Текст в системе дискурсных взаимодействий

Итак, «Генералы пойдут под суд?». Коммуникативно изящным всегда выглядит заголовок, снабженный вопросительной интенцией и, соответственно, знаком вопроса. С формальной стороны, интенция вопроса слабо согласуется с базовой коммуникативной стратегией газетного заголовка как такового - вводить в тему, служить тематическим или смысловым резюме основного сообщения (текста). Однако на пересечении интенций вопроса и резюме и возникает особенный коммуникативный эффект проблемного заострения темы материала. Для примера: сравним, что бы получилось, поставь мы вопрос к предыдущему заголовку: «Царь-колокол привезли в Сергиев Посад?» Сразу изменилась бы интенциональная перспектива всего последующего текста, и он просто обязан был бы выстроиться в общей тональности проблематического заострения темы.

Здесь, собственно, это и происходит. Дискурс, который репрезентирует заголовок рассматриваемого материала, мы бы назвали (достаточно условно, но без тени иронии) дискурсом справедливости. Этот дискурс - из разряда тематических, или, говоря точнее, проблемно-тематических и ценностно-тематических (концептных). В российском журналистском дискурсе дискурс справедливости (или более детально: поисков справедливости, констатации отсутствия справедливости или торжества справедливости и т.д.) представлен чрезвычайно широко в тематическом плане и разнообразно в жанровых формах. Бывает и другое: целая газета отдается этому дискурсу в его различных направлениях и поворотах. Пример тому - современная «Советская Россия». К слову сказать, замыкание газеты в рамках одного и единого дискурса противоречит самой природе газеты как ансамбля дискурсов с их разноуровневой иерархией, с их перекличкой и разноголосицей.

Дискурс «верхов» и его деконструкция. Следующая грань «картины мира» от 20 января 2004 года развернута под рубрикой «В верхах». Перед нами снова дискурсное клише, преконструкт [Серио 1999], открывающий для исследователя богатые возможности анализа дискурсных взаимодействий газетного текста. В верхах - маркер весьма популярного тематического дискурса, собственно, дискурса верхов, власть имущих, политической верхушки (можно заметить, что мы нарочно определяем этот дискурс серией его же клишированный выражений). Подробная характеристика этого дискурса, как и предыдущего, отвлекла бы нас от основной линии этой главы - анализа дискурсных взаимодействий на уровне границ между рубриками, заголовками и текстами газеты.

Собственно материал называется так: «Путин открыл интернет-сайт для детей». «Дискурс верхов» совершенно очевидно смешивается здесь с дискурсом детства и дискурсом повседневности. Зачем? Потому что так нужно делать в газете. Затем, чтобы создать достаточно примитивный эффект легкого комизма (и стоящую за этим стратегию принижающего (или развенчивающего - по М.М. Бахтину?) овладения сакральной темой президента). Подзаголовок красноречиво раскрывает коммуникативную стратегию автора: «Теперь самые любопытные мальчики и девочки могут узнать, кто покупает президенту тапочки и чем глава государства отличается от Деда Мороза».

Политический дискурс на улице. Переходим к очередному тексту, вернее, блоку текстов, посвященному новым правилам проверки иностранцев на американских границах. Первый из материалов озаглавлен так: «Бразильцы нашли асимметричный ответ США» с подзаголовком «Они посадили в кутузку американского пилота, не пожелавшего сдать на границе отпечатки пальцев». Текст заголовка достаточно последовательно развертывается как высказывание из репертуара официального политического дискурса в его международной функционально-тематической разновидности, и даже опирается на известное дискурсное клише «асимметричный ответ». Ничто пока не обнаруживает сарказм автора. Но вот в подзаголовке проскальзывает словечко «кутузка» - вместо нейтральных «заключение», «тюрьма» - и коммуникативные намерения автора снизить тему (как и в предыдущем случае) становятся весьма очевидными. И дело не только и не просто в стиле - дело в нарочитом смешении дискурсов, которое приводит, в том числе, и к смешению стилей. Материал сопровождается антитезисом, выделенным жирным шрифтом: «Россия же американские требования проглотила безропотно. Неужто смекалки не хватает?» Официальный политический дискурс оказывается не более чем поводом для развертывания неконтролируемого дискурса повседневности, в рамках которого позволительно иронизировать, смеяться, унижать, издеваться, даже оскорблять, - в отличие от дискурсов, так сказать, официального назначения. В соответствии с дискурсной стратегией автора, текст статьи оказывается уже полностью погруженным в стихию повседневного дискурса, и авторская речь уже немногим отличается от того, что можно услышать (и как можно говорить) на городской площади или оживленном рынке.

Центральный материал сопровождается серией соположенных, среди которых выделяется следующий: «Надо ли брать отпечатки пальцев у американцев?» Сопровождающая название материала интенция вопроса в данном случае задает интенциональную структуру всего последующего текста - перед нами перечень ответов, раскрывающих мнения общественно интересных и/или компетентных людей (среди которых известный актер, политики, офицер пограничной службы, дипломат). Обратим внимание на то, что эти мнения частные - это очень важный момент, связывающий данный текст с дискурсом предыдущей статьи о бразильцах. Несмотря на откровенно площадные, даже базарные очертания коммуникативного формата этого дискурса, именно он продолжает себя в сглаженной речи ответов политиков и дипломатов - потому что эти ответы раскрывают частные мнения, как их можно сформулировать и услышать в уличном опросе. Именно улица как пространство повседневного дискурса продолжает себя в этих ответах - и уличный характер речи там и тут прорывается наружу: «: мы должны пойти дальше и брать отпечатки не только рук, но и носов. И прочих частей тела - так, на всякий случай»; «: у американцев есть деньги на подобное нововведение, а у нас нет. Вот и будем опять без штанов, но с отпечатками».

И еще два небольших материала на данную тему. Первый называется «Вне подозрений» и содержит перечень стран, «гражданам которых разрешен безвизовый въезд в США и от которых отпечатков пальцев не требуют». В списке изрядное количество позиций, и материал выполняет преимущественно информативную функцию как таковую - хотя и здесь глаза мозолят все те же «отпечатки пальцев». Второй дается под рубрикой «Интернет-конференция 'КП'» и приглашает читателей задавать вопросы на тему «визовой политики США в отношении граждан России». Это текст также выстроен в поле интенции прямого информирования.

Еще о дискурсе «верхов». Другая тематическая доминанта дискурса «верхов» выражается формулой «номенклатуры». Именно так называется рубрика, под которой проходит материал с заголовком «Зачем новой Думе столько начальников?» и подзаголовком «По числу всяких руководителей российский парламент - первый в мире». Как и в материале о добром президенте, данный текст строится на совмещении двух очень различных дискурсов: основного - собственно политического дискурса с ярко выраженным элементом полемики (что отражено в названии материала и собственно рубрики) - и улично-сварливого, как бы спровоцированного в своем появлении моментом полемики и отвечающего общему полемическом тону соответствующими словечками: «всякие руководители»; «новоиспеченная Госдума»; «секретарша». При этом особенный привкус канцелярщины придают сложносокращенные слова, частично взятые из «деревянного» языка государственных чиновников - т.е. из собственного дискурса «номенклатуры» - а частично, по-видимому, придуманные автором - «госдума», «политбури».  

Где прячется советский дискурс? Перебираемся на четвертую страницу. Под рубрикой «Протесты» мы встречаемся с текстом, озаглавленным «Франция - для мусульман?!» (о запрете во Франции носить хиджаб в общественных местах), при этом сопутствующее фото (на нем изображены митингующие мусульманки) сопровождено фразой «Неверным французам - наш смертный бой?!» В обоих случаях - подчеркнем - вопросительный и восклицательный знаки вместе. Ну и подзаголовок - «Хиджаб в Париже превратился в знамя».

«Протест»; «власти», «повышенные меры безопасности», «наш смертный бой», «знамя», «митинги», «демонстрации», «мишень номер один» - уж очень знакомы эти словечки в таком их сочетании! Любопытное дело - советской страны и соответствующей политической и общественной системы нет, идеологии, вроде бы, тоже нет, а вот советский дискурс живет, и продолжает воспроизводить себя то там, то здесь. Мы имеем в виду даже не коммунистические газеты, дискурс которых правилен и прост, как пареная репа, а вот такие амбивалентные, как «Комсомольская правда» (хотя, может, название обязывает?). Это особенная и крайне интересная проблема - изучить, где прячется и как мимикрирует советский дискурс в современном коммуникативном пространстве. Вернемся к ней в другой раз. Здесь же добавим, что собственный дискурс этой статейки, очевидно, является информативно-политическим, с явным желанием автора парадоксально перевернуть многие клише этого дискурса: «Франция - для мусульман» (на фоне известного «Франция - французам»); или: «Франция с ее традиционным лозунгом «Свобода, равенство, братство» сегодня стала мишенью номер один для тех, кто любит порассуждать о религиозной нетерпимости». Обращает на себя внимание попытка автора материала развернуть его как интригу. Текст начинается словами: «Минувшую субботу Париж встретил в состоянии раздраженном. Повышенные меры безопасности всегда нервируют, а в этот день на улицы французской столицы, похоже, высыпали все полицейские города. Источником страха для властей оказались: женщины». Чем не начало политического детектива? Подчеркнем: многоточие не мы придумали, оно в самом тексте. В принципе, можно говорить о беллетристическом дискурсе-изгое, или дискурсе  беллетризации, в таком примитивном виде из литературы уже исключенном, но обосновавшемся в журналистском тексте.

Сенсация в поле дискурса «болезненного сравнения». «Американка родила шестерых» - «А в это время в Курске умерло четверо новорожденных». Все это вместе под рубрикой «Рекорды». С этикой у «Комсомолки», как у всякой газеты, порой бывает туговато. Но не стоит упрекать в этом газету и ее авторов - виноват, если так можно выразиться, сам газетный дискурс, по необходимости своего площадно-уличного, полубеспризорного существования вынужденный не церемониться в выражениях - правда, пока не поколотят. Это ведь, к примеру, не бюрократический дискурс, прочно обосновавшийся в присутственных местах, осевший слоем пыли на стандартной мебели, застывший в отблесках очков должностных лиц, вросший в содержимое папок с делами. Это дискурс таблоида, обращенный к улице, продающийся на улице, исчезающий и ежедневно возрождающийся в своем непрочном газетном теле. Постоянно возникающие конфликты газеты и общества на этической почве - это конфликты дискурсов, а не только людей, вовлеченных в производство этих дискурсов. Или, по Р. Барту, это «война языков». Данная точка зрения, конечно же, грешит максимализмом, но мы делаем это специально, чтобы обострить саму проблему - проблему ответственности дискурса как такового.

Первый материал из этой связки развернут в поле дискурса сенсаций. Вообще сенсацию можно определить в рамках одной из характерных коммуникативной стратегии средств массовой информации: это установка на изложение определенного момента происходящего как события из ряда вон выходящего и тем самым привлекающего внимание, или такого событий, которое в общем плане давно ожидается и к которому уже привлечено общественное внимание.

Однако, оказываясь в связке с последующим текстом, данный материал обретает дополнительное интердискурсивное звучание - он попадает в поле общего для обоих текстов дискурса «болезненного сравнения» - «как у них и как у нас», весьма характерного для современного российского менталитета. «У них» - все хорошо, «у нас» - если и не плохо, то все равно как-то криво. Сопоставим еще раз: «Американка родила шестерых» с подзаголовком «За полторы недели» - «А в это время: У Курске умерли четверо новорожденных». Можно не вдаваться в детали (и лучше не вдаваться, а то выяснится, что «Врачи квалифицируют их (американских новорожденных - И.С.) состояние как критическое, хотя считают, что у близнецов есть шанс выжить», и вся наспех построенная дискурсная конструкция развалится, как карточный домик. Отвлекаясь от конкретной темы, заметим, что характерной особенностью журналистского дискурса вообще, а новостного в частности, является то, что заголовок материала чрезмерно обостряет тему сообщения, стремится перевести ее в поле острой проблемности или сенсационности. Тем самым общее дискурсное пространство газеты становится наполненным силовыми линиями смыслового напряжения, словно трансформаторная будка.

Частица «уже». Именно так строится заголовок следующего материала: «В Ираке погиб уже 500-й американец». Уберите частицу «уже», и заголовок потеряет необходимую дискурсную остроту, исчезнет требуемое напряжение, и материал останется только тем, чем ему, наверное, и следовало бы быть - не более чем простым информационным сообщением. Однако, чтобы хоть как-нибудь подогреть смысловую остроту, заданную заголовком, автор к завершение материала пускается в обобщения с ссылками на неких «социологов», которые считают, что «критической (для американского общественного мнения - И.С.) может стать цифра в 1 тысячу погибших». Как и в предыдущем случае, здесь налицо авторская стратегия усложнить дискурсную структуру текстов - изначально не более чем прямо и просто информационных - дополнительными дискурсными планами. Здесь это план навязанной сенсационности, совмещенный с планом псевдо-аналитики, в предыдущем материале - план еще более искусственной сенсационности, совмещенный с планом мало уместного морализаторства.

Что такое «здравый смысл»? В авторской рубрике «Здравый смысл Евгения Анисимова» развернута статья «На пенсионные деньги в рулетку не играют». Уже в самой формулировке рубрики, с точки зрения того же самого здравого смысла, совмещаются весьма несовместимые моменты, ведь здравый смысл, осуществленный в суждении, по определению является дискурсом обобществленным, он не может быть персональным. Стратегия парадоксализации текста и особенно заголовков не менее характерна для журналистского дискурса, чем стратегия сенсационности. В этом, в свою очередь, заключена своя парадоксальность: журналистский дискурс как таковой призван транслировать в общество им же, обществом, созданные и им же, обществом, востребованные стереотипы, потому изначально стремится к воспроизведению «общего мнения», «здравого смысла», в общем, доксы (см., в частности, [Пэнто 1996]). С другой стороны, сама дискурсная манера представления доксы в журналистском тексте стремится быть по возможности необычной, вплоть до степени парадоксального (о ментальных и нарративных структурах парадоксального см., в частности, наши работы: [Силантьев 1996 (а); 1996 (б)]. Поэтому универсальную формулу журналистского дискурса можно выразить следующими словами: рассказать об обычном через необычное.

Та же авторская интенция парадоксализации заложена и в формулировку самого заголовка материала: «На пенсионные деньги в рулетку не играют». Ну конечно же, не играют! - так и хочется воскликнуть в знак согласия. А потом закрадывается сомнение: если об этом пишется (= дискурсивно утверждается), то, может быть, играют? - ну, разумеется, в переносном смысле. В результате создается эффект парадоксального совмещения смысловых противоположностей, что и требовалось.

«Заявление» о «просьбе» с «призывом». И завершает «картину дня» с виду непритязательный, но достаточно занимательный в своей интенциональной структуре образчик предвыборного политического дискурса - «Заявление» кандидата в президенты Сергея Глазьева, в котором тот, ссылаясь на «кризис в России», просит «честным рублем» поддержать его избирательную кампанию (с приложением реквизитов избирательного счета кандидата в президенты). Обратим внимание: не обращение, не призыв, не просьба, а заявление - и это при том, что небогатый комплекс коммуникативных интенций данного текста сводится именно к обращению (к «Дорогим соотечественникам»), призыву («Нам нельзя упускать шанс мирного выхода из кризисной ситуации:») и просьбе («И я прошу вас, сограждане:»). Нечто определенно бюрократическое сквозит в дискурсной природе заголовка - но даже не в этом дело. Наиболее нейтральная форма интенциональности текста - заявление - выбрана в качестве заголовка текста, на наш взгляд, затем, чтобы по возможности скрыть действительные интенции текста. Сравните: кандидат в президенты заявляет - и кандидат в президенты просит. Выигрышность первой дискурсной позиции по сравнению со второй вполне очевидна.

III

Наш исходный тезис был непоправимо противоречивым: мы утверждали, что материалы, расположенные в «Комсомольской правде» под рубрикой «Картина дня», разрозненны, фрагментарны и центробежны - и в то же время создают некую единую картину мира. Причина кроется в двойственности самого феномена газетного текста, который в рамках сегодняшнего дня выступает в статусе актуального высказывания, а значит, имеет непосредственные, живые связи с питающими его дискурсами. Именно в силу этого неизбежная тематическая фрагментарность ансамбля газетных текстов (ведь газета - это не энциклопедия) преодолевается через достаточную полноту спектра дискурсов и через разнообразие дискурсных взаимодействий, возникающих не только собственно в текстах газетных материалов, а уже на «верхнем» уровне рубрик и заголовков. Каковы же эти дискурсы?

Порядок дискурсов. В первую очередь, это дискурс нейтрального информирования - тот, который, казалось бы, является основным для средств массовой информации. Как было бы просто, если бы газетный текст ограничивался только данным дискурсом. И как это было бы однообразно и скучно, а главное, какое опустошающий, выхолащивающий эффект такая газеты производила бы в коммуникативном пространстве общества. Ведь именно газеты (и средства массовой информации в целом) своей дискурсной полнотой и даже избыточностью в определенном смысле компенсируют неполноту дискурсного репертуара обывателя или узкого специалиста, каковыми все мы, в большинстве своем, и являемся. Поэтому можно говорить о том, что средства массовой информации необходимы обществу не только с точки зрения потребностей в информации, но и с точки зрения наполнения коммуникативного пространства дискурсами. Или суррогатами дискурсов? Здесь заключена серьезная проблема. Можно не ходить в театр и читать вычурные заметки о театре в воскресных газетах. Можно не читать художественную литературу и довольствоваться снобскими размышлениями о литературе, высказываемыми в телепередачах. Наконец, можно (и, очевидно, нужно) не обращаться в маргинальных слоях общества (криминал, бомжи, богема и др.) и с любопытством читать о них (и самое главное - усваивать их дискурсные практики) в то же самой «Комсомольской правде». Итак, что же поставляют нам средства массовой информации вместе с собственно информацией - дискурсы или суррогаты дискурсов? На этот вопрос еще предстоит ответить, пока же вернемся к суммированию и систематизации первоначальных наблюдений.

Вполне очевидно, что выявленные выше дискурсы выстраиваются в определенную иерархию. В ее основании, «внизу», находится универсальный дискурс повседневности - мы неоднократно замечали его присутствие в газетном тексте даже на уровне рубрик и заголовков. Он может являться и без видимой причины - просто потому, что тональность непосредственного разговоры «на ты» по определению свойственна газете, или затем, чтобы ткнуть пальцем («Вон, смотри!» или «Эй, смотрите!»), или затем, чтобы что-то или кого-то осмеять или унизить.

Дискурс «здравого смысла», отмеченный нами в одном из текстов, как таковой частично входит в повседневный дискурс (куда же без здравого смысла и соответствующих высказываний в обыденной жизни!), и частично входит в высокоорганизованные дискурсы воспитания и образования, литературы и науки.

Совсем близко к повседневному дискурсу расположен и дискурс сенсации (в масштабном виде он практически полностью принадлежит средствам массовой информации, а в мелочах - все тому же повседневному дискурсу в качестве его органической части («Слыхали? Видели? Пойдем, поглядим»). Субдискурс мелкой обывательской сенсации в рамках повседневного потока общения еще можно назвать дискурсом слухов.

Частично входит в поле повседневного дискурса и дискурс справедливости - когда он проявляется в частных разговорах, мнениях и суждениях (известное: «Что хотят, то и делают!»). И тот же дискурс становится неотъемлемой частью журналистского и многих других публичных дискурсов в форме общественно востребованных рассуждений о справедливости, поиска и требований справедливости и т.п.

С дискурсом справедливости соседствует и дискурс «болезненного сравнения» («Как у них все хорошо и как у нас все плохо и никуда не годится!»).Снова мы видим ситуацию двойного вхождения данного дискурса - в повседневный дискурс и в публичные дискурсы, и прежде всего в журналистский дискурс.

В общем виде, ситуация двойного вхождения, как мы ее назвали, оказывается возможной, потому что рассмотренные субдискурсы - здравого смысла, сенсации, справедливости, ревнивого сравнения - являются в большей степени тематическими, или, более точно, проблемно-ценностно-тематическими, они вырастают вокруг определенного концепта или группы концептов, и поэтому способны входить в структуру дискурсов, квалифицируемых по более общим свойствам своего функционирования в социуме (повседневность, приватность, публичность и др.).

Аналогичную позицию двойного отношения к повседневному дискурсу и к дискурсу средств массовой информации занимает тематический дискурс «верхов, власть имущих, политической верхушки, номенклатуры», тесно пересекающийся  в его традиционно российской версии с дискурсом справедливости, точнее, несправедливости («Все начальники неправы и нечестны», «Наверху правды нет» и и.п.).

Сделанные наблюдения также показывают, что журналистский дискурс самыми крепкими отношениями - как таковой и через проблемно-тематические субдискурсы - связан с дискурсом повседневного общения.

В дискурс повседневного общения, а вслед за ним и в журналистский дискурс вкраплен и базовый дискурс недавнего прошлого нашего общества, достаточно условно названный нами советским дискурсом. Если в отношении приведенных выше тематических дискурсов можно говорить о том, что они первоначально формируются в повседневном общении, а затем также развиваются в тех или иных специализированных средах общения, то у советского дискурса обратная судьба: от партийного съезда, от официального направляющего документа, от речи политического обозревателя и передовицы в центральной газете - в речь литературно-художественную, публично-политическую, газетно-публицистическую и повседневную. И если в современной литературе «деревянный язык» деконструирован дискурсом постмодернизма [Шатин 2003], если из бытового общения этот дискурс постепенно уходит вместе с людскими привычками «выражаться» и самими людьми, если в публичной политике он стал легко и персонально узнаваем (Зюганов, Харитонов и т.д.) и поэтому безобиден и формален, то газета остается его последним убежищем, последним полем, на котором этот дискурс способен, как вирус, заражать тексты и целые пространства текстов. Понятно, что мы не имеем в виду собственно коммунистические газеты, которые и не газеты вовсе, поскольку практически полностью развернуты в пространстве агитационно-политического дискурса как такового, т.е. это не более чем периодические агитационные материалы.

Следующий самостоятельный в своей практике дискурс, не связанный непосредственно с традициями повседневного общения, - дискурс политический, который в рассмотренных выше текстах проявил себя, как минимум, в трех разновидностях - это дискурс политического официоза, предвыборный дискурс и публичный политический дискурс с ярко выраженными коммуникативными стратегиями полемики. Здесь нет необходимости в детальной характеристике политического дискурса (см. об этом, например, недавний сборник: [Политическая наука. Политический дискурс: История и современные исследования, 2002).

Следующая группа включает в себя дискурс российского государственного официоза, бюрократический дискурс и церковно-православный дискурс. Их объединяет своего рода культурная выделанность (пусть даже это звучит тавтологично), приподнятость над сферой повседневного общения и его дискурсов. Это институциональные дискурсы в полном смысле этого термина, и вместе с тем они имеют прямое отношение к системе дискурсов культуры: первый погружен в традиционные темы и ценности высокой русской истории, второй отражает культуру российской документалистики, третий олицетворяет собой российскую церковно-православную культуру.

И замыкает ряд последний дискурс - как мы его назвали, беллетристический дискурс, или дискурс интриги. Коммуникативная стратегия этого дискурса заключается в том, чтобы внести интригу в излагаемую историю, выстроить ее компоненты таким образом, чтобы между ними возникло напряженное смысловое противоречие, т.е. сюжетные отношения в собственном смысле этого слова [Силантьев 2003]. Дискурс интриги преимущественно взаимодействует с нарративным, или повествовательным дискурсом как таковым (с рассказыванием историй), но иногда сочетается и с риторически организованными дискурсами и жанрами, такими как заявление, воззвание, обращение и др.; его организующие элементы можно встретить и в журналистской аналитике, - словом, везде, где требуется внести в текст смысловое противоречие путем сопоставления различных сторон этого текста.

Итак, мы рассмотрели дискурсы, выявленные в результате первичного анализа текстов (и в первую очередь их заголовков), объединенных в газете «Комсомольская правда» за 20 января 2004 года под супер-рубрикой «Картина дня» на 2-4 страницах. Спектр выявленных дискурсов весьма широк и основательно вторгается в три основные дискурсные сферы коммуникативной деятельности общества - в повседневность, социальные институты и культуру. Это позволяет говорить о принципиальной дискурсной полноте газетного текста и, далее, утверждать, что газета как таковая существенна не только как носитель новостей, мнений и оценок происходящего, но и как среда дискурсных взаимодействий, приобщаясь к которой, читатель обретает необходимую для себя полноту и многоразмерность коммуникативного пространства - ту полноту, которою просто невозможно обрести в собственной жизненной деятельности, по определению частной и фрагментарной.

Литература

Арутюнов А.Р., Чеботарев П.Г. Справочник «Интенции диалогического общения и их стандартные реализации» (Проект «Банки методических данных»: каталог коммуникативных единиц, интенции) // Русский язык за рубежом. 1993. ? 5-6. С.75-82.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. М., 1994. Ч. 1.

Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. М., 1997.

Греймас А.-Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 1983. С.483-550.

Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Литература как социальный институт. М., 1994.

Демьянков В.З. Политический дискурс как предмет политологической филологии // Политическая наука. Политический дискурс: История и современные исследования. М.: ИНИОН РАН, 2002. ? 3. С.32-43.

Зенкин С.Н. Введение в литературоведение: Теория литературы. М., 2000.

Карасик В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Волгоград, 1999. С. 5-19.

Карасик В.И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс. Волгоград, 2000. С. 5-20.

Кузнецов И.В. Проблема жанра и теория коммуникативных стратегий нарратива // Критика и семиотика. Новосибирск, 2002. Вып. 5. С. 61-70.

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998.

Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979.

Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков // Избранные работы: В 3 т. М., 1984. Т.1.

Макаров М.Л. Основы теории дискурса. М., 2003.

Пешё М. Прописные истины. Лингвистика, семантика, философия // Квадратура смысла. М., 1999. С.225-290.

Политическая наука. Политический дискурс: История и современные исследования. М.: ИНИОН РАН, 2002. ? 3.

Пэнто Л. Интеллектуальная докса // Socio-Logos'96. Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской Академии наук. М., 1996. С. 32-38.

Руднев В. Винни Пух и философия обыденного языка. М., 2000.

Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла. М., 1999. С.227-383.

Силантьев И.В. Парадоксальное // Дискурс - 2'96. Новосибирск, 1996 (а). С.108-110.

Силантьев И.В. Парадокс в системе средневекового литературного сюжета // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы: От сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996 (б). С.64-76.

Силантьев И.В. О некоторых теоретических основаниях словарной работы в сфере сюжетов и мотивов // Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Новосибирск, 2003. С.160-169.

Слово в действии: Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т.Н. Ушаковой, Н.Д. Павловой. СПб., 2000.

Стросон П.Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVII. С.151-170.

Тодоров Ц. Понятие литературы // Семиотика. М., 1983. С. 355-369.

Тюпа В.И. Пролегомены к теории эстетического дискурса // Дискурс - 2/96. Новосибирск, 1996. С.12-15.

Тюпа В.И. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. Новосибирск, 2002. Вып. 5. С.5-31.

Чепкина Э.В. Русский журналистский дискурс: текстопорождающие практики и коды. Екатеринбург, 2000.