ГЛАВА 2. СОЦИАЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ И НОРМЫ

ГЛАВА 2. СОЦИАЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ И НОРМЫ

В разных ситуациях — в разном социальном контексте — одни и те же люди ведут себя по-разному. Как они выбирают желательный тип поведения?

Поведение людей определяется ценностями. Объяснить, что такое ценность, не так легко, как это может показать­ся. В сущности, природа и сущность ценности — это скорее философский вопрос, и на него было дано немало философ­ских ответов. С точки зрения классического идеализма, цен­ность — это идеальная, вечная, неизменная сущность, обла­дающая самостоятельным существованием где-то в идеаль­ном мире и оттуда проникающая в духовную сферу челове­ка. Например, Платон считал, что благо, истина и красота — вечные самодостаточные идеи, которые человеческая душа созерцала до рождения в физический мир. Поэтому человек вспоминает их и никогда не может забыть. А физический мир, в котором мы существуем, в значительной мере лишен этих ценностей, и отсюда наш постоянный дискомфорт и неудовлетворенность.

Материалистические философские направления трактовали ценности как предпочтения, обусловленные потребностями, и прежде всего такими, которые в современной социологии называются «базисными». С этой точки зрения ценности не­избежно делятся на «подлинные» и «мнимые». Так, всем нам памятно пропагандистское противопоставление «социальных гарантий» и «пресловутых прав человека».

Фрейдисты и фрейдо-марксисты, например, Г. Маркузе, ищут природу ценности в сексуальных влечениях бессозна­тельного. С этой точки зрения, ценность — это удовлетворен­ный эрос.

Философы экзистенциалистского направления — М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр — дают экзистенциально-психологиче­ское понимание ценности. Они выделяют сферу человеческо­го существования — «человеческой реальности» — как со­вершенно особую область бытия, фундаментальными харак­теристиками которой являются выбор, беспокойство и цен­ность. Человеческую реальность отличает вечная неудовлет­воренность и несамотождественность: каждый из нас не та­ков, каким ему хотелось бы быть. Все мы бываем и малодуш­ными, и глуповатыми, и безвольными. Бываем и иными, но фундаментальная черта человеческого сознания — это то, что оно всегда не совпадает с собой, всегда стремится быть иным. Такую постоянную неудовлетворенность Сартр называет «не­хваткой». Выводя понятие ценности из нехватки, он называ­ет ценностью состояние сознания, когда нехватка восполне­на. Наши ценности — это «я красивый», или «я богатый», или «я храбрый и никого не боюсь», и т.д. Сознание челове­ка в конкретной ситуации — это своего рода «пучок» конк­ретных нехваток, из которого выхватывается базисная не­хватка: я чувствую, что не вполне готов к экзамену по сопро­мату и должен провести ночь перед экзаменом в зубрежке; я застенчив и потому специально стараюсь быть раскованным в компании; я боюсь показаться девушке скучным и потому острю без остановки.

В сущности, ценности всех людей сходны, люди отлича­ются только шкалой своих ценностей — тем, какие из ценно­стей для них доминируют, а какими можно всегда или ситу­ативно поступиться. Ведь никому не хочется быть больным, неполноценным, нищим, одиноким, некрасивым. Однако для кого-то на первом плане стоит жизненный успех, материаль­ное благополучие, и он готов, например, жениться по расче­ту на девушке из влиятельной семьи, а для кого-то высшая ценность — любовь, и он согласен на «рай в шалаше», но только с любимой.

Однако бывает, что доминирует не более фундаменталь­ная и безусловная ценность — например, самосохранение — а нечто другое, что подминает мгновенно под себя всю иерар­хию и становится самодовлеющим. Так совершаются подви­ги, сопряженные с самопожертвованием. Именно в такие моменты происходит взаимодействие индивидуальных и со­циальных ценностей, которые далеко не всегда совпадают и достаточно часто вступают в борьбу.

Социальные ценности — это ценностные представления, принятые данной социальной группой. Такие представления более многообразны, чем индивидуальные ценности. Они оп­ределяются этнической психологией, особенностями образа жизни, религии, экономики и культуры, если речь идет о народе, и спецификой рода занятий и социальным статусом группы, если речь идет о более дробных группах. Например, если для солдат высшей ценностью в соответствии с их соци­альной ролью и статусом является беззаветная храбрость в бою и беспощадность к врагам, то для монахов-христиан, напротив, первостепенная ценность — непротивление наси­лию, братская любовь ко всем людям невзирая на их принад­лежность к народу-противнику в войне. В кружке революци­онеров более всего ценится непримиримость и непокорность в борьбе с правительством, а в группе детского сада — покор­ность воспитателю и послушание. В.Л. Иноземцев в этой связи проводит любопытное сопоставление: он отмечает, что люди, с юных лет стремящиеся к материальному успеху как базис­ной ценности, не могут впоследствии переориентироваться на ценности более высокого, «постматериального» порядка. Такие ценности становятся ориентиром тех, кто с детства не знал материальной нужды¹.

Поскольку каждый человек входит не в одну, а в несколь­ко социальных групп, в его сознании перекрещиваются цен­ности этих групп, иногда весьма противоречивые. Группо­вые ценности классифицируются на общественные, страти­фикационные, политические, этнические, религиозные. По­лучается, что один и тот же индивид по имени, скажем, Джон, одновременно и христианин-католик, и полковник американ­ской армии, и выходец из итальянских эмигрантов в третьем поколении, и принадлежит к среднему классу американско­го общества, и является членом республиканской партии. И он должен: подставить правую щеку, если его ударили по левой; разрабатывать наступательную стратегию по отноше­нию к военным противникам США; в семейном кругу отме­чать праздники по итальянской традиции, как приучила его бабушка-итальянка; вести себя как «стопроцентный амери­канец». Как все это совмещается в одном человеке? Вероятно, с трудом, создавая порой мучительные внутренние коллизии, если все эти ценности для него действительны. Но скорее всего какие-то из них давно стали формальными, и он о них не задумывается. Какие-то являются главными и безусловными, а какие-то подчиненными. Ведь не продаст же он оружие со своей военной базы, чтобы купить себе еще одно ранчо, хотя как член среднего класса вроде бы должен изо всех сил стремиться к обогащению. И не скомандует солда­там опустить автоматы и спокойно ждать, пока противник убедится в том, что насилие — это зло.

Те ценности, которые действенно определяют поведенче­ские стратегии людей, обязательны для всех членов данной социальной группы и за пренебрежение которыми в группе применяются санкционированные группой наказания, назы­ваются социальными нормами.

Не все ценностные представления отражаются в нормах. Нормами становятся только те ценности, которые способны реально регулировать действие. Позитивные состояния ве­щей, которые не могут быть достигнуты человеческими уси­лиями, нормами не становятся, как бы они ни были хороши и желательны. Например, хорошая безоблачная погода не может быть социальной нормой.

Существуют также позитивные оценки человеческих по­ступков и действий, которые никогда не становятся социаль­ной нормой потому, что люди не в состоянии им следовать в массовом порядке. К примеру, в любом обществе почитаются герои как идеал храбрости и самоотверженности и святые как носители идеала возвышенной морали и любви к ближ­нему. Однако история не знает общества, которое бы состоя­ло только из героев или святых. Ни в одном обществе геро­изм и святость не могут стать социальной нормой, так как подавляющее большинство людей оказались бы не в состоя­нии такой норме следовать. Таким образом, некоторые соци­альные ценности всегда остаются эксклюзивным недосягае­мым образцом. Нормой же становится то, чего в принципе можно потребовать от поведения каждого. Именно это выра­зил в своем знаменитом императиве И. Кант: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать основой всеобщего законодательства».

Нормой не могут быть и действия, не совершать которых человек никак не может. Общество не требует от своих чле­нов, чтобы они обязательно дышали под страхом социальных санкций, — они и без санкций не дышать не могут. Для того, чтобы норма стала нормой, должна иметься возможность про­тивоположного выбора. Функция норм в обществе не сводит­ся только к непосредственному регулированию социального поведения индивидов; они делают такое поведение в доста­точной мере прогнозируемым. Немецкий социолог Г. Попиц, характеризуя общество, лишенное способности к прогнози­рованию поступков своих членов, пишет: «Это было бы об­щество, выстроив-

шееся в очередь. Поступки совершались бы только в голове этой колонны... Очевидно, это было бы очень косное общество».¹ Нормы экономят время и силы людей, которые бы непродуктивно растрачивались в разнообразных ситуациях, позволяя заранее с большой долей вероятности прогнозировать поведение других членов данной социальной группы. Например, в большинстве обществ считается нор­мальным, чтобы мать заботилась о своих детях, и ненор­мальным — отсутствие такой заботы. Поэтому от женщины, родившей ребенка, ожидается определенное поведение по отношению к нему. Она — в меру своей социальной нор­мальности — стремится оправдать эти ожидания и чувству­ет стыд и вину, если по каким-то причинам вынуждена ве­сти себя не в соответствии с нормой. Со своей стороны обще­ство — в лице родственников, соседей, коллег по работе и государственных органов — разнообразными способами вы­ражает ей свою обеспокоенность ненормальным положением дел и свое коллективное осуждение. Нормы предписывают всем членам данной социальной группы в такой-то ситуации вести себя строго определенным образом, и это нормативное предписание подкрепляется угрозой социальных санкций в случае невыполнения и ожиданием поощрения в случае вы­полнения.

В средневековом обществе человек, не вызвавший обидчи­ка на смертельный поединок, подвергался всеобщему презре­нию. В настоящее время подобные «поединки» уголовно на­казуемы.

Заповеди Нагорной проповеди признаны как моральный идеал большинством людей христианского мира, однако они не могут стать нормами: общество не готово жить в соответ­ствии с ними и строить согласно им свои социальные ожида­ния. Например, я никак не могу ожидать от своего врага, чтобы он меня любил и вел себя соответственно. Если это вдруг оказалось бы так, меня бы потрясло до глубины души его поведение как нечто исключительное, но рассчитывать на это заранее и строить на таком прогнозе свою стратегию я не могу: она почти наверняка окажется провальной.




¹ Popltz H. Die normative Konstruktion von Gesellschaft. Tubingen, 1980. S. 2.

Всеобщая значимость норм вовсе не означает, что все дей­ствующие в обществе нормы обязательны для всех. Так, ма­ленький ребенок может взять чужую вещь, которая ему по­нравилась, просто потому что не понимает еще, что такое «собственность» и не может отличить свое от чужого. Поэто­му социальный запрет на кражу к нему не относится и его поступок ненаказуем. Мы не ожидаем от инвалида, что он бросится в реку спасать тонущего, разве что требуем от него, чтобы он позвал на помощь здоровых людей.

Многие нормы вообще обращены только к людям, зани­мающим определенное социальное положение. Это так назы­ваемые «ролевые нормы». С ними связаны «ролевые конф­ликты», когда выполнение одной социальной нормы сопря­жено с нарушением другой. Например, в пьесе К. Тренева «Любовь Яровая» героиня любит своего мужа, но находится от него по ту сторону политической баррикады: он белогвар­деец, она переходит на сторону большевиков. Норма поведе­ния верной жены вступает в конфликт с нормой верности партии, обязательной для большевички, в конце концов по­следняя побеждает.

Всеобщая значимость норм — это их распространение на подавляющее большинство взрослых и совершеннолетних здо­ровых и дееспособных членов общества. Такие нормы обще­ство передает из поколения в поколение путем воспитания на их основе детей в семье. Помимо этого способа существуют и другие способы передачи норм. Мы воспринимаем и передаем своим детям и другим людям социальные нормы через фун­кционирующие в обществе кодексы законов, своды частных правил — например, правила дорожного движения, правила хорошего тона и т. д., благодаря постепенному накоплению жизненного опыта — методом «проб и ошибок», в системати­ческом процессе обучения, через образцы, заданные в тради­ции, сказках, мифах. То, в какой именно форме транслирует свои нормы и ценности данное конкретное общество, зависит от типа культуры. Так, миф является базисной формой транс­ляции в архаических и традиционных обществах, закон и право — в современных. Большую роль в передаче норм и ценностей играют религия и идеология.

Признание норм также происходит различными способа­ми. Действительно, как получается, что люди, руководству­ясь социальными нормами, поступают в ущерб собственным реальным интересам? Эта проблема всегда занимала социоло­гов. В частности, П. Блау выдвинул гипотезу о том, что при­знание норм и способность подчиняться им, пусть даже и не в собственных интересах, обусловлена пониманием того, что все люди связаны долгосрочными цепями социального взаимо­действия. Любой социализованный индивид предвидит, что со временем то, что он теряет для себя, следуя норме, будет компенсировано в его дальнейших взаимоотношениях с об­ществом. Другой социолог, Дж. Коулмен, считает возникно­вение социальных обязательств рациональным поведенческим ответом на попытки образования групповых коалиций по интересам. Противоположную позицию в этом вопросе зани­мают К. Кук и Р. Эмерсон, считающие, что существование социальных норм не может полностью объясняться в рамках теории рационального выбора, поскольку здесь участвует мо­ральный, то есть, внерациональный, фактор. Этого же мне­ния придерживается и Дж. Элстер. Ему удалось показать, что социальные нормы не принимаются на внешнем уровне, а интернализуются (этот термин мы объясним чуть ниже), и потому их усвоение не является рациональным выбором. Он считает, что принятие нормы регулируется чувствами стыда, достоинства и вины, и в гораздо меньшей степени — расче­том на вознаграждение и страхом перед возможным наказа­нием.¹

Действительно, существуют различные уровни освоения и принятия норм. Обычно низший уровень принятия нормы — это уровень мотивации страхом перед негативными социальны­ми санкциями. Более высокий уровень — мотивация здра­вым смыслом, когда

норма принимается и соблюдается на основе понимания ее необходимости и социальной полезнос­ти. Всякая норма при этом функционирует не изолированно, а в системе других принятых обществом норм. Например, норма бережного отношения к природе вытекает из другой нормы — считать леса и луга полезными и красивыми. Но в развитом обществе ключевым способом признания норм оста­ется интернализация — «овнутрение» человеком нормы, ког­да она становится элементом его внутреннего мира и воспри­нимается как идущая изнутри, как своего рода «голос совес­ти». В архаических обществах интернализация тоже имеет место, но в форме табуирования — глубокого внерациональ-ного усвоения норм группы путем запрета, ставшего привыч­кой. В случаях, когда норма принимает форму табу, даже одна только мысль о возможности ее нарушить вызывает у человека глубокий стыд, отвращение и страх — вплоть до нервного расстройства. Большинство норм, регулирующих се­мейные отношения, являются по своей природе табу и суще­ствуют с глубокой древности. Это прежде всего табу на крово­смешение — запрет сексуальных отношений между близки­ми родственниками по крови. 3. Фрейд показал в своих тру­дах, что тяга к кровосмешению заложена в подсознании че­ловека, однако глубоко закрепившееся усвоение социальных табу препятствует у большинства людей не только ее реали­зации, но даже и просто ее осознанию. Конфликт бессозна­тельного влечения и социальной нормы вызывает у челове­ка неврозы и другие психические заболевания. К сексуаль­ным табу следует отнести и запрет однополой любви и ското­ложества.

Помимо табу, существуют следующие виды социальных норм: 1) правовые; 2) моральные; 3) политические; 4) эстети­ческие; 5) религиозные; 6) корпоративные; 7) семейные; 8) нормы, присутствующие в обычаях, традициях, привыч­ках; 9) деловые обыкновения; 10) правила этикета, коррект­ности, приличия, обрядов, ритуалов¹.

Наиболее жестко наказывается нарушение табу в тради­ционных и архаических обществах и законы — в современ­ных. В традиционных и теократических обществах на уровне нарушения табу и закона карается нарушение религиозных предписаний и оскорбление божества. Менее жестко обще­ство наказывает нарушение нравственных норм, не формали­зованных в виде законов: жестокость к ближнему, не дове­денную до степени преступления, сексуальный разврат в формах, не подлежащих уголовному наказанию и т. д. На­рушение традиций вообще сходит безнаказанным в совре­менных индустриальных и постиндустриальных обществах, где традиция утратила свою былую роль, хотя в традицион­ных обществах отход от нее вызывает резкое всеобщее осуж­дение и разнообразные, порой очень суровые санкции, осу­ществляемые самой общиной без суда и специальных испол­нителей. Обычаи и привычки — это наиболее необязатель­ные нормы, и нарушение их влечет за собой очень мягкие санкции в виде простого социального порицания, а может вообще ничего за собой не повлечь. Такие нормы функциони­руют на уровне бытовых отношений: требование закрывать за собой дверь, выключать свет на ночь, умываться и чистить зубы по утрам и т. д.

Отношение социальных норм и власти на уровне истори­чески конкретного общества составляет особый аспект изуче­ния. Структура власти, существующая в данном обществе, отражается на нормативных структурах и распределении пол­номочий на применение санкций. Наличие в обществе нефор­мально или даже формально неравноправных слоев приводит к неравенству в исполнении социальных норм и в подвержен­ности санкциям в случае неисполнения. Власть имущие ос­тавляют за собой право не признавать некоторых обязатель­ных для рядового населения норм, вмешиваться в норматив­ную систему, создавать новые нормы и избегать санкций в случае нарушения.

Нормативная однородность для всех слоев существует да­леко не в каждом обществе. Например, в сословных и этни­чески разнородных обществах одновременно сосуществуют ге­терогенные нормативные структуры. Крепостной крестьянин в своем

поведении руководствовался совсем другими норма­ми, чем помещик, и такое различие нормативных ожиданий само было нормой для сословного общества. Иудеи, христиане и мусульмане во многих обществах на протяжении дли­тельных исторических периодов мирно сосуществовали, оста­ваясь в рамках своих национально-религиозных норматив­ных систем. Более того, сама нормативная гетерогенность, деление на «свои» и «чужие» обычаи в таких обществах ста­новилась нормой.

Нормативные изменения второго типа осуществляются преднамеренно путем волевого решения субъекта, облечен­ного властью. Как правило, изменения в структуре власти вызывают активизацию нормотворчества, которая выража­ется в принятии большого числа новых законов. Обычно это­му процессу сопутствует ускоренное добровольное или при­нудительное социальное признание новых норм. Так, за пять лет до прихода Гитлера к власти никому в Германии и в голо­ву не могло прийти, что совсем скоро будет принят закон о расовой чистоте и смешанные евреиско-арийские семейные пары будут подвергаться презрению и нападкам со стороны тех самых немецких обывателей, которые еще недавно отно­сились к ним мирно и добрососедски. После краха гитлериз­ма эта социальная норма быстро перестала быть нормой и снова стала удивлять обывателей как что-то такое, что было «не с ними».

Помимо всего вышесказанного необходимо отметить су­ществование общей глобальной тенденции к либерализации и интеллектуализации социальных норм и смягчению санк­ций. Этот процесс связан с секуляризацией и экуменизацией общества, межэтнической интеграцией и сопутствующей им релятивизацией ценностей. То, что воспринималось изоли­рованной социальной группой как моральный абсолют, сквозь призму единого многообразного мира видится уже как один из множества возможных вариантов нормативной системы. Как пишет X. Кокс, «ценности секулярного человека десакрализованы, лишены всякого притязания на безусловную и окончательную значимость. Теперь ценности — это лишь то, что некоторая социальная группа в определенное время и в определенном месте считает хорошим. Это уже не ценности, а, скорее, оценки. Секулярный человек сознает, что те сим­волы, через которые он воспринимает мир, и та система цен­ностей, которой он руководствуется, принимая
решения, по­рождены конкретными историческими событиями и потому ограничены и частичны».¹

Постепенно складывается единое этическое пространство, в котором нормы и санкции все более несут на себе отпечаток гуманизации. В какой-то мере пошатнулось старое представ­ление о том, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток» (Р. Киплинг). Нормативные структуры Востока, носившие строго традиционный характер и предусматривавшие жесто­кие санкции, во многих странах (кроме тех, где господствует исламский фундаментализм) размываются и дополняются этическими идеями Запада.

Человеческое существование становится все менее регла­ментированным в плане обычаев и традиций. Общество постепенно приобретает терпимость в отношении особенностей личной жизни людей, их сексуальных предпочтений и пове­дения. Социальное санкционирование в развитых обществах имеет преимущественно государственно-правовой характер, что исключает самосуд, акты религиозного фанатизма и т. д. Система уголовных наказаний в западных странах гумани­зируется, что проявляется, в частности, в отсутствии смерт­ной казни как меры наказания.

Таким образом, современное общество совершенно очевидно развивается в направлении гуманизации человеческих взаи­моотношений и смягчения предъявляемых к индивиду нор­мативных требований. Соответственно развивается тенденция нарастания поведенческой автономии индивида. Современ­ное общество характеризуется гораздо более высокой степе­нью индивидуальной свободы.