Лао-цзы или Лао-тхе переводится следующим образом: «старик-младенец», «старик-ребенок» или «старик-мудрец». В со­ответствии с мифом (существует несколько мифов) Лао-цзы вына­шивали не девять месяцев, как всех нормальных людей, а вынаши­вали в течение десятилетий. Шэньсянь-чжуань рассказывается, что мать носила Лао-цзы в чреве 62 года (по другим — 72 или 81), что он родился с белыми, как у старика, волосами, и потому народ называл его Лао-цзы, т. е. старый мальчик. Как бы там ни было Лао-цзы появился уже взрослым, я бы сказал, старым, уже в осоз­нании. Миф, конечно, очень противоречивый, не очень достовер­ный по нашим европейским представлениям.

Наверное поэтому о его семье, детстве и воспитании ничего не известно. В анналах истории он появился уже в зрелом возрасте, в звании библиотекаря при императорском дворе Чжоусской дина­стии. Лао-цзы мы знаем как основателя даосизма. Легенда гласит, что будучи свидетелем постепенного упадка империи, Лао-цзы ре­шил удалиться от двора в уединение. Когда он прибыл в Гуань, то начальник горного прохода Инь-си сказал ему: «Прежде чем ты скроешься, прошу тебя написать для меня книгу». Лао-цзы сочи­нил Дао-дэ-цзин — трактат о пути и добродетели, который являет­ся основным в даосизме. После того Лао-цзы удалился, никто не знает, что с ним сталось. Об исчезновении Лао-цзы существует странный, но очень красивый миф. Он жил отшельником в хижи­не на уединенной горе и когда достиг уже глубокой старости, при­шел к его дверям оседланный буйвол и остановился в ожидании. Едва Лао-цзы сел в седло, как животное помчалось и унесло фило­софа навсегда.

Тексты и жизнеописание Лао-цзы являются манифестацией просветления и бесконечного духовного самосовершенствования.

Основа, даосизма — концепция Дао, т. е. концепция всеобщего закона или пути Вселенной, по которому она развивается. Дао гос­подствует везде и во всем, всегда и безгранично. В природе все подчинено Дао. «Вот вещь, в хаосе возникающая; прежде неба и земли родившаяся! О Беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени. Обо­значая иероглифом, назову ее Дао...» — читаем в «Дао дэ цзин». Духовный характер Дао ведет к возможности его познания чисто интуитивным образом. В школах философов-даосов оно видимо обозначало и закон как природу вещей, а в синтетическом плане — и саму жизнь.

326

Высшая цель человека, согласно представлениям даосов, состоит в том, чтобы познать Дао, следовать ему и слиться с ним. В этом — смысл, цель и одновременно счастье для людей. По структуре и процессу познание Дао — познание изначального состояния, це­лостности психического и физического. Нарушение принципов ес­тественной жизни, отход от Дао приводит к болезням, дряхлости и преждевременному старению. Наоборот, простота и естествен­ность жизни, следование Дао дают здоровье и долголетие. В этом смысле мы можем обозначить даосизм не только как систему пси­хотехник для сохранения физического и психического здоровья, но и определенную систему теоретических представлений, обри­совывающую картину практической психологии и духовного пути [3,22,71, ПО, 141, 196].

Знание алхимии, употребление препаратов, изготовленных из лекарственных растений и природных минералов, дыхательная гимнастика и медитативные упражнения приводили к феноменаль­ному долголетию: как утверждают легенды, возраст 800— 1200 лет считался вполне приемлемым для даосских мудрецов (что согла­суется также с долгожительством библейских старцев), а некото­рые из них, как утверждается, достигли даже физического бес­смертия.

Рекомендуемые различными даосскими школами пути спасе­ния (проникновения в изначальное состояние) и достижения фи­зического бессмертия были разнообразны. Так, один из них состо­ял в употреблении определенных растений, трав, грибов, минера­лов или специальных лекарств. Приверженцы «внешней алхимии» (вэйдань) в основу таких лекарств клали золото или серебро, добы­ваемое различными способами из свинца, киновари, ртути. Это сближает даосов с сектой Расайана в древней Индии, которые в поисках подобных лекарств, дающих бессмертие, первыми прак­тически использовали соли тяжелых металлов в медицинских це­лях. Даосы считали, что пилюли бессмертия тем эффективнее, чем более рафинировано, очищено и концентрировано лекарство. Для усиления их действия также рекомендовались очищения, посты, уединение в горах или на островах. Согласно легендам, принятие пилюль бессмертия обычно сопровождалось сначала видимой смер­тью принявших их людей, которые затем приходили в себя и ста­новились бессмертными.

Другое направление даосской практики, собственно и связан­ное с даосской йогой, называлось «внутренней алхимией» (нэй-дань). Оно состояло в «выплавлении внутренней пилюли бессмер­тия» в самом теле человека за счет системы контроля внутренних энергетических потоков в организме. Здесь основой служили мно-

327

Основу даосской йоги составляли дыхательные упражнения. Так, в трактате ГУ века н.э. «Бао-пу-цзы» рекомендуется следующее уп­ражнение: «Начинающий вдыхает через нос и, задержав воздух, считает до 120, затем выдыхает через рот. Вдох и выдох должны про­изводиться беззвучно. Близ ноздрей следует держать гусиное перо, и когда умение достигает того уровня, что перо перестает дрожать, то первый этап искусства дыхания можно считать проведенным. На следующем этапе счет постепенно увеличивается, пока не дос­тигнет тысячи, причем практикующий заметит, что он не стареет, а становится все моложе...» Дыхательные упражнения проводились в состоянии полного покоя, самоуглубления и созерцания. Даосы считали, что после появления на свет человеку следует дышать «эм­бриональным дыханием», по замкнутому кругу. Проводя этот воз­дух через внутренние препятствия, «заставы» (гуань), доставляя его в определенные места, можно было в итоге выплавить пилюли бес­смертия в самом организме. В случае болезни воздух доставлялся к больному органу, что в итоге приводило к выздоровлению. Занима­ющемуся предписывалось собирать «эфир прежнего неба» (изна­чальную тонкоматериальную субстанцию, существовавшую до воз­никновения Вселенной) или «изначальный воздух» и концентриро­вать его в себе. Такая практика, по сути, сходна с теорией накопления праны индийскими йогами.

«Совершенствуясь, необходимо собирать прежнее небо, (тог­да) много эссенции и воздуха проникнет в священную сокровен­ность. Соединены четыре формы в едином теле, в истинном огне пяти первоэлементов плавится золотая пилюля. Стихии инь и ян сливаются — тогда только это — Путь, девица и младенец вместе спят. Слева синий дракон, неподвластный людям, справа белый тигр — поистине он свиреп. Между ними оказался истинный бес­смертный. Схватил их обеими руками, уложил их вместе. Дракон исчез, чувство возникло, тигр успокоился, два начала соединились — завязалась золотая пилюля...»[22] «...Достигший совершенства патриарх от прохода Вэйлюй поднялся к небу. Во вторую стражу пребывал в покое, действовал по своей воле. Сквозь двойную зас­таву Цзяцзы проник в сокровенную пустоту. Встретился истин­ный дух. {Он} осветил песчинки Ганга до самого дна. Сокровен­ную мысль — не ведают люди — искать в себе надо... Во Дворе Пяти светил осветил черный терем. Показалась {его} верхушка. Серебряная река течет вниз. Поистине сокровенно глиняный ко-

328

тел, Желтый двор, природа и судьба соединились...» [22] Эти от­рывки, описывающие технику даосских упражнений, взяты из трак­тата XVI в. «Баоцзюань о Пу-Мине», в котором изложено вероуче­ние буддийско-даосской секты Хуантяньдао («Желтое небо»).

Все пути, предлагаемые в даосизме, при помощи внутренних и внешних практик, являются осознанной попыткой возврата в из­начальное. Зрелое сознание китайского философа уже несколько тысячелетий назад понимало, что оно потеряло, приобретая вре­менное вне «у вэй» [3, 22, 71, ПО, 141, 196].

«У вэй» как принцип недеяния не сводится к «ничего-не-дела-нию», как он часто интерпретируется в европейской традиции. «У вэй» — призыв к ненарушению природного порядка вещей. Гово­ря языком нашей книги — призыв не нарушать изначальное со­стояние. Сознание ясно и чисто, но оно не относится, не пережива­ет, не нарушает, а только наблюдает за потоком жизни, как древ­ний старик на солнцепеке сидит, не шелохнувшись, и взирает на игру детей. Но уже не играет и не входит в переживание игры.

Буддизм трудно назвать религиозной системой. Если мы обо­значим буддизм философско-этической доктриной и психотехни­ческой системой, созданной на основе древних учений Индии, то это будет ближе к истине. Одновременно мы должны понимать, если хотим взглянуть в сердце буддизма, что он представляет со­бой кардинально новый даже для индийского мышления подход к реальности [17, 18, 48, 50, 115, 183].

Основатель буддизма Бхагаван Будхадева родился как сын царя Суддходаны и Майадеви в Ламбини, недалеко от Капилавасту. Принца королевства шакьев назвали Сиддхарта, что означает «до­стигший своей цели».

Сущность буддизма излагается в так называемых четырех «ис­тинах», открытых и сформулированных Буддой Шакьямуни в сво­ей первой проповеди в «Оленьем парке» Сарнатха, после его про­буждения, нирванического опыта под деревом Бо. Обратившись к пяти бхикшу, он изложил истины, приведя в движение колесо дхармы.

Если Вы хотите понять понятие страдания, то вы должны отбро­сить ваш европейский способ рефлексии. Страдание в буддийс­ком смысле имеет онтологический характер. Более того — у вас даже выбора нет — страдать или не страдать. Не только потому,

что в каноне написано: «Рождение есть страдание, старение есть страдание, болезнь есть страдание, смерть есть страдание, горе и печаль, боль и скорбь есть страдание, сосуществование с тем, что неприятно, есть страдание, разлука с любимым есть страдание, неисполнение желаний есть страдание, одним словом — все, со­ставляющее жизнь, есть страдание». Его непременно и обязатель­но испытывает любое живое существо, поэтому всякая жизнь есть страдание. Любому живущему уготованы неизбежные страдания, и никто не в силах избежать их.

Страдание является онтологическим фактом потому, что все три базовых качества проявленной жизни: непостоянство (аничча), не­удовлетворительность (дуккха) и бессамостность (анатта) являют­ся признаками страдания.

Аничча показывает динамичность и процессуальность жизни и означает временное, непостоянное, изменчивое. Все, что возникает, подвержено разрушению, рожденное — смерти, оформленное — деформации. Фактически, ничто не остается таковым в течение двух последующих мгновений. Все подвержено безостановочному из­менению. В феноменологическом мире мы можем обнаружить все три фазы возникновения, существования и прекращения. Уже нет того, что может быть воспринято в это мгновение.

Дуккха мы можем перевести как страдание, недовольство, не­удовлетворенность, то, что трудно переносить, и т.д. Страдание про­исходит потому, что все, с чем мы отождествлены в социальном, материальном и духовном Эго, является частью чего-то и само яв­ляется составным. Хотим, не хотим, независимо от того, насколько в нас выражена консервативная тенденция, объект отождествле­ния изменчив и в своей внутренней структуре, и в своих взаимо­связях с окружением. Посмотрите, как меняется ваше тело внутри и как изменяется ваше отношение к нему и отношение к нему со стороны других. В конечном счете, эта вовлеченность в отноше­ния, отождествленность и приносит страдание всему живому.

Анатта означает бессамостность. Если мы ретранслируем это понятие на доступный психологический язык, то это означает, что любой объект нашего отождествления в духовном, социальном или материальном «Я» не является «Я», «Эго», «Субличностью» и т.д. Под анатта подразумевается факт того, что ни в нас самих, ни в ком-либо другом или в групповом сознании ни одна дифферен­циация не является сущностью (сунната) как таковой. Анатта оз­начает не только отсутствие любого фрагмента, дифференциа­ции или уровней целостности «Я», но и то, что посылка о таком существовании ведет ко лжи, к искажению представления чело­века о самом себе.

330

Именно иллюзия существования «Я» приводит к таким нега­тивным аспектам проявления человеческого, как непримиримость, вражда, непонимание, высокомерие, жадность, гордыня, агрессия и к основной искажающей идее «Я — лучше других».

И в силу того что каждый находится в авидье обладания и отож­дествленности, это непременно порождает страдание и несчастье.

Причиной страдания является желание или стремление (танха). Человек, пользуясь материальными вещами и духовными ценнос­тями, рассматривает их как реальные, постоянные, поэтому он же­лает обладать и наслаждаться ими, отказываясь от других. Мы мо­жем вспомнить о тримурти, триединстве причины страдания: же­лание наслаждения, желание существования, желание перерождения. В сердцевине этого тримурти мы имеем иллюзию неизменности души, Эго или личности. Именно эта иллюзия толка­ет нас к желанию наслаждения телом, материальными объектами, социальными статусами, властью, в конце концов к желанию на­слаждения идеями, красотой, экзистенциальной скорбью... Жела­ние существования иногда превращает человека в чудовище. Кто-то сжигает мосты, кто-то развивает теорию «Сверхчеловека», кто-то пишет «Капитал», кто-то превращает в тлен миллионы человеческих жизней. Все это — итог желания к продлению суще­ствования, чтобы быть «в памяти поколений». Египетские пирами­ды и Мавзолей являются точными метафорами этого желания. Что касается желания перерождения, то не только все религиозно-фи­лософские спекуляции построены на манипуляции этом желанием, но и все политические, экономические, научные, педагогические проекты.

Танха — пока ты имеешь желание и переживаемое отношение к любой реальности (внешней или внутренней, материальной и ду­ховной), ты кормишь причину страдания. А в силу того, что мы кор­мим причину фактом даже своего бытия, бытия личности, то мы выбираем страдание.

И сейчас мы перейдем к третьей благородной истине.

Наверное, это наиболее сложная истина для человеческого по­нимания, так как чрезвычайно недоступная. Человек, если пони­мает первые две истины и изменяет свое отношение к реальности, преодолевает неведенье, иллюзию «Я» и становится свободным от