Текст в системе дискурсных взаимодействий

И.В. Силантьев

Институт филологии СО РАН, Новосибирский государственный университет

Критика и семиотика. Вып. 7, 2004. С. 98-123

I

Тело дискурса. Метафора тела здесь заимствована из языка программистов, которые говорят о «теле» алгоритма, взятом вне охватывающих его скобок различных служебных знаков и помет. Прямой и очевидный смысл этой метафоры здесь - это «то, из чего, собственно, состоит», или «то, что составляет» дискурс в нашей трактовке этого феномена. Данная смысловая формула, в свою очередь, развивает семантическое поле нашей метафоры: теперь в ней легко ощутить привкус аналитико-медицинских коннотаций: тело дискурса - для нас - не целостное и замкнутое для проникновения, а открытое для расклада частей, их исчисления, анализа и инвентаризации.

Итак: из чего непосредственно состоит дискурс? Ответ достаточно очевиден: тело дискурса - это открытое множество высказываний, как осуществленных в практике коммуникации, так и возможных, предосуществленных (и в этом отношении наше понимание дискурса не противоречит известной формуле Ц. Тодорова о дискурсе как структуре «после языка, но до высказывания» [Тодоров 1983]) - однако высказываний не любых, а построенных в системе силовых линий социокультурного поля данного дискурса.
Высказывание. Всякий ответ содержит новый вопрос. Мы выдели слово высказывание курсивом, это обязывает к очередному определению. В рамках бахтинской трактовки высказывания [Бахтин 1979: 245-280] мы можем определить его как целостную единицу общения, характеризующуюся такими базовыми свойствами, как информационная, интенциональная и композиционная завершенность.

Универсальное качество информации очень точно (и адекватно общегуманитарной парадигме) определил В.И. Тюпа: «Информация есть явление локального изоморфизма взаимодействующих систем» [Тюпа 1996: 12]. При этом нужно иметь в виду, что информативно не только взаимодействие (или, для нас, дискурсивное соположение) двух формально внешних по отношению друг к другу моментов - информативно и соположение частей внутри целого, частей, которые это целое, охватывая их общими границами в дискурсе, вынуждает тем самым входить в отношения соположения. Это значит, что всякое высказывание обладает внутренним «локальным изоморфизмом» как минимум двух своих аспектов: в нем сочетаются и взаимодействуют - как представители «взаимодействующих систем» - тема и рема.

Для примера сравним три высказывания, развернутые в плане прямой и единственной интенции информирования:

«Топор - это инструмент». Здесь все в порядке: налицо неполный («локальный») изоморфизм темы и ремы; высказывание вполне информативно.

«Топор - это топор». Перед нами ситуация полного изоморфизма темы и ремы; высказывание неинформативно.

«Топор - это кокетка». Это ситуация полного отсутствия изоморфизма темы и ремы; высказывание также неинформативно (если только не принимать во внимание процедуру вынужденного «наведения (в том числе переносного, метафорического) смысла» воспринимающим сознанием - процедуру, которой сознание как бы защищается от нежелательной (неконструктивной в плане естественного поиска смысла) неинформативности.

Интенций, сопровождающих высказывание, может быть несколько и много, и они могут быть разнохарактерные и разноуровневые по отношению друг к другу. Даже в достаточно простом, на первый взгляд, высказывании «Извините, могу ли я поинтересоваться, что Вы читаете?», обращенным мужчиной симпатичной незнакомке, например, в салоне самолета, содержится ряд интенций, среди которых интенция прямой просьбы проинформировать занимает не самое важное место, а то и совсем ничего не значит.

Обратное не работает: вне интенционального поля высказывание невозможно, оно тем самым теряет свой изначальный коммуникативный статус и превращается в абстрактно составленное предложение (ср. знаменитое букварное «Мама мыла раму»). Другое дело, что важно правильно определить собственные границы высказывания, которые, естественно, не совпадают с границами лингвистического предложения: то же самое «Мама мыла раму», будучи одним из составных моментов букваря как сложного жанрово организованного обучающего высказывания-учебника, попадает в общее интенциональное поле букваря и наделяется в нем подчиненной интенцией учебного примера.

Понятие интенции соотносимо с понятием коммуникативной стратегии, которое в настоящее время в разных аспектах разрабатывается в коммуникативной лингвистике [Янко 2001], риторике [Гойхман, Надеина 1997] и нарратологии [Тюпа 2002; Кузнецов 2002], см. также статью В.И. Тюпы в настоящем издании. Применительно к категории дискурса мы рассмотрим это понятие ниже, здесь же сформулируем завершающий тезис данного раздела: оба вектора коммуникативной завершенности высказывания - информативный и интенциональный - образуют его актуальный смысл.

Текст - это высказывание, проецированное (нередко при помощи какой-либо дополнительной системы обозначений и фиксации в иной, более устойчивой материальной среде) в рамки отложенной, отстоящей во времени или пространстве коммуникации, а значит, это высказывание, в котором его коммуникативная актуальность носит уже не столько наличный, сколько потенциальный характер. Иначе говоря, в тексте актуальность высказывания уходит в план его интенциональной структуры.

Таким образом, неправильна формальная точка зрения, сводящая феномен текста только к моменту фиксации высказывания на каком-либо материальном носителе (бумага, глина и т.п.) при помощи определенной системы обозначений (например, системы письма).
Высказывание и текст суть две стороны одного целого [Бахтин 1979: 282], но это две различно акцентированные стороны: высказывание коммуникативно актуально, текст - коммуникативно потенциален. Это значит, что высказывание неотделимо от своего текста в силу самого принципа своего осуществления. Особенно отчетливо это видно в пластическом искусстве: что в скульптуре высказывание и что его текст?

Другое дело, что высказывание, взятое в аспекте своей текстуальности, т.е. в своей обращенности к отложенной коммуникативной ситуации, может не вписаться в нее, не воплотить свой потенциал в смысл, свою интенцию в актуальность. И тогда высказывание умрет, раз или навсегда, и текст станет его могилой и его памятником (это словечко, кстати, весьма характерно для традиции изучения древних культур и литератур - но именно потому, что в этих традициях имеют дело с мертвыми высказываниями и произведениями, мертвыми языками и дискурсами).

Существенным является вопрос об отношении текста к дискурсу. В принципе, это отношение опосредовано моментом высказывания (ср.: [Карасик 2000: 5]). Дискурс, как мы определяли выше, состоит из высказываний (это два первичных в своей природе коммуникативных феномена), и, вслед за высказыванием, продолжает себя и возобновляет себя в текстах. Следует только учитывать качественную меру этой закономерности: понятно, что дискурсы устной сферы общения (повседневный, многие тематические и многие профессиональные) опираются по большей части непосредственно на высказывания, которые мало нуждаются в текстах. Понятно и обратное: дискурсы письменной культуры просто неосуществимы вне текстуального начала, поскольку сами высказывания, образующие «тела» таких дискурсов, изначально рождаются в текстах.
Жанр. Рассмотрим отношение категории жанра к категориям высказывания, текста и дискурса.

По существу, жанр есть тип высказывания в рамках определенного дискурса. Если это так, то по каким параметрам высказывания группируются в жанры? Каковы, другими словами, их жанровые признаки?

Выделим две группы таких признаков: коммуникативные и текстуальные.

Коммуникативные признаки жанра охватывают интенциональное разно- и единообразие высказываний дискурса. Собственно говоря, именно по параметру коммуникативных интенций М.М. Бахтин выделял речевые жанры - первичные по отношению к другим в той мере, в какой повседневный дискурс первичен по отношению к дискурсам профессии и культуры. Соответственно, мы можем говорить о таких жанрах повседневного дискурса, как вопрос и ответ, приветствие и прощание, просьба и приказ, поздравление, сожаление и соболезнование, и т.д. Сами названия таких жанров суть не что иное, как базовые интенции, сопровождающие высказывания в рамках данных жанровых групп.  

Вслед за П.Ф. Стросоном [1986], в коммуникативном аспекте жанра можно различать собственно интенциональную и конвенциональную составляющую. Например, лекция как жанр университетского образовательного дискурса интенциональна постольку, поскольку направлена на передачу фиксированного в определенных дисциплинарных рамках знания обучающимся в учебном заведении. При этом данный жанр конвенционален постольку, поскольку в рамках описанной выше интенции предполагает от участников дискурса определенное коммуникативное поведение: преподаватель должен излагать некое новое знание, а студенты должны внимать преподавателю, при этом студенты могут задавать вопросы по теме лекции, на которые преподаватель обязан давать достаточно определенные ответы в рамках данной темы и учебного предмета в целом. Конвенциональная сторона жанров в рамках дискурса тесно связана с феноменом дискурсных ролей, о которых будет сказано ниже.

Текстуальные признаки жанра характеризуют высказывание в плане структурности/композиционности его текста. Данные признаки малосущественны для элементарных речевых жанров (первичных, как их называл М.М. Бахтин [1979: 239]) - их текстуальная структурность во многом сводится к лингвистической структурности (преимущественно синтаксической, но не только). В самом деле, структурные различия между вопросом и ответом лежат в сфере языкового интонирования и, частично, в сфере порядка слов и собственно лексико-грамматического оформления высказывания. Гораздо большее, если не определяющее значение структура текста имеет для жанров, соотнесенных с дискурсами высшего порядка, или для «вторичных» жанров, по М.М. Бахтину. Это положение достаточно очевидно - как очевидны структурные различия в текстах, положим, коммерческого договора и делового письма.

Кстати говоря, и интенциональная структура вторичных жанров несравнимо сложнее и иерархичнее коммуникативных интенций первичных жанров. К примеру, каковы интенции романа как жанра в рамках художественно-литературного дискурса? Каков, прежде всего, общий коммуникативный статус романных интенций? Очевидно, что интенциональность романа в целом расположена в поле эстетической коммуникации, и собственные, присущие жанру интенции романа отвечают общим и частным целям (стратегиям) эстетического дискурса. Здесь мы переходим к вопросу о соотношении жанра и дискурса, в ходе рассмотрения которого ответим и на частный вопрос об интенциональном характере романа.

Жанр и дискурс. В принципе, дискурс как таковой идентифицируется в общем коммуникативном поле культуры и социальной деятельности постольку, поскольку реализует свою особенную, ему свойственную коммуникативную стратегию, - некую общую и в то же время специализированную коммуникативную цель и соответствующие ей дискурсные средства. Так, применительно к повседневному дискурсу можно говорить о коммуникативной стратегии обыденного единения людей посредством разнообразных форм прямого обмена текущей информацией, фатических коммуникативных актов и др. Применительно к образовательному дискурсу можно говорить о специфической коммуникативной стратегии обучения и обмена опытом и знаниями, что реализуется в различных дискурсных формах лекции, семинара, зачета, экзамена и др. (в варианте университетского дискурса).

Можно заметить, что мы в характеристике коммуникативной стратегии дискурса фактически пришли к терминологическому удвоению понятия жанра и дискурсной формы. Это, действительно, одно и то же, и далее мы будем преимущественно пользоваться привычным термином «жанр». Важно другое: коммуникативная стратегия дискурса выступает доминантой, своего рода «гипер-интенцией» по отношению к интенциональным характеристикам жанров (напомним, типов высказываний), составляющих целое дискурса. Так, основная интенция лекции - прямая передача преподавателем нового знания студентам, основная интенция семинара - обмен мнениями и подготовленными сужениями студентов и преподавателя, основная интенция публичной защиты курсовой работы - выполнение квалификационного задания и демонстрация студентом уровня владения навыками научной дискуссии. Нетрудно видеть, что все названные интенции - жанровые, по своему существу, - укладываются в единое целое коммуникативной стратегии дискурса образования как такового.

Вернемся к эстетическому дискурсу, и, в частности, к дискурсу художественной литературы.

Литературное произведение - как полноценное высказывание в составе эстетического дискурса - сообщает читателю героя как персонифицированное ценностно-смысловое целое, отвечающее определенным граням эстетической парадигмы эпохи (мы намеренно уходим от традиционного словечка изображает, поскольку изобразительная способность литературы далеко не очевидна). В повествовательной литературе герой сообщается через инстанцию персонажа, явленного, в свою очередь, через фабульно-сюжетный континуум нарратива. Роман как один из типов (многих и разных) литературных произведений (эстетических высказываний) являет нам своего, особенного героя, ценностно-смысловая формула которого - частный человек, становящийся в целом своей жизни, понятой в силу этого как его судьба.

Дискурсные роли. До сих пор в характеристиках высказывания и дискурса мы не касались субъектов того и другого. Этот вопрос слишком сложный и неоднозначный: кто собственно и в рамках какой инстанции высказывается и в целом участвует в дискурсе. С другой стороны, достаточно однозначно можно выделить спектр дискурсных ролей, которые говорящий (пишущий и т.д.), с одной стороны, и слушающий (читающий и т.д.), с другой стороны, принимают в пространстве дискурса.

В самом деле, кто не ловил себя на том, что в ситуациях обыденного общения, даже с самыми близкими людьми, мы радуемся или обижаемся, расспрашиваем о делах и здоровье, или говорим, наконец, о погоде, не только и не столько потому, что нам это нужно, сколько потому, что этого требует дискурс. Мы не в силах выйти из властного поля дискурса, но нам этого и не нужно. Достаточно посмотреть на публичное поведение политиков различных мастей - в своей скованности правилами дискурса они напоминают средневековых рыцарей в тяжелых и неудобных латах (при этом раскрепощенные маргиналы только подчеркивают своим речевым шутовством власть дискурса - но это особая и крайне интересная тема).

Попробуем для примера перечислить дискурсные роли субъектов образовательного дискурса в его университетской реализации. Преподаватели: всезнающий, готовый ответить на все вопросы и обо всем рассказать (это очень трудная роль, предполагающая либо действительно сверх-эрудированного специалиста, либо индивида самоуверенного и неуважающего студентов), ищущий внимания со стороны студентов (что подкупает, но и растормаживает последних), добрый и ищущий вместе со студентами «истину» (что чаще всего бывает неправдой). Любопытно - но характерно для ролевой структуры дискурса - субъект может менять дискурсные роли, выходя за рамки определенного жанра. Тот же добрый и ищущий вместе со студентами «истину» преподаватель на экзамене вполне может превратиться в «цербера» (это тоже дискурсная роль). Студенты: «ботаник», сидящий на первом ряду и все записывающий; непричесанный «гений», ничего не пишущий, но задающий тонкие вопросы; некто, живущий какой-то совсем другой жизнью, не имеющей отношения к предмету курса, и др. (у студентов ролей больше, и при этом они частично дифференцированы в гендерном плане).

Большой интерес представляют собой дискурсные роли в журналистском дискурсе, в котором они, как правило, теснейшим образом переплетаются с профессиональным и личностным целым журналиста. Особенно очевидна эта связь в жанрах тележурналистики. Например, с жанром аналитической передачи соотнесены такие дискурсные роли ведущего, как эксперт (либо отстраненный и только констатирующий факты, либо берущий право судить и выносить суждения и оценки - второе, кстати, больше нравится отечественному телезрителю), резонер, иронист, критик (в том числе критик добрый и критик злой - что тоже нравится больше). Возможны и приветствуются в этой сфере и полностью творческие решения - такова, в частности, дискурсная роль «остранителя» (прямо по Б.В. Шкловскому - рассказывать и комментировать так, чтобы читатель воспринял событие остраненно), которую разрабатывает пока еще модный Леонид Парфенов.

Близкое к дискурсной роли понятие формулирует М.Л. Макаров, говоря о коммуникативных ролях как «более или менее стереотипных способах поведения и взаимодействия в рекуррентных ситуациях общения» [Макаров 2003: 217], однако это понятие задается исследователем не через начало собственно дискурса, а через антропоцентрическое начало «языковой личности» [Там же]. В принципе, связь определенного репертуара дискурсных ролей и языковой личности коммуниканта действительно становится значимой в публичных по своему характеру дискурсах (как мы это видим на примере дискурса журналистики).

В.И. Карасик также говорит о «статусно-ролевых и ситуационно-коммуникативных амплуа» дискурса [Карасик 2000: 11]. Однако исследователь усматривает наличие таких «амплуа» только в институциональных дискурсах, мы же - и в «персональных», если пользоваться его терминологией (о дихотомии «институционального» и «персонального» в типологии дискурсов см. в следующем разделе).

Как можно было видеть, дискурсные роли достаточно очевидно соотносимы с жанровой системой дискурса, во всяком случае, реализуются они в рамках того или иного определенного жанра, и испытывают тяготение к интенциональной стороне этого жанра.

При этом было бы неправильным сводить дискурсные роли к разновидностям поведения индивида в психологическом смысле этого слова: это именно роли в пределах дискурса, и один и тот же человек может выступать в рамках одного и того же дискурса (например, дружеского общения) раскрепощенным эксцентриком и заводилой, а в рамках другого дискурса (например, бюрократического) - строгим и закрытым формалистом и буквоедом. То же справедливо и в рамках одного дискурса: всем знакома своеобразная (и многообразная) семейная «риторика», в рамках которой дискурсные роли мужа и жены могут существенно меняться в зависимости от времени суток: одно дело вечером, перед тем как ложиться в постель, и совсем другое - утром за завтраком. В соответствии с этим делением, вечером быть занудой - прерогатива дамской стороны, утром - скорее мужской.

Дискурсные роли соотносимы и с явлением, описанным Л. Витгенштейном и названным им «языковыми играми». Языковые игры Л. Витгенштейна иногда [Руднев 2000: 16] сближают с речевыми жанрами М.М. Бахтина. Однако, если судить по некоторым из примеров, которые приводит сам Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях», языковые игры оказываются существенно шире явления речевых жанров и жанров вообще, если понимать последние типы высказываний в рамках определенного дискурса. В самом деле, что такое с точки зрения жанра «размышлять о событии», или «острить, рассказывать забавные истории», или «переводить с одного языка на другой» [Витгенштейн, 1994 (Философские исследования, 23)]? Предложим иною трактовку отношения языковой игры и речевого жанра - через понятие дискурсной роли. Языковая игра - это устойчивая связь жанровых практик и дискурсных ролей как двух взаимодействующих, но и достаточно независимых начал дискурса, или точнее: это проникающая сквозь жанровые практики траектория субъекта, облеченного в определенную дискурсную роль.

Первичная типология дискурсов. В качестве отправной точки в наших рассуждениях примем дихотомию персонального и институционального дискурса, предложенную В.И. Карасиком: «С позиций социолингвистики можно выделить два основных типа дискурса: персональный (личностно-ориентированный) и институциональный. В первом случае говорящий выступает как личность во всем богатстве своего внутреннего мира, во втором случае - как представитель определенного социального института» [Карасик 2000: 6]. Исследователь, тем не менее, подчеркивает, что определенные группы дискурсов не вписываются в рамки предложенной дихотомии: «Выделение персонального и институционального типов дискурса ставит перед исследователями много вопросов. Дискуссионным, например, является вопрос о том, к какому типу дискурса относится общение в стихийно складывающихся группах: пассажиры в купе поезда, покупатели в очереди, граждане, стоящие в толпе перед посольством за получением визы и т.д. Эти виды дискурса не являются персональными и по определению не относятся к институциональному общению» [Карасик 2000: 17].

Отталкиваясь от обозначенной исследователем проблемы, введем последовательно ряд конститутивных признаков дискурса - скорее достаточных, нежели необходимых.

Первый конститутивный признак - это признак темы (в иной трактовке вместо темы говорят о концепте [Демьянков 2002]). Тематическое начало выступает одним из первичных оснований для образования дискурса и поддержания его относительной стабильности. Тема может становиться доминантой дискурса и тем самым дифференцировать его - такие дискурсы, как правило, носят временный или периодически возобновляющийся характер, в зависимости от характера и продолжительности интереса к данной теме в сообществе, осуществляющем данный дискурс. Всякое чрезвычайное происшествие и всякая сенсация порождают временный тематический дискурс (катастрофы, теракты, общественные потрясения, с одной стороны, и смерти, преступления, измены, экстравагантные поступки, с другой стороны), всякая большая, значимая или, как говорят, «больная» тема является основанием для периодически возобновляющегося дискурса (демократические преобразования, коррупция властей, языковая, культурная и национальная политика, проблемы образования и здравоохранения, и т.д.).

Специфика тематического дискурса такова, что он - как устойчивое говорение/письмо на определенную тему (или вокруг определенного концепта) - реализуется, как правило, в рамках других дискурсов, носящих более универсальный характер своей тематической структуры. Таким образом, тематический дискурс выступает как субдискурс других дискурсов.